Отар Кушанашвили - Эпоха и Я. Хроники хулигана

Да, я знаю, скромность – немалая часть доблести, но не здесь и не сейчас. У меня многолюбивое сердце, но ведь и оно должно чем-то питаться.

Такое количество любви я получил после книги «Я»: как мне ей соответствовать?! Такое количество любви мне, рефлексирующему до трясучки, не показано, бо я начинаю анализировать слова, внешний вид и состояние здоровья, и этот анализ меня расстраивает.

Спасает и дает мне силу только осознание того, что, раскупив мою книгу, вы признали меня главным культуртрегером года, ну, главным от культур-мультур.

Я по-прежнему рассчитываю на вашу сентиментальность. Вы должны оценить преимущественно ясноглазого, редко – мутноглазого поклонника Щадэ по пятничным вечерам, который не дал себя всосать воронке шоу-бизнеса, но по временам ужасно комплексующего. И по сравнению с которым все писаки именно что бумагомараки.

Я искал – и нашел – свой стиль без помощи спутниковой навигации. И не изменяю ему до сих пор. Он, конечно, специальный, но ведь и я пишу для людей особенных, желающих, наслаждаясь слогом, жить в ладах с сердцем.

Иные главы читать – как руку в огонь.

Иные сбивают дыхание.

Иные написаны капризным ребенком.

Но все они – кульминационны.

Я просто пытаюсь найти способ пройти через жизнь, полную грусти.

Сложить из ваших писем паузы, к себе научиться прислушиваться, прозреть и стать Великим, чтоб в мой адрес референции сплошь восторженные звучали.

Я вспоминаю, когда Насыров выпрыгнул из окна, я ехал в такси из Мытищ, где я был в гостях, там был какой-то идиотский загул безработного кутаиса, я был у якобы друзей, которые меня снабжали якобы медикаментами. Я по радио услышал про какой-то несчастный случай с Муратом Насыровым, но я-то понял, какой это несчастный случай. Я приехал в келью свою, в которой я жил после развода, посмотрел на себя в зеркало и испугался – еще чуть-чуть, и я повторю за ним эту глупость, потому что я был похож не то что на ничтожество, а на человека, который совершенно спятил – сидит без работы, упреки бывшей половины, чувство вины перед ребенком… Люди меня не знают слабым, начинаешь выпендриваться. Этот страх за себя приобретает форму идиотской фронды, хочешь доказать всем, что ты крутой, брутальный парень, и все это уходит в какие-то наркотики. А в той среде, откуда я, наркотики употребляют практически все (и никому не надо верить, что этого не было, пусть не регулярно – это самый легкий, трусливый способ уйти от решения вопросов), и хоть я полагал себя сильным парнем, но вот я сдался. И вот, сидя в машине, я подумал, дерево я посадил, дом я построил (правда, я его отдал, разумеется, я не делил ничего после завершения любви, просто ушел ноябрьской ночью, поехал к Айзеншпису, который меня приютил), сына родил, но книгу не написал еще. Надо написать книгу детям, чтобы они знали, что я не трус какой-нибудь. Я же был кровь с молоком, веселый, румяный, а сейчас руки-плети, никто не зовет, хорошо, что мамы нет, а папа редко приезжает в Москву, они бы меня отхлестали. Книгу я не написал – что дети обо мне узнают? Записи «Акулы пера» посмотрят, где я называл «жопами» артистов – это уже не смешно давно. Если вдруг со мной что-то случится, нет никакого документа, который покажет моим детям, что папа был умный человек. Что я сделал-то? В «МузОбозе» снимался? Это не серьезно. С Лерой Кудрявцевой дружил? Тоже не засчитывается – когда они вырастут, для них она уже не будет авторитетом. Был очевидцем блистательной карьеры Гоши Куценко? Я не думаю, что этим можно гордиться. Что я сделал? И я подумал – напишу книгу. Взял листок и, зная себя хорошо, подумал: если сейчас не начну от руки писать, значит, никогда не напишу ее.

И вот в ночь самоубийства (подчеркиваю, не гибели) Мурата Насырова я взял и стал выбираться из ямы путем написания. И даже не перешел на компьютер, все от руки писал. И написал очень быстро. Видно, что-то происходило внутри, когда накапливался материал, и мне оставалось только его транслировать. Я не верю в эти разговоры про трансляцию мыслей, но что-то, видно, было. Например, когда я брался за детей, про Дашку мою писал – она все время доводит мою нервную систему до срыва, я люблю ее, потому что она чистый бесенок, Отарик в юбке – текст готов, он уже был в голове. А до этого накапливалась культурная база – как не противно это будет читать Ксении Собчак – я читал книги и читаю.

Я слышал даже однажды в Доме книги на Арбате, как одна продавщица другой, с издевкой в голосе, говорит: «Лен, Лен, смотри, Кушанашвили пришел, книги читает». Я покраснел… И мне очень стыдно, но, зажмурившись, как грузинский весенний котяра от удовольствия, скажу: интересно читать себя. Я читаю все книги подряд, все, что выходит, но скучнее, чем мне было с книгами последние три года, мне не было ни с кем. Единственное исключение из правил – Сергей Соловьев, режиссер, с мемуарами. И то, потому что он не претендует на красивости слога.

Я начал писать свою книгу, и получился довольно вычурный слог, но я грузин, я знаю грузинский язык чуть-чуть, русский чуть-чуть, и в сплаве рождается такой барочный, претенциозный слог. Мне казалось, что люди не читают такой слог. Я дал друзьям почитать, они говорят, нет, ты напрасно самоуничижаешься, это не так плохо, как тебе кажется. Но это недостаточная оценка, чтобы я продолжал писать. Дал девушкам – у барышень обычно более тонкий вкус. А они как-то по-новому стали на меня смотреть: «Ты что, вот так думаешь, как пишешь?» – «Да». – «Продолжай!»

Я не разбирался в издательском бизнесе. Я решил – сейчас подойду к книжной полке, ткну наугад и буду искать в ней телефон издательства. Попалась книга «АСТ». Мне, как человеку, которому многие отказывают в хорошей репутации, важно, какие люди со мной работают, улыбчивые ли. Тем более сразу видно, что я дилетант – мне генеральный директор радио «Комсомольская правда» Пономарев сказал, что только идиот может в первую книгу вместить такое количество спрессованной публицистики, ведь столько лакомых моментов, которые можно развернуть. Но я-то писал раз и навсегда, не первую, а одну. Для меня книжный магазин – это храм. Мама с боем выцыганивала у отца деньги, чтобы повести детей в книжный в Кутаиси, мы туда ходили раз в полгода. Мы были шумные дети, но в книжном привыкли вести себя тихо. И даже теперь, когда у меня репутация беспардонного хама, в книжном магазине все комплексы возвращаются.

Понимаете, как для меня это важно? Мы не так давно снимали в музее Маяковского сюжет, и ко мне подошла смотрительница – говорит, вы разрушили русскую культуру! Я говорю, а я книгу написал. Она: «Вы? Да разве вы способны?» Я сначала начал ерничать – ну я из букваря выучил «Мама мыла раму», а потом дал ей книгу. И пока мы снимали, она ушла ее почитать. Когда я уже уходил, она подошла, говорит: «А вы даете слово, что это вы писали эту книгу? Вы правда такой?» Я говорю, клянусь памятью моей мамы, от руки писал.

Мне везет на людей, мой друг. У меня была глава про то, как мне незаслуженно везет на людей. Я не знаю почему, я не самый лучший из нашей семьи. На людей с чувством юмора, самоироничных… Мне везет на девушек, на коллег – меня взял Додолев в «Новый взгляд», Юрий Щекочихин покровительствовал мне до гибели своей. Что общего было между мной и Юрием Щекочихиным? Люди просто жалели меня, проявляли ко мне сострадание, брали меня на работу… Месть – я сегодня только понял, почему месть. Я сам себе мстил за время, потраченное до книги. Меня спросили, какого это быть, реализованным только на десять процентов? И тут я не шутил – это чудовищно тяжело! Мне надо кормить детей, и вообще очень тяжело быть невостребованным. Вдруг, 2010 год, февраль – папа умирает, идет снег с дождем в Москве, я возвращаюсь из Кутаиси, и тут на меня 12 шикарных рабочих предложений сваливаются, одно другого лучше. Он не дождался, правда, он не знал про тяжелые времена, я имитировал благополучие. И теперь, когда надо в 7, в 5 вставать, чтобы ехать на прямой эфир, и не скулить, я не жалуюсь, потому что так долго не было этого всего, я устаю, но работаю с жадностью. Я теперь понимаю отчетливо, что я рад любому успеху, раньше я не был таким.