Она назвалась Зеленым демоном. Скоро Зеленый демон и Дух знали друг о друге все. Дух был всего на девять месяцев старше Зеленого демона, но сказал, что ему пятнадцать.
Зеленому демону нравилось просто разговаривать, но Дух настаивал на встрече и назначил ей свидание в школе Роули-Филдз.
Дух понравился девчонке. Не Ален Делон, конечно, но очень даже ничего: розовощекий, кареглазый, с непокорными темно-каштановыми волосами. Правда, ногти грязные и одет так себе: майка, засаленная куртка и джинсы. Дух был помешан на мотоциклах и мечтал о собственном. Он любил копаться в моторах и оттого вечно ходил в масляных пятнах.
Она в то время еще понятия не имела о том, что такое менструации и половая жизнь. Дух в общем-то тоже, но, как и все подростки, очень этим интересовался. Как-то весенним вечером в Джубили-парке в Эндерби она уступила его настойчивым требованиям и неуклюже-грубым ласкам.
И для взрослой девушки начало половой жизни редко бывает приятным, что же говорить о ней, тринадцатилетней? Она на всю жизнь запомнила его лицо, когда он впервые сделал с ней это. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, не произнося ни звука. Просто смотрел, и все.
Она чувствовала себя ужасно, а хуже всего то, что после этого он, как ни в чем ни бывало, говорил ей о дисках, мопедах, о чем угодно, только не о том, что теперь их связывало. Об этом он не сказал ни слова! Словно ничего и не было!
Вскоре Зеленый демон стала тем сосудом, куда Дух выплескивал свой безудержный пыл. Он удовлетворял свою потребность при любой возможности, не снимая с себя ни единой вещи, а ее заставлял оголяться только ниже пояса. В том же году у нее начались менструации, но к осени вдруг прекратились, и она запаниковала. Они с Духом не предохранялись, и Демона беспокоило, что скажут родители, если она забеременеет, — в декабре ей будет только четырнадцать!
Она начала противиться желаниям Духа, чем доводила его до белого каления. Как только он ее ни обзывал! Он хватал ее за плечи и сильно тряс, а однажды даже ударил по лицу и овладел ею, не обращая внимания на слезы.
Она приходила к нему, когда его родителей не было дома, и они занимались сексом в спальне. Если она отказывала, он бил ее кулаком в живот и хватал рукой за глотку, заставляя ложиться на пол. Он называл ее «шлак».
Однажды в спальне он так сильно ткнул ее в живот, что она ударилась головой о стену и чуть не потеряла сознание; он подсунул ей под нос что-то дурно пахнущее. Маленький брат Духа, который обычно бывал дома, когда они уединялись в спальне, закричал:
— Ты же сам не знаешь своей силы!
И все-таки она постоянно возвращалась к нему. Ей было очень одиноко.
Однако постепенно Демон — была она влюблена в Духа или нет — начала понимать, что его домогательства опасны. Дело в том, что он страдал от «выскочек». Когда она услышала это слово впервые, то даже рассмеялась. Но он в раннем семяизвержении не видел ничего смешного. Когда с ним это случалось, он свирепел и, едва сдерживая слезы, колотил кулаками в стену. А она незаметно выскальзывала из спальни и уходила домой.
— Никто меня не любит! — кричал Дух. — Никто! Особенно ты, шлак!
Чтобы побороть «выскочек», Дух начал экспериментировать и однажды попробовал заставить ее лечь с ним валетом. Ей стало стыдно, и она отказалась.
— Ладно. Тогда давай я сзади, — предложил он, но Демон и этого не хотела.
— Он настаивал на том, чтобы взять меня сзади, — призналась она полицейским, — и я сдалась.
Сексом «сзади», когда он ставил ее на четвереньки, они стали заниматься с осени; в школе уже начались занятия. Стояли холодные ноябрьские дни 1983 года. Но ненастье не охладило пыл Духа: впервые они совершили это на улице, на скамейке железнодорожной станции.
Потом анальный секс вошел у них в норму. Но Духу и этого было мало. Ему доставляло удовольствие кусаться, причем довольно больно. Ей же эти «ласковые» покусывания ушка, шейки, плеч и внутренней стороны бедер вовсе не доставляли удовольствия. Они приносили ей столько же боли, сколько и «задний» секс. А Дух становился все грубее.
— Как-то, когда мы были у него в спальне, он вдруг взял ремень, связал мне руки, стянул с меня рейтузы и сделал это.
Наконец терпение Демона лопнуло. Вскоре она встретила другого мальчика — не сравнить с этим придурком! — позвонила Духу и сказала, что между ними все кончено и она больше не хочет его видеть.
— Шлак! — закричал он в трубку.
По словам Демона, все это время после сношений Дух вел себя, как в первый раз: включал музыку, говорил о мопедах, машинах и тому подобной ерунде.
— Все было так, словно между нами ничего не происходило. Ничего вообще.
И это было самым странным. Для нее. Даже более странным, чем его взгляд, когда он, связав ее, делал с ней все, что хотел.
А Дух сказал, что в их первые дни он места себе не находил от унижения из-за «выскочек».
— Она смеялась надо мной, — заявил он. — Они все надо мной смеялись!
— Кто? — спросил полицейский.
— Они! Я называю их шлаком, суками, дрянью, тварями. Всех их.
Кэтлин Манн приехала в Нарборо из города ради дочерей. Родилась и выросла она в Лестере; когда в 1970 году ее пяти летней супружеской жизни пришел конец, Кэтлин с девочками перебивалась некоторое время у матери, у которой была квартира в городе. Здесь Кэт очень быстро поняла, что у двух матерей дитя без глазу, и, разругавшись с родительницей, решила перебраться к брату в Нарборо и пожить в его пустующей квартире.
Кэт считала Нарборо олицетворением английской деревни. Она наслаждалась прогулками по Черч-лейн, по обеим сторонам которой стояли коттеджи с окнами из бутылочного стекла и дверями, вставленными еще в те времена, когда в деревне нелегко было найти жителя выше пяти футов трех дюймов. Ей доставляло удовольствие наблюдать за тем, как крупные мужчины сгибаются в три погибели, чтобы войти в дом.
Почти у всех коттеджей были разбиты садики. Пахло древесным дымом, гвоздиками и розами. Чуть ли не на каждом дубе красовался большой скворечник. А у петляющей дороги на летнем пастбище под синим с белыми ватными облаками небом паслись овцы и коровы.
— Типичная английская деревня, — говорила Кэт.
Она обзавелась хозяйством, а дочки росли деревенскими детьми вдали от соблазнов города. Но жизнь в деревне не сплошные чаепития и фиалки. Кэт пришлось привыкать к холодной воде, к туалету на улице и — самое страшное — к одиночеству.
Девять долгих лет Кэт Манн была матерью-одиночкой, пока в клубе знакомств отеля «Браунстоун» в Лестере она не встретила Эдварда Иствуда. Он показался ей полной противоположностью первого мужа, да и ее самой. Кэт была невысокой миловидной серьезной, даже застенчивой брюнеткой, Эдди же — рослым рубахой-парнем с крупными руками и светлыми, слегка вьющимися волосами. В роговых очках он чем-то напоминал Майкла Кейна Кокни[3], хотя выглядел грубее. И, как любой лондонец, родившийся под перезвон Сент-Мэри-ле-Боу[4], Эдди Иствуд любил поболтать.
Он помнил сотни забавных рассказов и целую кучу прибауток; как бывший солдат, он любил рассказывать про драки в барах и утверждал, что был ранен арабским террористом. Отличить правду от лжи у Эдди не мог никто. Он говорил, что имя Иствуд взял себе по суду, поскольку был чуть ли не самым горячим поклонником стальноглазого Клинта на Британских островах.
Эдди производил впечатление человека жесткого, хотя на самом деле таковым не был. Молодость он провел в Браунстоун-Истейтс, проклятом полицией районе, и якшался с темными личностями. Но он отличался таким дружелюбием и проводил столько времени в пабах, общаясь с самыми разными людьми за кружкой биттера и игрой в дартс, что все любили его и звали не иначе как «друг из паба».
Эдди Иствуд переехал к Кэт в июле 1980-го, когда ее старшей дочери Сюзан уже исполнилось четырнадцать, а младшей, Линде, — двенадцать. Поженившись в декабре, Кэт и Эдди перебрались на Форест-роуд, где купили дом недалеко от Блэк-Пэд и психиатрической больницы.
Жизнь Иствудов складывалась благополучно. Эдди работал девяносто часов в неделю в «Спрей-Райт лимитед», неплохо зарабатывал и вообще оказался довольно домовитым: во дворе дома он устроил теплицу, а из пустых ящиков соорудил огромный вольер для волнистых попугайчиков. Это занятие настолько увлекло его, что вскоре он построил и второй вольер. Помимо попугайчиков у детей появились собаки, кошки и морские свинки. В свободное от работы время Эдди возился с попугайчиками и играл в дартс, получая награды за то и за другое. Через год после свадьбы, когда Эдди исполнилось тридцать девять, а Кэт — тридцать три, у них родилась дочь Ребекка. Эти годы они вспоминали как лучшие в совместной жизни.
Старшая, Сюзан, была самой застенчивой в семье.
