Восьмой или девятый класс — это 48-й год. Вспомним дату первого рассказа АНа: май 46-го («Находку майора Ковалёва» все же не станем учитывать). Начало даже не творчества еще — брульонов — отстоит у братьев только на два года. Может быть, такова и есть на этот период времени разница в возрасте братьев? В творческом возрасте…
ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 1 МАРТА 1948, М. — Л.
Здорово живешь, Боб.
Давно я тебе не писал. Получил твои два письма, молодец, не забываешь меня. Very much delighted to know,[15] что ты собираешься следовать моим советам, имей в виду, чтобы уважать себя и иметь право требовать уважения от других — самых лучших, надо непрерывно учиться, узнавать, узнавать и узнавать. Это хорошо, что ты имеешь друга: друг — очень много значит в жизни. У меня, к сожалению, никогда не было настоящих друзей, я имею в виду — друзей, о которых так хорошо пишут в посредственных романах плохие писатели. Да, друг значит много. Кстати, я хотел бы сказать тебе кое-что о нормах поведения. Судя по письмам мамы, ты сейчас такой же (или почти такой), каким в твое время был я. Оглядываясь сейчас на прошлое, я вижу очень много ошибок, которые я совершал иногда по глупости, чаще из упрямства, очень часто — из-за незнания как себя вести. Самым плохим в моем прошлом была гордость и самонадеянность. Я, разумеется, знал много, больше, чем мои друзья. И «обуяше гордыня его» — стыдно сейчас вспомнить. Боря, никогда и ни к кому не относись свысока, по крайней мере — не проявляй этого, ибо у каждого человека есть свои сильные стороны, только у одних, как у тебя, они выставлены наружу, если можно так выразиться, а у других — скрыты. Никогда не строй из себя разочарованного, скучающего или презирающего мир — пошлее ничего не могу себе представить. В общем, запомни: содержание умного человека гораздо богаче, чем он обыкновенно показывает. И если ты показываешь много, то знать ты должен вдвое больше. Прости, что пишу так несвязно, страшно хочу спать, но еще больше хочу писать тебе. И еще — люби, береги и уважай — самое главное, уважай — нашу маму. Это тебе прекрасный пример того идеального человека, о котором я тебе пишу: ведь только мы с тобой, да сослуживцы некоторые знают, какой это чудесный человек, наша ма, а так, пожалуй, снаружи ничего особенного. Это тебе еще заповiт: не суди его по лику его, ни еще по словам его, а по делам его.
Перелезаю на следующую страницу.
Я, Боб, отстал немного от жизни: напиши, если знаешь, что новенького в фантастической литературе за последний год. Ты, вероятно, в курсе. Буду тебе очень благодарен — название и содержание, that`s I need.[16] Вот, пожалуй, всё.
Крепко жму руку, целую — твой Арк.
It`s never to be forgotten![17]
Последняя фраза относится уже к рисунку, изображающему атаку на танк солдата со связками гранат. Ниже рисунка надпись: «One of 28[18]». На следующей странице: «Узнав о гибели своего доблестного отца, Миномото Йосицуне решил сделать сэппуку (харакири) его богатырским мечом. Но его исполненная добродетелей мать вовремя остановила его… (Из „Хэйкэ Моногатари“)» и рисунок: ребенок с мечом, рядом — мать, горшок, игрушки. Справа — тот же текст иероглифами.
БН вспоминает школьные годы:
ИЗ: БНС. Я ЕЛЕ ВЫЖИЛ ПОД НОЖОМ ХИРУРГА
— В детстве вы мучили кошек, подсматривали за девчонками в туалетах, курили тайком, пробовали алкоголь, воровали деньги из кошелька учительницы?
— Какой, однако же, мерзопакостный портрет вы мне нарисовали! Нет, кошек я никогда не мучил, наоборот, нежно любил, и именно поэтому им от меня особенно доставалось. Я все время с ними играл, и игры эти были иногда жестокими. За девчонками не подглядывал. Не забывайте, я — жертва эпохи раздельного обучения… Курить начал пробовать с девятого класса, окончательно закурил уже на четвертом курсе. Алкоголь… Во времена восьмого (или девятого?) класса на занятиях гимнастикой у нас с дружком наконец-то впервые получилось сальто назад. По этому поводу была тотчас же куплена и там же, в спортзале (на матах), распита бутылка «Вин-де-масе» (тогда в магазинах почему-то вдруг появилась целая плеяда вин с роскошными иностранными названиями). В воровстве скорее не повинен. Лет эдак двенадцати от роду попытался украсть с прилавка маленькую фарфоровую гирьку (это было время моего увлечения весами, случайно обнаруженными дома среди рухляди, и мне отчаянно не хватало разновесов). Был тут же пойман за руку продавщицей, разоблачен и опозорен перед мамой, вместе с которой и находился в этом проклятом магазине. Мамин взгляд (не поддающийся описанию; во всяком случае, я описывать его отказываюсь) запомнил на всю жизнь.
— Вы были пай-мальчиком? Или шпаной, ребенком улицы?
— Скорее серединка на половинку, но все-таки к пай-мальчику я был, конечно, ближе. Мне всегда было интереснее заниматься чем-нибудь дома: химические опыты, рисование, изготовление телеграфного аппарата для связи с приятелем посредством азбуки Морзе (было время, я неплохо владел морзянкой), копание в марках (с седьмого класса), чтение, в конце концов… Улица взяла с меня дань, но в наиболее безопасной форме — изнурительные игры в футбол или лапту, вполне бессмысленное торчание в подворотнях, лазания по всем доступным чердакам, крышам, а также таинственным подвалам Военно-медицинской академии.
Об улицах того времени БН вспоминает:
БНС. ОФЛАЙН-ИНТЕРВЬЮ 24.04.02
Есть в жизни молодежи одна проблема — гопники. Хотелось бы узнать у Вас, что представляли эти «короли микрорайонов» в Вашей молодости, — как была развита эта, в настоящее время, вероятно, самая широкая субкультура — гопники?
Shekt. Nsk, Россия
По-моему, ничего нового в этой области (по сравнению с моим временем) общество не изобрело. Я прекрасно помню совершенно жуткие сразу послевоенные годы, когда появляться в темное время на улице (за пределами «своего» двора) было просто опасно. Потом — «холодное лето 53-го года» — «бериевская амнистия», жуткий всплеск преступности, все знакомые воры из нашего дома вновь оказались на свободе и торились под лестницей, переговариваясь о своих черных делах… Потом стало полегче, но остались районы, где появляться в одиночку (без своей кодлы) было по-прежнему небезопасно (например, парк Горького на Петроградской стороне — в самом центре города, между прочим). Как-то мы, тем не менее, устраивались, несчастные травоядные. Заполняли экологические ниши, свободные от волков. Парк ВМА — была наша ниша. Мы там были свои и под охраной своих волков — расплачиваясь пустяковой данью: то мяч отберут (а потом вернут полуживой), то последний рубль, прикопленный на марки… Это был такой образ жизни — со своими правилами, со своим расписанием даже. По Клинической нельзя было ходить зимой с 18 часов и позже: там тебя под вязом ждал коренастый малый лет шестнадцати, который, сопя и изрыгая черную брань, обшаривал твои карманы и отбирал все, что в карманах было. И некому было на него пожаловаться; из наших волков никто его не знал, да и не любили они «вязаться» с чужими просто так, из любезности… Так что не обольщайтесь идиллическими картинками «времен порядка и спокойствия» — не было у нас на родине таких времен никогда.
Взросление неотвратимо, и Борису исполняется уже пятнадцать лет. Брат отмечает это в письме:
ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 10 АПРЕЛЯ 1948, М. — Л.
Здравствуй, многие лета на страх врагам и на радость друзьям преславный и столь же могучий физически сколь и немощен еще умственно
Борис Натаныч!
Поздравляю тебя, друг мой, с пятнадцатью годами твоего великолепного существования, история коего столь поучительна, что будь она записана кончиком иглы в углах глаз твоих — она служила бы в назидание правоверным[19] как достойный образец жизни, прожитый не зря и в будущем обещающий много больше, чем было сделано в прошлом. На сем, собственно, поздравительная часть письма оканчивается. Да, о подарке можешь не беспокоиться: будет тебе привезен и вручен по приезде моем в Ленинград, как и в прошлом году с биноклем. Буде же такой способ одарять новорожденных тебе не импонирует — можешь обратиться в Лигу Правдоискателей (дочерний филиал Лиги, обслуживающий твой квартал, находится где-то в конце Лесного, рядом с Райсоветом — но я тебе не советую ходить туда, ибо можешь очень просто попасть в 94 отд. милиции).
Итак, к делу. Прежде всего — хорошая новая песня — «Песня военных корреспондентов».[20] Боюсь, что ты, может быть, и слышал ее (исполняет Утесов), но не обратил, по своей обычной рассеянности, на нее никакого внимания. А песня стоящая. Вот, изволь я тебе ее напишу, а когда услышишь — можешь подпевать.
ПЕСНЯ ВОЕННЫХ КОРРЕСПОНДЕНТОВ
От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли.
С «лейкой» и блокнотом,
А то и с пулеметом
Мы с тобой, товарищ мой, прошли.
Без глотка, товарищ,
Песни не заваришь,
Так давай за дружеским столом
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнем.
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали,
Но нас не остановишь никогда.
На пикапе драном
И с одним наганом
Первыми вступали в города.
Выпьем же за эмку,
За У-2, за ленту!
Выпьем же, товарищ, за успех!
Помнишь, как шагали,
Как плечом толкали,
Как мы поспевали раньше всех.
За газету нашу,
За друзей, шагавших
В пекле, где кипел жестокий бой,—
Кто-нибудь услышит,
Кто-нибудь напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой.
От ветров и стужи
Песни стали хуже,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
«С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!»
Хорошая песня, правда? А вот еще куплет из другой песни на тот же мотив:
