Возможно, судьба снова подыграла мне. Прогуливаясь по центру Петрозаводска, я обнаружил небольшую деревянную церковь, выкрашенную в зеленый цвет. Толкнул дверь — та открылась; я оказался лицом к лицу со статным голубоглазым священником, внимательно смотрящим на меня. Я поздоровался по-русски, спросил разрешения посетить церковь, а он ответил мне на отличном французском языке. Я подумал, что он просто знает язык, но священник сказал, что он тоже из Франции, ничего пока не поясняя. Позже я узнал, что это отец Николя Озолин, настоятель одной из самых красочных карельских церквей, Спасо-Кижского прихода. Я рассказал отцу Николя свою историю, в ответ на что он пригласил меня к себе.
Мы шли к нему в дом у озера, и по дороге священник показал мне место, где вскоре построят новый храм.
Приходской дом ремонтировали, уже почти окончив работы. Холл был увешан русскими пейзажами, а лестница украшена «кремлевскими» люстрами.
— Здесь мы учим православию, — сказал отец Николя, заводя меня в просторный компьютерный класс.
В соседней комнате стоял гигантский сканер, почти единственный в мире, перелистывающий страницы книги при сканировании их по одной.
— Это для большой православной библиотеки в Интернете, которую мы составляем. У нас также есть отдельный интранет — это на случай, если электричество отключится.
Я спросил, откуда деньги на все это, и священник ответил, озорно улыбаясь:
— Сначала от Бога, конечно, а потом от того, кто сидит в Кремле.
Выходя из приходского дома, я думал о католических священниках в Бордо, которые тщетно пытаются сохранить свои церкви с помощью только верующих; о пророчестве Фатимы, которая предвещала, что Россия примет католичество; и снова о пустынных храмах Бордо. Бедные католики!
Эта встреча с отцом Николя была для меня решающей. До того как уехать в Россию, я побывал на свадьбе своих французских друзей. Жених был католиком, но не особенно верующим, а невеста — франкоязычной вьетнамкой, тоже вроде как католичкой и тоже не практикующей. Свадьба состоялась в Кодэране, достаточно престижном пригороде Бордо, в мэрии, а не в церкви. Гости собрались перед административным зданием, все прошло очень быстро, примерно за двадцать минут. Вице-мэр дал моим друзьям подписать необходимые документы, и молодая пара вышла наружу под аплодисменты примерно двадцати друзей и членов их семей. Они пошли в ближайший парк фотографироваться, а после был банкет. Я желаю удачи молодоженам, но если честно, эта свадьба оставила у меня небольшое чувство незавершенности. В ней просто не хватало чего-то священного. Эта свадьба типична для атеистического общества современной Франции. В ней нет чего-то сакрального, придающего глубокий смысл и так важному событию.
Как дитя западного тоталитарного атеизма, я хотел самой превосходной свадьбы. Отец Николя, француз, был полностью согласен со мной.
Когда меня окрестили в Петрозаводске, мне было тридцать два, и я чувствовал, что эта церемония стала особенным достижением, моим личным и тайным. После отец Николя предложил провести нашу с Евгенией свадьбу на острове Кижи.
Венчал он нас в церкви Покрова Пресвятой Богородицы.
Кижи являются невралгическим центром русского православия. Дорога из Петрозаводска на остров Кижи на «Комете» уже сама по себе знаменательна как для верующих, так и для простых туристов. Огромные озера, свежий чистый воздух и явление зеленых Кижей среди воды вправду поражают того, кто видит это впервые. «Комета» причаливает, а затем нужно немного пройти, чтобы попасть в церковь.
Отец Николя ждал нас. Литургия длилась примерно полтора часа и была невероятно глубокой. Как только мы с гостями вошли в церковь, всех нас охватило одно чувство: близости настоящего и прошлого, единства традиций. Во время церемонии впечатление отрезанности от современного мира еще усилилось; в этом месте все казалось невероятным. Мои друзья-агностики крестились так же часто, как и практикующие православные. Когда к нам поднесли венцы, я почувствовал себя в центре мира.
Думаю, что нашу свадьбу гости никогда не забудут. Церемония шла на французском и русском языках, место было волшебным, как и невероятная личность отца Николя.
Потом мы вернулись в город, и праздничный вечер закончился в традиционном карельском ресторане. Еда была прекрасной, как и традиционные песни, но больше всего я запомнил восхитительные Кижи с их огромными деревянными церквами между небом и землей и слова отца Николя.
Один день в Казани. «Bez Buldэrabэz! (We can!)»
Размышляя о православии, я не мог не задуматься о религиях других людей. Сербия полностью изменила мое понимание ислама, или, вернее, исламов. Бывшая Югославия выходила из десятилетия религиозной (православные против католиков и против мусульман) и этнической войны (сербов против хорватов, против боснийских сербов и против албанцев). Тогда во Франции как раз стали обсуждать вопрос взаимоотношения ислама и государства. Я прочел Коран (на французском) и, конечно, нашел там ответы на некоторые вопросы, но многое оставалось неясным.
Потом я переехал в Россию. Во Франции СМИ и большинство наших интеллектуалов, как правило, негативно относящихся к новой России, изображают войну в Чечне как противостояние исламу и мусульманам Кавказа (так же, как и войну в Косово рисуют противостоянием исламу, мусульманам и албанцам). Но в Сербии, как и в России, войны с территориальным сепаратизмом (с мусульманскими регионами) не направлены против религии ислама. Я встречал в Белграде и в Нови-Саде и сербских, и албанских мусульман, которые жили в полной гармонии со своими православными соседями, и были частью общества, и чувствовали себя в первую очередь сербами или югославами.
Во Франции вопрос сосуществования ислама с другими религиями создал проблему, неразрешимую на данный момент. До массовой иммиграции, которая началась в 1970-е годы, во Франции практически не было мусульман. Сегодня они составляют 10–15 % населения, при этом некоторые религиозны, некоторые нет. Во Франции были католические церкви, протестантские храмы и синагоги на протяжении веков, но недавнее появление мечетей неожиданно удивило общество. Мечетей мало, но они переполнены; в это же время множество католических церквей почти пустуют по воскресеньям. Государство — светское, большинство французов — тоже, но они не хотят минаретов на своих пейзажах. Вот почему на данный момент у большинства мечетей Франции нет минаретов. Так они менее заметны, чем магазины «халяль», которые открылись во всех городах Франции.
Я говорил об исламе с русскими — они относятся к этому вопросу гораздо спокойнее, чем французы, с которыми вообще невозможно разговаривать о мусульманах.
От Тимура я многое узнал о Кавказе, не покидая Москвы. Тимур сразу сказал, что он мусульманин и черкес, и я чувствовал, что близость к предкам для него так же сильна и важна, как и принадлежность к исламу. Тимур — прежде всего москвич. Как и многие мусульмане на постсоветском пространстве, он пьет алкоголь и ведет образ жизни сравнительно «современный» в том смысле, который это может иметь место сегодня в Москве. Он такой же адекватный, как и те мусульмане, которых я встретил в Боснии и Сербии.
Беседуя с Тимуром, я удивился тому, что он был в курсе проблем иммиграции во Франции.
— Ха, во Франции скоро арабы будут управлять страной, — говорил он безо всякой агрессии, но с иронией.
Тимур находил меня нетипичным французом — на его взгляд, я был больше похож на араба. Не знаю, отчего ему так казалось и было ли это комплиментом. Как христианский француз (и как иностранец в России) из уважения к Тимуру я никогда не говорил плохо о французских мусульманах, думая, что могу в той или иной степени задеть его критикой. Но Тимур довольно открытый человек, и мы общаемся совершенно свободно, так что, думаю, если бы я однажды сказал что-то вроде: «Меня достали арабы во Франции, мы должны отправить их обратно в Магриб», — его это не шокировало бы. Россия — это страна, где «политкорректности» не существует. Есть свобода мысли и слова, и я думаю, что именно в этом — фундаментальная разница между французами и русскими.
Но недавняя история русского Кавказа показала напряженность и нестабильность ситуации.
Я был очарован исламом других больших русских мусульманских регионов — Татарстана и Башкортостана. Приехав в Россию, я действительно хотел увидеть Казань. Именно во время этого визита окончательно оформилось мое восприятие отношений России и ислама.
Казань — это город, который все французские гиды советуют посетить после Санкт-Петербурга и Москвы. Для этого есть свои резоны. Москва является самым крупным городом России, Санкт-Петербург — самым европейским. Что касается Казани, экскурсоводы говорят, что там можно увидеть умеренный ислам (почти светский, по их мнению), и таким образом город представляет собой модель гармоничного сосуществования религий и этнических групп.
