class="p1">
09 декабря 2010
Писатель Иличевский мне подпихнул статью " Под парусами паракритики" Юлии Щербининой. «Хорошая работаю — говорит. — Замечательно, что родилась такая идея, потому что в совокупности критика за малым исключением как раз и напоминает тот самый "Цветочный афедрон", с которым приходится иметь дело, от которого не отвертеться только презрением, потому что все это выдается за механизм культуры, являясь глупостью и ложью".
"Зашибись!" — думаю я, ибо писателю Илическому доверяю как себе. Он меня вообще на голову выше, автомобиль у него величиной с Мавзолей, а дома, посреди прихожей, фонтан стоит, чтобы гости руки мыли.
Я начал читать статью про критику и несколько расстроился. Я конечно, как прилежный человек, сразу прочитал во введении, что автор "занимается исследованием дискурсивных процессов в разных областях культуры", да только не ожидал, что до такой степени углубился в оные практики. Заранее сочувствую автору, разделяю многие его наблюдения, но не разделяю его увлечённость собственным стилем. Так писали в начале девяностых, когда многие дорвались-таки до чтения французских философов. А они — известно что: "подобие международной банды цыган-конокрадов, которые при любой возможности с гиканьем угоняют в темноту последние остатки простоты и здравого смысла".
Журнал "Континент", конечно умный, да только всё же не снабжён надписями "для специальных людей". Поэтому, как прочитаешь неожиданно: "А для этого проникновение в художественный текст должно обрести утраченный статус сакральности — стать экзегезой", так приходишь в состояние, определяемое многими с помощью слова ругательного и неприличного.
Ну и наконец ужасный конец (каламбур). Идите в народ, сиять заставьте заново величественное слово критика… Любите не себя в критике, а критику в себе… Тьфу, Станиславский: "Для того, чтобы «взять курс» на экзегезу, литературной критике не требуется смена аналитического инструментария — необходимо изменить отношение к профессии. Здесь возможен только личностный, очень честный и очень смелый выбор: пересесть из фрегата в шлюпку и отправиться в свободное плавание. Вширь, но еще более — вглубь. А оставшимся — минимизировать грехи паракритики, следуя известному правилу: С БОРТА СУДНА НЕ НЫРЯТЬ И НЕ РЫБАЧИТЬ!" — ну заглавные буквы мы вообще не будем обсуждать — оставим сетевым новичкам, любителям чатов.
Нет, я привык к тому, что в лихой час перемен то и дело раздаются призывы сбросить кого-нибудь с корабля современности, но вот так, самим… Раньше такого не слышал. Можно решить, что предложение кануть "вглубь" сделано в расчёте на то, что критики не тонут. Но ведь среди них могут оказаться и приличные люди!
И, опять же, что это означает-то такой совет? Возьмёмся за руки, друзья? Не сорите, уважайте труд уборщиц? Или "вы бы мяту, мужики, сеяли"?
Потом начал, как говорят учёные люди, "деконструировать текст". Впрочем, чёрт, начал просто переводить его на русский язык — и с ним случилось то, что иногда случалось с советским маргарином: ты бросаешь его на сковородку, оно шипит, делает лужицу — и бац! перед тобой снова чистая сковородка.
То есть, в статье было написано, что с критикой у нас проблемы. Ну, кто бы сомневался. Затем там было написано, что у больной критики семь свойств-грехов. Список этот возмутительно-пафосный, но главное — произвольный. Почему такие грехи, а не прочие?
Конечно, идея о том, что критика современная — не разбери что такое, и хорошо бы понять вообще, что это (первая проблема), но смущает меня особый птичьий, как бы научный, язык (это — вторая проблема).
Дело в том, что если я наблюдаю его высокую концентрацию, так сразу напрягаюсь. Нет, я много где его видел, и читал довольно экзотические книжки, да что говорить — кто по Ландау и Лифшицу учился, тот над стилем не смеётся. Но наукообразный язык — это точный индикатор, показывающий то, что если человек не может в общедоступном журнале говорить просто, значит растёт недоверие к содержанию. Нет, у кого-то, наоборот, именины сердца — я всегда вспоминаю Пеперкорна из манновской "Волшебной горы", которого слова "осесть на земле" приводили в экстатическое состояние.
Предмет вопроса понимается следующим образом: "Под паракритикой следует понимать активно развивающийся в последнее время процесс отклонения литературной аналитики от непосредственного разбора-оценивания художественного произведения в сторону решения побочных (внелитературных) задач. А также результат этого процесса — совокупность текстов, отражающих признаки последовательной деконструкции литературной критики под влиянием культурных сдвигов в постиндустриальном социуме. "
Но я всё-таки вынырну, чтобы набрать воздуха и попробую успеть сказать вот что:
"Критика", как мне кажется, давно умерла. Я сам как-то, лет десять назад написал текст про то, что критика в её классическом понимании, какому нас учили в школах, с Белинским и Писаревым умерла. Ну нет этого пафоса, вскрытий и обличений.
Осталось рецензирование.
Нет, осталось ещё много чего — вон, Сеть полна читательских отзывов. Довольно много в ней и филологических штудий. Но это всё не "критика", колько много не придумай терминов типа "литературная аналитика". И все эти призывы куда-то спрыгнуть с какого-то фрегата, это всё — мысль мутная и мне совершено непонятная. Меж тем, тема-то ужасно интересная. Например, есть (как мне кажется — мысль-то на скорую руку) две точки приложения этих вторичных текстов: медиа и социальные сети.
Обсуждения ведутся в социальных сетях, и именно туда перекочевали все интересные разборы.
А вот что должно появляться в медиа — совершенно непонятно. То есть, какова роль журнала.
Вообще, какова роль сообществ — типа фендома, писательских кружков. Где, блядь, писательские кружки? Ну, просрали большие структуры для дискуссий, нет у нас западников и славянофилов, но где структуры средних форматов. И если они обнаружатся, то что от них ожидать?
Вот раньше единицей структуры был толстый литературный журнал — ну, понятно, журнал "Октябрь" пиздил журнал "Новый мир", была движуха. А нынче быть толстым журналом так страшно, что поневоле жмёшься ещё живым к своим сотоварищам.
Я, может быть, на литпроцесс и взъелся, может, мне и надобно Кастальской академии вкупе с Серапионами и ОПОЯЗОМ, но я в себе эти порывы безумия всё-таки умею гасить. Но время от времени я встречаю очень сильные тексты и честно себе говорю: "Видишь, Владимир Сергеевич, как завёл тебя этот рассказ, тебе завидно даже". так что тексты есть — а процесса никакого нет. Просто сейчас и движухи нет — оттого все так радовались появлению "Цветочного креста".
У меня мысли простые, как молоток: изменился социальный статус литературы — изменилась и критика, на ней кормящаяся. Обмелели финансовые потоки, одновременно широкие
