Поюнности рыдальных склонов,
Знаюнности сияльных звонов.
В венок скрутились
И жалом многожалым
Чело страдальное овили.
…Уплыла в осенний туман
Марина Алексинская
Культура Общество
памяти Новеллы Матвеевой
Поэт — это медиум. Непостижимым, доступным лишь ему образом выстраивает он мосты между сушей и морями, землёй и небесами. Я думала об этом, подходя к дому в Камергерском переулке, готовясь к встрече с Новеллой Матвеевой. Я думала о Новелле Матвеевой как о поэте. Поэте-романтике. И повторяла: "Какой большой ветер", "Я мечтала о морях и кораллах"… Летний ветер смешивался с дуновеньем юности, обретал голос Новеллы Матвеевой, по-детски трогательный, наивный, и уносил в пленительные путешествия в "Страну Дельфинию".
Нет, я догадывалась, конечно, как страшен романтизм в своих безднах… Но вот дверь квартиры открылась, и передо мной — Новелла Матвеева. Оранжерейное существо, вне быта, вне реальности, вне судьбы, с окном в квартире во всю стену, задёрнутым чем-то серо-чёрным. Косынка на голове, повязанная как на пластинке "Мелодии" 80-х… в руках кошка Репка… И глаза цвета незабудок — такой чистоты, которая бывает разве что у младенцев. Новелла Матвеева пригласила меня в комнату, специально для этого случая застелила хромой стул листком бумаги формата А4… Сказать, что в доме запустение — ничего не сказать. Тенёты одиночества и заброшенности делали своё скорбное дело. И я только смотрела в глаза цвета незабудок. Новелла Матвеева рассказывала о детстве, о бардах, отвлекалась на кошку Репку, читала "не формат сегодня":
Какое странное море! —
Ни белое, ни голубое…
Такое впечатленье,
Что сдан Севастополь без боя.
И спасительные толщи слёз, через которые я слушала дивный, по-детски трогательный голос, мне не давали заглянуть в полную меру в те бездны, в которых рождались мечты о морях и кораллах и ковалось мужество русского поэта.
Ещё раз я пришла к Новелле Матвеевой с публикацией её интервью в газете "Завтра". И принесла коробки пирожных. Для Новеллы и для кошки Репки. И эти пирожные, так мне казалось, были единственным чем-то приземлённым в мире грёз, муз и заштрихованных углем видений.
Было это три года назад. А кажется — вечность.
… За окнами редакции дождь. Долгий, меланхоличный. 4 сентября 2016 года. В этот день Новелла Матвеева ушла из жизни. Но её поэзия остаётся с нами.
***
В огороде бузина…
Со всех существующих радиостанций
Для нас оглашается множество санкций!
А склока-то вся началась на майдане.
За что же с Московии требуют дани?
Решили какие-то типы во Львове,
Что русский язык — диалект "львивской мовы"!
Сама же Московия — только частица
Майдана! За что и должна расплатиться!
Верней — поплатиться. За то и за это.
За все преступления Нового Света;
За "Бурю в пустыне". За ту Кондолизу,
Что съела Багдад — сообразно капризу.
За гибель Саддама. И Сербии кряду.
За Ливию, с глобуса стёртую к ляду.
За то, что погромщикам нечем гордиться.
А также — Россия должна поплатиться
За то, что майдановцы бьют безоружных
( И дальше бегут в направленьях ненужных —
Куда их несёт ненормальности вспышка).
За то, что для них референдум — пустышка.
А если в Техасе исчезли ковбои,
И если обойщик испортил обои,
И если в компьютере хлеб не родится,
То мы и за это должны поплатиться!
А ежели где-нибудь там на Ямайке
Не в моде штаны, а в Антарктике — майки,
И если в Канаде дожди не косые,
То — кто виноват? Ну, конечно, Россия!
А если на звёздах Антарес и Вега
К субботе совсем не окажется снега,
А Брэм нам докажет, что курица — птица,
То мы и за это должны поплатиться!
А если растёт бузина в огороде,
А в Киеве дядька сидит на подводе,
И в пекло шагает Безумная Грета, —
Россия, учти: ты ответишь за это!
С нас требуют злыдни за то и за это;
За то, что их "совесть" — не белого цвета.
За то, что акула и спрут не пушисты.
За то, что бандеровцы — это фашисты.
18 июня 2014 г.
Крым. (Чьи-то "мнения")
Вернулся Крым в Россию!
Как будто б не к чужим?
Но кто-то ждал Мессию,
И вдруг такое! — Крым!
Вернулся (ты, похоже,
Занёсся, гений мест?)
И Севастополь тоже.
("— Какой бестактный жест!")
Перекалился цоколь
Различных адских ламп…
"— Вторженье в Севастополь!" —
Скрежещет дама-вамп.
"— Столь дерзкое вторженье
Любой поймёт с трудом.
Как так? — без разрешенья
Да с ходу — в отчий дом?
Нам ваш триумф — обида!
Нам ваша гордость — блажь!
Нам — н é к чему Таврида,
Чужд Севастополь ваш!
У нас ведь есть премилый
Отдельный понт и порт!
У нас в Майами виллы,
В Анталии — курорт…
Для нас — отдельный выход
Из всех мирских проблем!
Любую нашу прихоть
Исполнит дядя Сэм!
И всё же… слёзы злые
Душили нас, когда
Весь Крым вскричал: "Россия!", —
А Кремль ответил: "Да!"
Никто не может знать,
Как сильно мы страдали!
Как наши нервы сдали!.
Зато теперь — опять
Мы в четверть уха слышим
Крымчан девиз прямой
И — ненавистью пышем к ним, —
Вернувшимся ДОМОЙ!"
Зов крови и золота
Галина Иванкина
Культура Общество
выставка «Королевские игры» в Историческом музее
"Жил-был Анри Четвёртый,
Он славный был король,
Любил вино до чёрта,
Hо трезв бывал порой".
Из советской песни
То было время жестокости и обжорства. Короли отправляли на плаху любимых жён, полыхали костры святой Инквизиции, держалась мода на красный и чёрный бархат — роскошь в траурных оттенках, а в искусстве царил вакхический гедонизм — раблезианство. Пенились кубки — иной раз подслащённые флорентийским ядом. Блистали дамы — завтра их, возможно, прирежут в ходе религиозно-праведной зачистки в честь Святого Варфоломея. Писались трактаты, рождалась техника. XVI век, столь обожаемый романистами, вошёл в историю как эра контрастов: с одной стороны — расцвет наук и учёности, с другой — эшафот и пепел. Когда наши либералы и примкнувшие к ним западники дружно осуждают Ивана Грозного, они его рассматривают едва ли не в контексте сегодняшней морали, почему-то всегда забывая коллег-монархов, не скупившихся на зверства. Казнить соратников и друзей, устраивать резню, разорять города — всё это было печальной нормой. Облачённые в красно-чёрное, монархи соединяли в себе высокую образованность с совершенной аморальностью, а звериный норов — с трепетным отношением к искусству.
Появилось и методическое пособие "Государь", обращённое синьором Макиавелли ко всем владыкам Европы. Основная мысль: цель оправдывает средства. Поэтому боярина — на кол, маркиза — на плаху, принцессу из вражьего клана — ядом, а сам — в библиотеку, в келью и учиться-учиться-учиться. Вопреки обывательской оценке, именно Ренессанс отличился честной, искренней безжалостностью, а вовсе не Средневековье с его созерцательностью и повседневным ощущением божественного присутствия. Того, что гениально выявил Пушкин, не будучи медиевистом: "Он имел одно виденье, непостижное уму… Путешествуя в Женеву, на дороге у креста / Видел он Марию деву, матерь господа Христа". Непостижность утеряли и принесли в жертву Человеку со страстями и жратвой. Скупые на эмоции историки говорят, что Ренессанс явил собой торжество антропоцентризма. А как оно выглядело на деле? Для нас Реформация — только имена и даты. Но что чувствовал человек, которого насильно переучивали… молиться? Эта ярость прослеживалась во всём — в поэзии, любви, политике. Вирджиния Вульф, сочиняя "Орландо" в 1920-х годах, из своей "эпохи джаза" умудрилась поймать ритм: "Сама погода, холод и жара летом и зимой были, надо полагать, совсем, совсем иного градуса. Сияющий, влюблённый день отграничивался от ночи так же чётко, как вода от суши… О наших сумерках, межвременье, о медленно и скучно скудеющем свете не было тогда и помину. О вялых затеях и половинчатости нашего усталого и сомнительного века они понятия не имели. Во всём был напор… Девушки были — розы. Красота их была быстротечна, как красота цветка. Их следовала рвать до наступления темноты, ибо день краток и день — всё". Конец XV — XVI века — зов крови и золота. Велись разговоры об эталонном государе, идеальном вассале и придворном, о высшем проявлении женской — плотской — красоты. Советские авторы шуточной песенки о короле Анри IV тоже смогли уловить точнейшую ноту, перечисляя основные добродетели королей Ренессанса: радость войны и рукопашной схватки, мужская витальность, повышенные аппетиты и — презрение к смерти. Весомо-грубо-зримо, и лучшим выражением этой зримости может служить оружие.
