О!..
…Мы описали только один День Откровений из Жизни Пророка, да пребудет с Ним Милость Аллаха…
А таких Дней было множество…
Все Дни Пророка были такими…
ВСЕ!..
1990 г. — апрель 2010 г.
Владимир Винников -- Апостроф
Владимир Бондаренко. Русский вызов. — М.: Институт русской цивилизации, 2011, 688 с.
Современное российское книгоиздание, оказывается, живо сериями, наподобие какой-нибудь телевизионной "мыльной оперы". Нынешний покупатель и читатель "бумажных" (раньше никто бы и не подумал, что бывают и нужны другие, не "бумажные") книг, в отличие от совсем недавнего времени, — "товар" далеко уже не массовый, а штучный. Наподобие ценителя оперы и балета или собирателя почтовых марок.
Чтение книг из насущной духовной пищи для миллионов превратилось в элитное хобби, что, конечно, и немудрено, если за один не самый толстый томик в твёрдом переплёте сегодня приходится выкладывать едва ли не десятую часть официального "прожиточного минимума". "Электронная книга", "ридер" стоимостью от 6 тысяч рублей уже сегодня вполне способен заменить личную библиотеку из тысячи и более наименований.
Конечно, меняется сам процесс чтения, постепенного перелистывания страниц, с их фактурой, запахом бумаги и типографской краски, — исчезает вся магия человеческого общения с книгой: "ридер" он и есть "ридер", сугубо функциональное устройство, которое можно, конечно, сделать из платины и украсить драгоценными камнями, но к тексту на экране всё это уже не будет иметь никакого отношения...
Когда я читал новую книгу Владимира Бондаренко, а вернее — изданный Олегом Платоновым в серии "Русское сопротивление" сборник его бесед и статей, проведенных и написанных за последнюю четверть века, все эти невесёлые мысли почему-то пронеслись в моей голове.
Сможет ли наша традиционная отечественная культура выстоять, выдержать пресс новых технологий? Сможет ли она обрести новые формы, как это произошло сначала в послепетровскую, а затем — и в послереволюционную эпоху? Или же она, подобно печатной книге, окончательно и бесповоротно утратит своё актуальное всемирно-историческое значение, постепенно превращаясь в достояние немногочисленных энтузиастов-любителей и профессионалов-русистов?
Хорошо, что Владимир Бондаренко может сегодня слово в слово перепечатать свою работу образца 1986 года — и она будет выглядеть столь же яркой и актуальной, как в самом начале "перестройки". Но плохо, что, значит, ничего за эти годы в нашей культурной ситуации не изменилось, что историческое время для России замерло. Или не замерло, а замкнулось само в себе, и в этом новом хронотопе всё исказилось до неузнаваемости? "Надо было воспитать поколение детей на "Кортике" и "Бронзовой птице", чтобы спустя время прийти к "Детям Арбата". Надо самому лично запретить десятки кинофильмов, чтобы спустя время писать об этих же фильмах восторженные статьи"... Добавим сюда в виду недавнего юбилея: надо было стать генеральным секретарем ЦК КПСС и президентом СССР, чтобы развалить и партию, и страну.
Говорят, что стоящие часы два раз в день показывают самое точное время. Но нет, здесь — не "стоящие часы", не анахронизм фанатика-ортодокса, постоянно повторяющего своё кредо. Здесь — другое. Здесь выверенный и сбалансированный хронометр, который постоянно фиксирует точное время. И не его вина, что это время остановилось.
В связи с новой атомной катастрофой в Японии невольно вспоминаются наручные часы, найденные среди руин Хиросимы, — они замерли в 8.15 утра, когда над этим городом взорвалась американская ядерная бомба "Малыш". "Русский вызов" Владимира Бондаренко, все его пятьдесят с лишним статей, — фиксируют время культурной, цивилизационной катастрофы, которая всё еще длится в нашей стране. И не видно ей пока ни конца, ни края.
Русская пословица гласит: "Конец — делу венец". А что у нас? У нас можно начать книгу (всё-таки это книга) могучим запевом: "Русская цивилизация самим существованием своим — вызов цивилизации Запада", а завершить фразой: "Пусть дух русской культуры "дышит, где хочет". Авось, и к вам (на Запад. — В.В. ) забежит на секунду, если заборы поломаете, — полюбоваться разными эстетическими диковинками".
По отдельности всё хорошо, всё искренне, всё верно — а единой целостной картины не складывается. Не говоря уже о какой-то более-менее внятной программе действий. Но, опять же, это не какая-то личная вина Владимира Григорьевича Бондаренко, а беда всей современной русской патриотики (к которой относит себя и автор этих строк) — сплошной "сумбур вместо музыки", "когнитивный диссонанс" вместо "формулы Победы". Опять же, это не упрёк вовсе, и тем более — не упрёк в адрес каких-то персоналий современного русского патриотического движения (или, вернее, — стояния?), а простая констатация факта.
Но такая констатация необходима — хотя бы для того, чтобы определить, где именно мы все находимся, и куда отсюда можно и нужно двигаться дальше. "Русский вызов" Владимира Бондаренко, итоговая (пока) книга его публицистики, — может послужить вдумчивому читателю в качестве достаточно точного инструмента для фиксации времени и места русской катастрофы. Но есть ли сейчас, остались ли еще в России вдумчивые читатели?
Марина Алексинская -- Урок французского
От ненависти до любви один "Парк". "Парк" — балет, где разбиваются сердца. "Парк" — балет, который разбил и мое сердце и оставил с вопросом: это каким катком нужно было пройтись по истреблению национального, чтобы нехитрая стилизация его вызвала тоску по Родине. Однако, всё по порядку.
В феврале на Новой сцене Большого театра прошли гастроли балета Парижской Национальной Оперы. Это были пятые гастроли Гранд Опера в Большом. Впервые Опера приехала в СССР в 1958-м и привезла на смотрины западный балет. Москва до сих пор, как сон, помнит то историческое турне с эмблемной "утонченной изысканностью" Иветт Шовире; мне кто-то рассказывал даже, что диве французского балета подарили редкой красоты бриллиант. Знатоки же балета отметили мощнейшее влияние русского балета на французский: балерины еще Императорского Мариинского театра Любовь Егорова и Ольга Преображенская, будучи в эмиграции, давали класс французским этуалям. В традиционную техничность академической школы французского балета они привнесли одухотворенность и гармонию русской школы.
Много воды с тех пор утекло. И если в России о разнице между "московской" и "петербуржской" школами хореографического искусства давно не мурмур, если директор Михайловского театра господин Кехман вдруг обращается к балерине Алле Осипенко с вопросом: "Собственно говоря, а что это такое, "петербуржская школа"?", — то предание о разнице французского балета и русского еще чуть теплится в камине истории. "У французов интересные ноги, у русских — "певучие" руки", — таков вердикт балетного мира.
Сейчас Гранд Опера привезла в Москву балеты "Сюита в белом" Сержа Лифаря, "Арлезианка" Ролана Пети, "Болеро" Мориса Бежара. Сегодня они — гордость французского балета, но и свидетельство возвращения в начале ХХ века Терпсихоры из России во Францию. Достаточно сказать, что Серж Лифарь был премьером "Русских сезонов" Дягилева, а "Болеро" Морис Равель написал по заказу Иды Рубинштейн и для Иды Рубинштейн, еще одного декоративно-мифологического персонажа "Сезонов". Закрыла Гранд Опера свои гастроли балетом "Парк".
Автор балета "Парк" — Анжелен Прельжокаж. Да, да, тот самый Анжелен Прельжокаж, от "продукции" которого под названием "Апокалипсис" в Большом театре я в своё время сбежала, как от чумы (отчёт опубликован в №38 за 2010 год). Тот самый интеллектуал, кто распоясанно "переводит" зефирный "Призрак розы" в злобность агрессии, Благовещенье — в уродство хореографии, кто изрыгает в "Апокалипсисе" таинство Откровения… А пробирался-то волк эпатажа в цитадель классического балета вполне себе в овечьей шкуре.
Был 1994 год. Анжелен Прельжокаж вытянул "звездный билет": Гранд Опера открыла двери для начинающего хореографа. Хореограф размышляет над постановкой. Он наблюдает на репетициях за артистами балетной труппы, он обращается к французской литературе. "С первых встреч, выбора исполнителей начал вырисовываться сюжет, — признается Прельжокаж, — сразу я подумал о "французском парке". Барокко, Версаль, "Принцесса Клевская" мадам де Лафайет стали исходными точками и направляющими линиями в создании балета. Я не думаю, что смог бы поставить этот спектакль с другой труппой, потому что тут разлит истинный "французский дух", артисты Парижской Оперы хранят в себе этот дух на мышечном, генетическом, клеточном уровне. Мне было очень важно почувствовать эту связь".
