И тем не менее в борьбе против этой системы основная идея социализма, организация эксплуатируемых классов, отодвигается у него всегда куда-то на второй план. Он как бы стремится побить капиталистов их собственными средствами, развив в себе качества своего непримиримого врага, стремясь к личному обогащению, как бы исповедуя принцип «каждый за себя». Его излюбленный герой — это личность, проявляющая несокрушимое упорство в борьбе за свою жизнь и за свое развитие. Захватывающая сила его романов скрыта в картинах препятствий, стоящих на пути личности, в изображении ее усилий к преодолению этих препятствий, ее поражений и ее побед.
Лучший из романов Джека Лондона «Мартин Иден» — это его собственная автобиография. Это — история личности, прошедшей суровый путь, путь воина, берущего одну за другой крепости жизни и в конце концов восторжествовавшего. Мы почти не встречаем у Джека Лондона типа организатора, коллективиста, образ борца, утверждающего свою волю к жизни посредством сочетания коллективных сил, руководителя масс. Его герой почти всегда одиночка, «каждый за себя», борющийся, чтобы отстоять свое место в жизни. Джек Лондон как бы отделил себе особое место в современной борьбе. Он старался овладеть теми преимуществами, которыми пользовались его враги. В нем неистребима была своеобразная гордость или своеобразное честолюбие американца. Он стремился показать, что в борьбе на ступенях современной социальной лестницы он способен достигнуть верхней ступени. «Добиться этого, — говорит автор его биографии, — было, по его мнению, прямой пользой для дела: показать «им», что социалисты не отбросы и не неудачники, имело известную ценность, как пропаганда». Его книги потому так и поднимают дух всех выброшенных из-за пиршественного стола жизни, за которым восседают обладатели туго набитых мешков. Он сумел выявить внутренние преимущества людей, выброшенных за борт системой буржуазного общества, показать их превосходство над властителями этого общества даже в пределах существующей системы. Фабулы его романов таковы, что с убедительной очевидностью выступает значение ничем не охраняемой силы, силы, ищущей своих устоев в самой себе, извлекающей из себя все средства противодействия существующему порядку, сводящей всю мощь этого порядка к нулю, силы эластичной и приспособляющейся, легко возносящейся и так же легко опускающейся с таким ироническим пренебрежением к завоеванным благам. Джек Лондон как будто говорит капиталистическому обществу: «Я знаю, что для того, чтобы жить, иметь возможность все видеть и все знать, необходимы богатства. Вам они даются законом, защитой всех сил современного государства, организованного в интересах капиталистов. Я достигаю того же, закалившись в суровой борьбе, презирая эти законы и эту защиту, я овладеваю этими же преимуществами, внутренне не уважая их, зная, что они — не абсолютные критерии человеческого достоинства, что они — минутные ценности, лишь условно дающие их обладателям права на уважение и признание. Но я овладеваю ими для того, чтобы показать вам, что мои качества бродяги и беззаветного авантюриста вполне могут поспорить с вашими, с качествами людей, утвердивших свое положение на лживых устоях современного гниющего общества».
Он закалился и выковал свойства своего характера там, где нет цивилизации, где борьба за существование проявляется в обнаженной форме и где основной закон развития органического мира и человечества предстает во всей своей очевидности. Он научился смотреть на людоедство, убийство, охоту за головами; он видел туземцев, обнаженных, вооруженных луками, стрелами, копьями, томагавками и боевыми палицами; сильные характеры, воевавшие с акулами и хищными зверями; бежал от лучей тропического солнца, страшно разрушающих ткани белых людей. Его постоянно влекло к бродягам и отбросам цивилизации или в те уголки земли, где нужны звериная энергия и титаническая сила для борьбы за самое существование, за скудную пищу, поддерживающую жизнь, — на скалистые горы, высящиеся непроницаемой стеной, в неизведанные пространства, где никогда не ступала нога белого человека, в непроходимые чащи и на отвесные спуски, где каждый шаг вперед берется с бою, где люди борются за жизнь теми же путями, какими боролись тысячу лет тому назад. Здесь, где люди и звери не так уже далеко ушли друг от друга в средствах борьбы между собой, где ноги, зубы и когти — преобладающее оружие и тех и других, Джек Лондон выработал в себе те свойства души, какие пригодились ему в борьбе с цивилизованным обществом.
Одно из замечательных свойств его творчества — то, что он постигает человека в его нетронутой первобытности, что даже сквозь сознание современного цивилизованного человека писатель улавливает инстинкты его отдаленных предков, в современной борьбе видит древние, сложившиеся в доисторические времена побуждения; укрощенные веками, сдерживаемые и смягченные, отшлифовавшиеся в процессе развития общества, эти побуждения проявляются в своих первоначальных стихийных формах в известные моменты. И Джек Лондон любит улавливать эти проявления, потому что цивилизация наша запуталась в своих собственных изобретениях, слишком далеко ушла от естественной природы человека. Необходимо вернуть ее внимание к основным силам, движущим жизнью, сорвать все пышные, лицемерно расшитые одежды, которыми она прикрыла голый закон борьбы за существование. Он старается проникнуть в доисторическую древность, разглядеть зародыши будущего человека в его предках, живших «до Адама». Он слушает «зовы» предков, исконные зовы, которые можно уловить в их основной неизменности, при всех модуляциях, при всех наслоениях, рождаемых различными условиями жизни. Один из любимых сюжетов его повествований — антитеза первобытной жизни и цивилизации. Логика цивилизации, ее запутанное правосознание, ее извивающаяся, как змея, мораль, ее отвратительная философия, напрягающая усилия для объяснения и оправдания ее противоречий, — эта культура напоминает жалкого вора, изворачивающегося и лгущего перед ясной логикой естественного человека.
В этом свойстве его мироощущения скрывается одна из главных причин действия его романов на современного читателя. В эпоху такой коренной ломки сознания, какую переживаем мы, в эпоху ликвидации крупных, господствовавших в течение веков форм общественных отношений, такой пересмотр является естественным. Так было и во времена завершающейся ликвидации феодально-дворянского строя жизни, когда Руссо и его ученики во всей Европе прославляли первобытного человека. Противоречия и ложь, прикрытые изобретательным и хитрым умом цивилизованных адвокатов, становятся очевидными перед прямолинейным рассуждением простого ума. Поднявшиеся низы, долго верившие, требуют отчета.
Творчество Джека Лондона — художественное воплощение этой коллизии. Недаром его так долго гнали, недаром издатели, торговля которых зависела от общественного мнения, возвращали ему рукописи с требованием смягчить или выбросить страницы, оскорблявшие «нравственные чувства» мещанства. Но и само это мещанство с упоением читает Джека Лондона. Оно любит его героев, любит помечтать о том, чего не видит вокруг себя. Для этого читателя «омерзительный реализм» его романов является экзотикой, своего рода романтикой. Погрязший в своих будничных интересах, дышащий спертым воздухом своего благополучия, в своей жажде необычайного, мещанин находит удовлетворение этой потребности в приключениях, опасностях и отваге героев, изображаемых автором «Железной пяты».
Джек Лондон уловил идеальные стремления нашей эпохи.
Упадочная в своих господствующих формах, жизнь не способна к дальнейшему движению вперед. Она смутно ощущает те возможности, которые разовьются в новое мироощущение. Джек Лондон дал им конкретное выражение, сделал смутное ясным. Он умел находить ту обстановку и тех людей, в которых эти возможности скрыты, и умел показать их. Это искусство далось ему не без труда. Его писательский путь особенный. Он верил опыту больше, чем книгам. Он становился фактически носителем той или другой системы на практике, прежде чем узнавал название этой системы из книг. Он, по его собственному выражению, формулировал евангелие труда, не будучи знаком ни с Карлейлем, ни с Киплингом. Труд, работа — это все. «Гордость, с которой я заканчивал трудовой день, вам будет непонятна. Она почти непонятна и мне, когда я оглядываюсь назад, — пишет он в своей статье «Как я стал социалистом». — Я был таким верным рабом зарплаты, какого редко приходилось эксплуатировать капиталистам. Манкировать своей работой или притворяться больным я считал грехом, во-первых, против самого себя, во-вторых, против своего хозяина. Я считал это преступлением, равным измене». Так как он обладал прекрасным здоровьем и крепкими мускулами, так как он в то время не думал о стариках, больных и калеках, то он был индивидуалистом и от всей полноты сердца пел гимн сильным. Над его веселым индивидуализмом, как рассказывает он в упомянутой статье, господствовала ортодоксальная буржуазная мораль. Он читал буржуазные газеты, слушал буржуазных проповедников и приветствовал громкие фразы буржуазных политиков. Впоследствии он высказывал уверенность, что, если бы другие события не изменили его жизни, из него вышел бы профессиональный штрейкбрехер.
