Так и только так литература может породить и передать обществу сакральный импульс, свободный и от религиозно-метафизических догм, и от оков "литературного государства". Как говорил еще Арто, искусство (и литература) — это не подражание жизни, а сама жизнь, следование её трансцендентному принципу.
Владимир Архангельский АПОСТРОФ
Дмитрий Добродеев. "Большая SVOBODA Ивана Д." — М.: Ad Marginem, 2010, 352 с.
"Иван чувствует, что размеренная советская жизнь подходит к концу. Идёт к приятелю в Банный переулок, сидит у него на кухне, пьёт чай. Тот с гордостью демонстрирует микроволновку — одну из первых в Москве. На Иване из Будапешта — чёрная литая дублёнка. Она привлекает внимание, её щупают. Сие значит: скоро такие же будут у всех крутых пацанов. Заходят люди, говорят о чём-то очень практическом: продать-перепродать. А раньше здесь говорили о философии и Розанове. Теперь на устах сплошные кооперативы.
Иван выходит на улицу, идёт к Колхозной площади, и ему впервые становится страшно. Он чувствует, что на этих улицах, в этих подворотнях запахло криминалом. Ему страшно за свою жизнь, он хочет поскорее выбраться из странно изменившейся Москвы.
Локомотив истории, куда пыхтишь ты на всех парах и что ждёт там, за поворотом?.."
Набрал в яндексе название романа Дмитрия Добродеева и получил уведомление "Быть может, вы искали "Большая svoboda Ивана Денисовича"? В самом деле, аналогии с повестью Солженицына можно усмотреть: "Большая свобода Ивана Д."" исследует тип.
"Я думаю, что правды, документальной основы 90%. 10% — это творческий домысел, но который дополняет. Что касается героя, это, конечно же, не я, хотя мои личные переживания, наблюдения туда вошли. Это собирательный персонаж. Человек моего поколения. Человек семидесятник. Если раньше все эти эпопеи на Западе ассоциировались с шестидесятниками, с эмигрантами третьей волны, то я был одним из первых, кто в 1989-90-м годах, уже в период распада СССР, оказался на Западе. И это, конечно, совершенно другое мироощущение, совершенно другой взгляд, чем у предыдущей волны". (Из интервью автора "Эху Москвы").
Дмитрий Добродеев, брат влиятельного телевизионщика Олега Добродеева, военный переводчик, в эмиграции оказался на излёте перестройки, в 1989 году. Более десяти лет проработал в отделе новостей радиостанции "Свобода". В литературе — с середины 70-х, повесть "Возвращение в Союз" была финалистом российского Букера.
Споры о художественной достоинствах и недостатках "Большой свободы Ивана Д." не являются здесь первостепенными. Можно пофантазировать, как бы таким материалом распорядились Эдуард Лимонов, Юрий Поляков. Можно оспорить периодически возникающую мистическую линию, впрочем, у части советской интеллигенции — софт-оккультизм был в моде.
Главное, Дмитрий Добродеев предлагает историю, актуальную в контексте модной ностальгии по девяностым и рассуждениям на тему "Перестройка-2". И здесь принципиален не поиск возможных ответов, но сами вопросы.
"Большая svoboda Ивана Д." — не пасквиль, не злая карикатура на радио "Либерти" или эмигрантские круги. Для этого всё-таки необходимо испытывать сильные чувства. А Иван Д. — потерянный человек, для которого личная боль эмиграции накладывается на необъяснимые трагические метаморфозы, происходящие с родной страной.
"Иван не любит советскую власть... Но это конец не только СССР, это конец исторической России. Русский народ вступает в новую эпоху голым, беззащитным, брошенным на произвол судьбы. Что предложат ему новые хозяева России. Ничего хорошего, Иван в этом уверен. Он не верил коммунистам, но знал, что им был нужен русский народ. А этим новым хозяевам уже никто не нужен".
Показательно, что некоторые персонажи из числа сбежавших регулярно повторяют — не мы предатели, а те, кто "сверху". В этом, конечно, есть момент самооправдания, но и интересное свидетельство, опыт восприятия тех событий. Как и ехидство немецких хозяев: "Всё время талдычите про перестройку и гласность, а где же третий лозунг — ускорение?"
"Большая свобода" — это своеобразная картография эмигрантского мира. Погрязшая в междоусобных разборках третья волна, запредельные ожидания и жестокие разочарования дезертиров из ЗГВ, "опытная пробирка" — радио "Свобода", где под колпаком ЦРУ одновременно обитают евреи-либералы, русские националисты и татарские сепаратисты.
С другой стороны, это опыт столкновения с иным миром: "Уже после месяца вещания Ивана раздражают слова "демократия", "свобода", "права человека". Они звучат как заклинания, смысл которых давно утерян. И это напоминает ему советские мантры о солидарности трудящихся, о чести, долге и патриотизме".
"Нынешняя западная цивилизация — это громадная, сильная и вязкая, как паутина, система. Роль личности в ней незначительна. Пробить её невозможно, да и нужно ли?"
В отличие от солженицынского героя-праведника, Иван Д., по меткому выражению одного из персонажей книги, — "человек без свойств". Он децентрирован, напоминает проколотый шарик: "Ему всё время кажется, что его "Я" рассыпается. Ему необходимо прилагать усилия, чтобы помнить себя... В психологии это называется "деперсонализация". В качестве причины называются стресс, переутомление и нервные расстройства. Но Ивану кажется, что причина глубже. Причина, говорит Гурджиев, в том, что душа при жизни может покидать тело человека, и тогда он становится биороботом. Живым снаружи, мёртвым внутри". "Большая свобода" напоминает сновидение. Иван Д. постоянно уходит в сон, живёт снами, но и реальность вокруг сновидна, рациональных ключей к её пониманию герой не может подобрать.
"Россия: корабль идёт непонятным курсом. Пункт назначения неизвестен. И всё-таки, что значат эти странные имена? Клямкин, Селюнин, а также Травкин, Мурашов, Каспаров, Бурбулис. Во всём происходящем есть что-то иррациональное".
И ведь до сих пор непонятно.
Роман Нестеренко МУЗЫКА ВЕСНЫ
На переломанных кустах — клочья флагов.
На перебитых фонарях — обрывки петель.
На обесцвеченных глазах — мутные стекла.
На обмороженной земле — белые камни.
Кидай свой бисер перед вздернутым рылом.
Кидай пустые кошельки на дорогу.
Кидай монеты в полосатые кепки,
Свои песни — в распростертую пропасть.
Янка ДЯГИЛЕВА
В 1991 году свежеизданная энциклопедия "Кто есть кто в советском роке" заканчивалась статьёй о Яне Дягилевой: "Хочется травы, теплого ветра, солнышка, но ничего этого нет и никогда не будет — слова только воспоминания о том, что должно было бы быть, — такое же воспоминание, как детские песенки и дразнилки, которые Янка включает в трагический мир своих плачей и баллад. "Дом горит, козёл не видит" — так говорят друг другу дети, приплясывая у костра. "Мы все козлы и заслуживаем жалости в равной мере. Гори, гори ясно, чтобы не погасло. Мы, как дебильные дети, приплясываем вокруг костра, в котором горит наш собственный дом..." — совсем молодая сибирская девушка едва ли не яснее всех услышала и воспроизвела мелодии страха и близящегося конца, переполняющие нас".
Грустная история о том, как бунтарскую энергию рок-н-рольного фронта использовали для разрушения Союза, а потом вчерашних бунтарей либо приватизировали, либо выдавили из ротации в масс-медиа на обочину спроса и интереса — в индистудии и дальше, ещё ждёт своего художника.
Не народился ещё русский Макларен, чтобы снять местечковый The Great Rock’n’Roll Swindle ("Величайшее Рок-н-ролльное Надувательство", культовый фильм Малькома Макларена), да и если бы народился — не уверен, что у него что-либо вышло, чай, не в Британии живём.
Британская империя закончилась в тот момент, когда высшими орденами Империи начали награждать клоунов, начиная с "Битлз".
Рок-н-ролл, несказочный медийный дракон, уничтоживший миллионы юных наивных душ призывом к анархической свободе, возглавивший и предавший бессмысленный экзистенциальный бунт — так необходимый режисёрам Нового Прекрасного Мира для слома "отжившей" морали, заполз в Россию, отравил нас тлетворным дыханием — и издох под руинами Империи. Беспалый клоун наградил клоунов с гитарами, и в этот момент рок-н-ролл умер.
