— Ёшики, это ты, малыш?
— Да, — выдохнул он со всхлипом.
— Ёшики… В дверь налево, потом лестница на третий этаж. Там комната триста тридцать три. Беги, малыш, беги, пока светит луна…[11]
Оглушающий звон опустился на него… Нет, это опять звенит в наушнике! Ёжики бросил трубку. Метнулся… Дверь налево…
О, как мчался он по лестнице, по коридору, сквозь полосы бьющей в окна луны! Он рвал эти полосы ногами и грудью, рвал воздух, рвал расстояние!.. Но где же хоть одна дверь? Где?!
Наверно, здесь не третий этаж! Надо вверх!.. Какие-то ступени в темноте, круглый поворот стен, пол идёт наклонно всё выше, опять поворот… Прогудел под ногами металл невидимого решётчатого трапа над пустотой. Потом — р-раз! — и пустота эта ухнула, раскрылась впереди, сжала грудь.[12]
Нет, он упал не глубоко, с высоты не больше метра. И не на камни, на упругий пластик. Вскочил. Было пусто, темно, гулко. Лишь далеко где-то сочился лунный свет.
Куда бежать?
И тогда Ёжики закричал в горе и отчаянье:
— Мама, где я?! — Щёлкнуло в темноте. Мягкий мужской голос (явно из динамика) сказал:
— Что случилось?
— Где третий этаж?!
— Здесь третий этаж.[13]
Пустота налилась розоватым светом. Круглый вестибюль и двери, двери, двери… Над одной бьются, пульсируют стеклянные жилки-цифры: 333.[14]
Ёжики задохнулся опять, от стремительного разбега ударился о дверь, откинул её… В белой комнате за чёрным столом сидели Кантор, незнакомый человек и доктор Клан.
Темно стало.
Ничего не стало…»
Страшно, а?.. Нам, признаемся сразу, стало страшно. И мы, перебивая друг друга, стали вспоминать, что же было дальше с мальчишкой Ёжики (и потом гасить на ночь свет не хотелось…) Итак:
«Он оттолкнул велосипед и побежал. Навстречу! Хотел закричать. Но мгновенно и безжалостно вспыхнули, накатили, облили горячим светом огни летящего поезда. И Ёжики в тоске понял: всё, что сейчас было, — лишь мгновенный сон, последнее видение перед ударом. Позади — туннель, впереди — ничто. И сжался в чёрный комок…
…Но не было удара. Вспышка сама оказалась мгновенным сном. Последним эхом прежних бед. Ёжики открыл глаза.»
Другая, столь же, если не более, характерная вещь — «Самолёт по имени Серёжка». Мы вынужденно оставляем вне поля нашего зрения вопросы о магии, о преобразовании христианства в язычество, о соотношении реальности и фантазии в этой и других повестях. Ограничимся лишь заявленной темой…
Итак: мальчик-калека Ромка одинок. Он, мечтая о друге и спутнике, посылает бумажный самолётик с рисунком — «вечернее небо, оранжевое солнце на горизонте, и дорога, по которой идут двое мальчишек» (идут, заметьте, на закат…). Самолётик, как выясняется, залетает в некие Безлюдные Пространства, после чего к Ромке приходит Серёжка — странный парнишка, учившийся в магической школе, умеющий ходить в «иные» пространства, запросто пешком гулять по облакам, а также превращаться в самолёт, но настойчиво и даже навязчиво повторяющий при всяком удобном случае: «Я — просто Серёжка Сидоров, безо всяких талантов, обыкновенный мальчишка…»
Обыкновенный-то обыкновенный, но, по его же словам, он придуман Ромкой (и в то же время реален); он учит Ромку всему, что умеет сам; он, главное, исцеляет Ромку (помните, как исцелился Сухарик Львиное Сердце в повести А.Линдгрен?). Причём для исцеления необходимо пройти ситуацию смерти (вернее, приближения к ней). Такое «исцеление смертью» происходит дважды, во «второй», а затем в «подлинной» реальности. И тут мы подходим к вопросу о средствах перехода за черту жизни. Одно из них известно человечеству со времен Харона:[15] монетка. В данном случае это особая, ритуальная, магическая монетка, с девизом (см. выше) — «Через границу шагай смело…» На аверсе — номинал, десять «колосков», а на реверсе — мальчишеский профиль. И это не просто профиль: это — лик Первого Хранителя, Юхана-Трубача, погибшего в незапамятные времена — но в то же время это мальчик Юкки, который ходит по всем временам и пространствам, открывая Дорогу (да-да, ту, по которой можно попасть в… иной мир) сотням мальчишек, подобно своеобразному детскому Харону. И идет Юкки навстречу своей героической гибели, о которой, безусловно, прекрасно знает, ведь он — крупнейший знаток путей Кристалла…
…Прочие средства отличаются от талисмана-монетки тем, что они — это действительно транспортные средства: корабли, самолёты и прочее. Из кораблей первым был пароход-вездеход из «Лётчика для особых поручений» (таким лётчиком-перевозчиком становятся и Серёжка, и, затем — Ромка). Но самолёт — более часто встречающийся камуфляж античной ладьи. (Вспомним, кстати, самолётик лоцмана Сашки из «Я иду встречать брата», летающий Нил Берёзкин из «Синего города…») Промежуточное средство — летающий (!) клипер «Кречет».
Есть также поезд: тот самый, всеми любимый до станции Мост, туристский тихоходик «Пилигрим», поезд до Реттерхальма, вагон-«курятник»…
Наконец, ладья, как она есть, встречается дважды: на лодке везут обоих мальчиков из «Детей Синего Фламинго» на остров Двид, и Чёрный Виндсерфер готовится везти писателя Решилова уж совсем буквально на тот свет. Но этот эпизод надо дать документально, — а вы читайте и понимайте… и извините за длинную цитату, иначе нельзя.
«В комнате я достал из портфеля холщовую сумку с лямкой через плечо, уложил в неё несколько книг, которые возил с собой. В том числе и „Плутонию“. И снова вышел из дома.[16]
…Когда куранты пробили половину двенадцатого, я оказался на том месте, где днём распрощался с Сашкой. У широкого гранитного парапета. Здесь огни светились редко, было безлюдно и тихо, только из „Объятий осьминога“ доносилась песенка:
И парус, и парус, и парус,
Как призрак уйдёт в темноту…
„Ну и уйдёт. Пора…“
Я пошёл сперва по набережной, а потом уверенно свернул в неосвещённый переулок. Он полого спускался к воде, пахло сырым песком и водорослями. Я знал, что справа яхт-клуб, слева судоремонтные мастерские. Остались позади последние неяркие окошки, потянулись по сторонам тёплые каменные заборы. Сильно трещали ночные кузнечики.[17] От этого треска, темноты, горьковатого запаха мелких береговых ромашек плавно закружило голову. Но не болезненно, не тревожно. И я знал, что успею.
Впереди не светилось уже ни искорки, но я помнил дорогу. Мало того, я даже видел в темноте. Я вышел на кремнистую, с редкими травинками, площадку. Справа дышал тёплой влагой простор бухты, слева стоял похожий на склад сарай. Но мне было известно, что это не склад и не сарай, а магазин старых книг.
Не светилось ни единой щели, но я решительно постучал в дощатую дверь. И ждал недолго. Раздались шаги, дверь отошла. Встал на пороге человек со свечкой. Огонёк освещал шкиперскую бородку и морщинистый лоб над впадинами глаз.[18]
— Капитан, — сказал я, — времени у меня мало. Я хочу оставить вам несколько книг. Подарить… — И протянул сумку.[19]
— Хорошо, — без удивления отозвался хозяин. И сумку взял.
— Только одну, „Плутонию“, отдайте мальчику. Он обязательно забежит к вам, я уверен. Его зовут Сашка…
— Я знаю, — сказал хозяин лавки. Он всё ниже опускал свечу, и лица его я уже не видел.
— Ну… вот и всё. А говорить ему ничего не надо.
— Я понял, Игорь Петрович, — совсем негромко произнес хозяин. — Я всё сделаю, не волнуйтесь. Прощайте… — И дунул на свечу.
Я стал спускаться по деревянной, широкой, как терраса, лестнице и чувствовал, что хозяин смотрит вслед. Это тихо радовало меня. Хорошо, когда в такие минуты кто-то смотрит вслед…
Ни на берегу, ни на воде не было ни единого огонька. Возможно, центр города скрылся за мысом, но всё же не может бухта быть без сигналов. А тут — ни маяка, ни мачтовых фонариков… Но это не удивило меня. Я знал, что ТАК И ДОЛЖНО БЫТЬ. Словно когда-то уже было такое.[20]
Сплошная тёплая чернота лежала над землёй и над морем. В ней дул мягкий ветер. И я ощущал, видел внутренним зрением, как в этом ласковом, нестрашном мраке скользят недалеко от берега бесшумные паруса виндсерферов, а чуть подальше развернул марсели и брамсели и ходит короткими галсами учебный бриг. Бег огней, без слышимых команд…[21]
