Эльвира Иванова - Предиcловие (к сборнику Г Снегирёва Умный дикобраз)

"Морской сазан" тоже создание мифологическое. "Днём я увидел морского сазана. Он весь был закован в красную чешую, как рыцарь в латы. Валялся в пыли, а сам всё к воде, к воде полз и красным глазом на рыбаков косил, как дикий жеребец". В конце рассказа тот, кто назван "рыцарем" и "жеребцом", придёт в камыши "тереться брюхом, выпускать икринки в прохладную, сладкую воду". А между этими конечными точками передано ощущение могучей стихии, которая гонит это удивительное существо по горьким водам Каспия, через жар пустынь, чтобы совершить предназначенное природой, главное дело своей жизни. Жар, сжигающий его, опаленность переданы повторением слова "красный": красная чешуя, красный глаз. Чем ближе к концу, краски делаются прохладнее, появляется "розовое", затем "белое", потом возникнут эпитеты "снежный" и "прохладный", к ритм движения, вначале бешеный, постепенно замедляется, чуть ли не до полной остановки, последний раз слабый отсвет "красного" мелькнёт в заключительной фразе: "...и краски раскалённых песков гаснут на его чешуе".

А вот осьминог, этот ужас водолазов, у Г. Снегирёва похож на ёжика ("Осьминожек"). И тут мы видим ещё одну "хитрость" писателя - чтобы сделать существо, непохожее на человека, даже грозное, близким и родственным, он изображает его детёнышем, да ещё заблудившимся. Пингвинов же рисует мальчишками, озорными, любопытными, среди которых встречаются и забияки, и драчуны, и смельчаки ("Про пингвинов"). Впрочем, жизнь их отнюдь не идиллия. На берегу подстерегает пингвинов поморник, в море морской леопард. У читателя возникает чувство жалости к беспечным, озорным существам, хотя они и очень далеки от нас, и желание оберегать их, защищать. Из-за тюленьего детёныша люди даже корабль повернули, чтобы доставить его к маме ("Белёк"). Моряки сняли его со льдины, но на судне белёк затосковал, от молока отказался, "и вдруг из его глаз покатилась сначала одна слеза, потом вторая, и так и посыпали градом. Белёк молча плакал". Особенно тревожно становится оттого, что малыша отвезли на прежнее место, но положили на другую льдину. И мы в очередной раз переживаем вместе с автором: найдёт ли он, как и "маленькое чудовище", свою маму?

Вызывая чувство сострадания и ответственности за живых существ, повествование становится уроком добра. Так происходит и в рассказе "Верблюжья варежка". Мальчик отрезал кусок хлеба, посолил и отнёс верблюду - это "за то, что он мне дал шерсти", при этом шерсти он настриг с каждого горба понемножку, чтоб верблюд не замёрз.

Часто в рассказах Снегирёва возникают романтические картины: "ветерки летают над степью и видят, как распускаются по ночам маки; верблюды танцуют "танец весны", радуясь, "что прошла зима, греет солнце, и они живы"; на утренней заре, когда над рекой поднимается туман, ива видит, как ходят в реке стаи краснопёрых язей и раскрываются белоснежные кувшинки". Символом вечного древа, древа жизни, становится кедр. Он всех кормит: белка вылущит орешки, уронит шишку, а на земле её мышь подберёт. Синицы, кедровки, бурундуки, даже медведи кормятся шишками. "А кедру не жалко. Стоит он весь живой и тянется зелёными ветками всё выше и выше к солнцу" ("Кедр").

Но чтобы ке впасть в патетику или внешнюю красивость, писатель вдруг разрывает описание неожиданными деталями, вроде тех, как олени бодали рогами шкуру ненавистного медведя, мстя за гибель своего собрата ("Про оленей"). И от этого рассказ становится и более убедительным, и необычным.

Рассказы Снегирёва правдивы и сказочны, верность изображения людей и зверей подкрепляется здесь ёмким, точным словом, энергичным и чистым языком, напоминающим стиль детских рассказов Л. Н. Толстого тем же неспешным течением повествования, сдержанностью и лаконизмом, благородством и человечностью.

Эльвира Иванова,

кандидат педагогических наук