Лысенко — крепкий сорокалетний мужчина. Что-то не заладилось у него в научном институте, и он поехал в экспедицию начальником смены. Однако и здесь неудачи преследовали его. Назначили человека мастером в бригаду. Мешки под грустными глазами, недовольное выражение лица, углубленность в какие-то думы — таков был наш начальник. Работа у нас не клеилась, и от этого он раздражался еще больше.
— Бурить будем или как? Когда, наконец, метры у нас пойдут?
После смены Лысенко угрюмо молчит, потом, все более раздражаясь, перечисляет промахи.
— Тимофеич, — примирительно говорит самый опытный бурильщик Яцков, — дело направится, а горячку пороть не следует. Говорят, поспешай не торопясь…
— Вот я и вижу, что ты не торопишься, — обрывает его мастер. — Хвалиться тоже тебе нечем.
Сергей не отвечает на колкость. Молча постоял и вышел, осторожно прикрыв дверь балка. На буровой была его вахта.
Эта привычка у Яцкова укоренилась накрепко. Перед сменой, не торопясь, обходит хозяйство буровой. Заглянет в превенторную будку, проверит запас химреагентов, послушает насосы. Потом подойдет к самописцу, посмотрит, как поработала предыдущая вахта. Лишь после этого подходит к пульту.
Его мешковатая, невысокая фигура слегка покачивается на ходу, шапка смешно выглядывает из-под каски. Добрая улыбка прячется в щеточке усов. Медлительность Яцкова порой выводит из равновесия сменщиков.
— Родионыч, невесту выбираешь, что ли? Давай начинать в темпе. Быстрее закончим свечи спускать, да бурить начнем. — Женька Моторин нетерпеливо постукивает по трубам на «подсвечнике».
— Не суетись, — осаживает его Яцков. — Не спеши к богу в рай. Ты вахту-то хорошо принял? — спрашивает Сергей Родионович и становится, наконец, к пульту.
Женька кивает кудлатой головой и недовольно пожимает плечами. Вчера меняли сгоревшую муфту лебедки. Значит, неожиданностей никаких быть не может, все остается по-старому. И зря ты, товарищ бурильщик, беспокоишься — всем своим видом показывал парень.
— Вчера… Вчера почти таяло, а сегодня мороз под тридцать заворачивает, — отзывается Яцков, проверяя работу пульта. — Поспешишь — людей насмешишь, а у нас смех может получиться очень даже горький…
Застучали сапоги по трапам, подал густой, мерный голос дизель, скрипуче полез вверх элеватор. Рычаг влево, рычаг вправо, стоп! Не зевай, верховой!
Очередная свеча, уходившая в скважину, вдруг несколько раз вздрогнула и замерла. Обостренным чувством Яцков понял: сейчас что-то произойдет. Стрелка индикатора веса металась по кругу, не зная, где остановиться. А через край трубы, уставившей свое жерло в черное полярное небо, уже начал переливаться раствор, казалось, заработал невидимый поршень.
Ударил один фонтанчик, другой.
Через мгновение глинистый гейзер поднялся метра на четыре. Хлопья грязи падали на инструмент, одежду, тут же застывая. Дело решали мгновения. Необходимо навернуть на трубы квадратную штангу и промыть скважину, чтобы раствор вынес на поверхность скопившийся газ.
— Фаат, быстро к насосам! — крикнул он своему помощнику Губайдуллину. — Через две минуты включай!
Яцков отдавал распоряжения быстро, но спокойно, как будто знал, что все это произойдет и потому заранее продумал свои действия. Впрочем, так, наверное, и было. За двадцать лет в геологоразведке случалось всякое. Ситуации порой в чем-то повторялись. Неизвестно было только, какие сюрпризы сейчас приготовили подземные недра.
— Родионыч! — крик Женьки заглушил рев дизелей. — Желоб возле устья намерз, раствор наружу выливается.
А это уже сюрприз! Только приготовила его не природа, а беспечность самого Моторина. Понадеявшись на теплую погоду, остатки раствора вовремя не убрали из желобов, и он застыл прочнее бетона. Вот тебе и «давай в темпе!»
Газ скапливается в скважине и может с такой силой «дунуть» в колонну, что вся она вылетит, как соломинка… Но раствор тоже не будешь выливать в тундру. Чем тогда промывать скважину?
— Фаат, останавливай насосы ровно на пять минут! Шланги с паром, ломы, лопаты — и все на желоба! — резко бросил Яцков.
Главное, за эти минуты прорубить в застывшем растворе хотя бы канавку. Тогда ручеек горячей жидкости сам проложит себе дорогу. В клубах пара слышались глухие удары ломов, звон лопат, на утрамбованный ветром снег шлепался раствор.
Стояла ясная ночь. Мигали звезды, ковш Медведицы запрокинулся над головою. Ветер выдавливал из глаз слезы, мороз оставлял белые метки на щеках. Через пять минут глухо заворчали поршни насосов. По узенькой дорожке побежала горячая струйка раствора. В потоке жидкости лопались пузырьки газа. Пронесло…
…После ужина, вспоминая тревожную вахту, кто-то сказал:
— Да-а, чуть не влипли в историю. Могло быть хуже.
— Могло, — согласился Яцков. — Думаю, некоторые теперь не будут торопиться принимать смену.
«Некоторые» сидели в углу, не принимая участия в разговоре. Про себя Женька решил, что завтра придет на смену раньше. Его — стре-ляного воробья — теперь не проведешь: перед сменой он облазит всю буровую.
В открытой двери балка вырастает огромная фигура Шикова. На дворе пуржит, и вошедший отряхивается от снега, постукивает унтами. Помощник мастера желанный гость в любом балке. Есть люди, возле которых чувствуешь себя тепло и надежно. Недавний выпускник Московского института имени Губкина сумел добиться направления в Заполярье. Справедлив. Когда заслужил, Владимир отругает. Когда трудно, сам возьмет кувалду, зарядит ключ, встанет за помбура. Когда грустно, струны гитары запоют под его пальцами.
Вчера долго не могли установить тяжелые бурильные трубы. Ветер раскачивал тридцатиметровые стальные плети, они угрожающе покачивались и опасно отклонялись в сторону. Дмитрович кричал верховому, давая указания, но ветер относил слова. Положение с каждой минутой обострялось. Дмитрий метался по буровой, проклиная бестолкового рабочего, ветер, погоду, такую работу. Шиков мгновенно оценил обстановку, никто не заметил, когда он появился.
— Дима, не мочи горло! — не успели оглянуться, как инженер уже бежал по трапам. 95 ступеней до первого яруса и еще 43 до второго. Крепкие руки приняли веревку, и стальные плети, повинуясь упрямству человека, медленно заскользили на место. А трапы снова раскачивались от бега Шикова. Он уже внизу отдавал четкие приказы бурильщику…
…Щедра тюменская земля. Но раскрывает она свои кладовые не вдруг (приходи, мол, пользуйся, бери сколько душе угодно). Испытывает она сперва человека, достоин ли он всех ее несметных богатств. Испытывает во все времена года, всеми возможными способами. Жестоки порой эти проверки. Дорогой ценой платят люди за каждый шаг к земным сокровищам, но тем упорнее путь к цели.
И бригада бурит! Сперва Гриша Подосинин дал восемь метров, потом Сергей добавил шесть. После наша вахта углубила забой на семь с половиной. Ревниво сличаем цифры в журнале, стараемся обогнать друг друга. Погода радует всех: три дня градусов 15–20 и нет ветра. Всегда бы так. Готовим фронт работ для Подосинина. Его вахта работает последнюю смену и потом улетает домой на отдых. Мы не успели навернуть с десяток свечей. Это они сделают сами и начнут бурить. Все готово — успевай давать проходку. Нет для буровика приятнее момента, когда приходит в движение квадрат, чуть подрагивает стрелка индикатора веса и мощно гудят насосы, гоняя раствор.
Удивительное ощущение, когда инструмент от легкого движения руки уходит куда-то к нутру земли. Миллионы лет была закрыта дверь, а теперь ты своим инструментом открываешь ее, проникая в тайны подземного царства.
Звон, скрежет и треск поднимают всех из-за стола и выбрасывают на улицу. Фонарь вышки трещит и раскачивается из стороны в сторону. Трехтонная талевая система прыгает на мощных тросах, как детский мячик. Фонари болтаются вокруг осей, прочерчивая тревожные полукружья света.
— Братцы, полет инструмента, — выдавил кто-то осипшим голосом.
Так оно и было. Муфта последней свечи оказалась бракованной. Стальная колонна, пролетев сотню метров, намертво воткнулась в забой. Она проскочила сквозь гнездо элеватора, как гвоздь без шляпки. И все началось сызнова.
Ночью закатывали бурильные трубы на стеллаж, чистили приемный мост, ремонтировали ворота буровой, оторванные пургой, выкидывали раствор из превенторной будки. Стояла настороженная морозная тишина, блестел круглый лик луны и где-то по-над горизонтом трепетала многоцветная занавеска северного сияния. Все чаще хватаемся за носы и щеки, ожесточенно трем руками. В три часа идем пить чай в дизельную. Сгрудились возле теплого бока двигателя. Кружка пущена по кругу. Молчим. И так все ясно без слов. Автоматический самописец — неустанный страж наших дел. Его чернильный пальчик ведет унылую прямую линию, показывая, что скважина бездействует. Комиссия выяснила причины аварии: стальная труба была с заводским браком. Нам бы сюда этого бракодела! Пусть бы взглянул, во что обходятся простои.
