Позднее прокатолическая часть тайного совета, включая Норфолка, решила воспользоваться тем, что некоторые сектанты уверяли, будто они являются единомышленниками архиепископа Кентерберийского. Несколько тайных советников донесли королю, что Кранмер — еретик и что, хотя никто не осмеливается давать показания против архиепископа из-за его высокого сана, положение изменится, как только его отправят в Тауэр. Генрих согласился. Арестовать Кранмера он предписал на заседании тайного совета. Норфолк и его единомышленники уже торжествовали победу. Но напрасно. Той же ночью Генрих тайно послал своего фаворита Энтони Дании к Кранмеру. Архиепископа спешно подняли с постели и доставили в Уайт-холл, где Генрих сообщил ему, что согласился на его арест, и спросил, как он относится к этому известию. В Кранмере было немало от фанатика. Роль орудия королевского произвола он выполнял рьяно и от души; но архиепископ успел стать и опытным царедворцем. В ответ на вопрос короля Кран-мер выразил верноподданническую благодарность за это милостивое предупреждение. Он добавил, что с удовлетворением пойдет в Тауэр в надежде на беспристрастное рассмотрение на суде его религиозных взглядов, что, без сомнения, входит в намерения короля.
— О милостивый Господь! — воскликнул пораженный Генрих. — Что за простота! Так позволить бросить себя в тюрьму, чтобы каждый ваш враг мог иметь преимущества против вас. Но думаете ли вы, что, как только они запрячут вас в тюрьму, вскоре же отыщутся трое или четверо лживых негодяев, готовых свидетельствовать против вас и осудить, хоть, пока вы на свободе, они не осмеливаются открыть рот или показаться вам на глаза. Нет, это не дело, милорд, я слишком вас уважаю, чтобы разрешить вашим врагам низвергнуть вас.
Генрих дал Кранмеру кольцо, которое архиепископ должен был показать при аресте и потребовать, чтобы его доставили к королю (было известно, что кольцо вручалось как знак предоставления подобной привилегии).
Между тем окрыленные согласием короля противники Кранмера и не думали церемониться с ним. Повторились в еще более оскорбительной форме сцены, предшествовавшие аресту Кромвеля. Прибыв на заседание тайного совета, архиепископ Кентерберийский нашел двери зала заседания закрытыми. Около часа Кранмер сидел в коридоре со слугами. Клерки входили и выходили из зала совета, демонстративно не замечая высшего церковного сановника страны. За этой сценой внимательно наблюдал королевский врач доктор Батс, которого Генрих нередко использовал для таких поручений. Он поспешил донести королю об унижении, которому подвергли примаса англиканской церкви. Король возмутился, но предоставил событиям идти своим ходом.
Допущенный наконец в зал заседания Кранмер был обвинен своими коллегами в ереси. Архиепископу сообщили, что его направляют в Тауэр, но он в ответ продемонстрировал кольцо и потребовал, чтобы ему разрешили свидание с королем. Кольцо оказало магическое действие. Противники Кран-мера заметались, поняв, что совершили непростительный промах, не разгадав правильно намерений Генриха. А обычно ловкий лорд-адмирал Россель не без досады заметил: он ведь всегда утверждал, что король согласится направить Кранмера в Тауэр только лишь при предъявлении обвинения в государственной измене…
Тайные советники отправились к королю, который их выбранил за недостойное поведение. Пытавшийся вывернуться Норфолк уверял, что они, обличая Кранмера в ереси, просто желали дать ему возможность зашититься от этого обвинения. После этого король приказал членам тайного совета пожать руку Кранмеру и не пытаться причинять ему неприятности, а архиепископу предписал угостить своих коллег обедом. Чего добивался всем этим Генрих? Может быть, он хотел еще более обострить отношения между членами тайного совета? Или намеревался погубить Кранмера, а потом, как часто случалось с королем, изменил свое решение? Или просто развлекался, ставя в тупик, унижая своих ближайших советников и наводя на них страх?
За Анной Клевской последовала Екатерина Говард — молоденькая племянница герцога Норфолка и двоюродная сестра Анны Болейн. Новая королева не очень устраивала сторонников углубления церковной реформы вроде Кранмера. Норфолк, награбивший монастырских земель, тем не менее считал ненужным и опасным дальнейший прогресс Реформации.
До поры до времени Кранмер и его друзья предпочитали скрывать свои планы: юная Екатерина приобрела влияние на своего пожилого супруга; кроме того, она могла родить сына, что очень укрепило бы ее положение при дворе.
В октябре 1541 года враги королевы нашли долгожданный повод. Один из мелких придворных служащих, Джон Ласселс, на основе свидетельства своей сестры, ранее служившей няней у старой герцогини Норфолк, донес Кранмеру, что Екатерина была долгое время в связи с неким Френсисом Дергемом, а некто Мэнокс знал о родинке на теле королевы. Партия реформы — Кранмер, канцлер Одли и герцог Хертфорд — поспешили известить ревнивого мужа. Кранмер передал королю записку («не имея мужества устно сообщить ему об этом»). Собрался государственный совет. Все «виновные», включая Мэнокса и Дергема, были сразу схвачены и допрошены. О том, что мнимая или действительная неверность королевы до замужества не шла ни в какое сравнение с предшествующей «чистой» жизнью самого Генриха, никто не осмелился и подумать. Кранмер навестил совершенно ошеломленную свалившимся на нее несчастьем молодую женщину, которой не исполнилось 20 лет. Обещанием королевской «милости» Кранмер выудил у Екатерины признание, а тем временем удалось исторгнуть нужные показания у Дергема и Мэнокса. Генрих был потрясен. Он молча выслушал на заседании совета добытые сведения и потом вдруг начал кричать. Этот вопль ревности и злобы заранее решил участь всех обвиняемых.
Норфолк с гневом сообщил французскому послу Марильяку, что его племянница «занималась проституцией, находясь в связи с семью или восемью лицами». Со слезами на глазах старый солдат говорил о горе короля.
Тем временем схватили еще одного «виновного» — Келпепера, за которого Екатерина собиралась выйти замуж, прежде чем на нее обратил внимание Генрих, и которому она, уже став королевой, написала очень благосклонное письмо. Дергем и Келпепер были приговорены, как обычно, к смерти. После вынесения приговора 10 дней продолжались перекрестные допросы — они не выявили ничего нового. Дергем просил о «простом» обезглавливании, но «король счел его не заслуживающим такой милости». Подобное снисхождение было, впрочем, оказано Келпеперу. 10 декабря оба они были казнены.
Потом занялись королевой. Говарды поспешили отшатнуться от нее. В письме к Генриху Норфолк причитал, что после «отвратительных деяний двух моих племянниц» (Анны Болейн и Екатерины Говард), наверное, «его величеству будет противно снова услышать что-либо о моем роде». Герцог упоминал далее, что обе «преступницы» не питали к нему особых родственных чувств, и просил о сохранении королевского благорасположения, «без которого я никогда не буду иметь желания жить».
Послушный парламент принял специальное постановление, обвиняющее королеву. Ее перевели в Тауэр. Казнь состоялась 13 февраля 1542 года. На эшафоте Екатерина призналась, что, до того как она стала королевой, любила Келпепера, хотела быть его женой больше, чем владычицей мира, и скорбит, став причиной его гибели. Однако вначале она упомянула, что «не нанесла вреда королю». Ее похоронили рядом с Анной Болейн.
Последние годы Генриха прошли сумрачно. Всю предшествовавшую жизнь им вертели фавориты, он не привык повседневно заниматься государственными делами, даже не подписывал бумаг, взамен этого к ним прикладывали печать с изображением монаршей подписи. В 40-е годы внешнеполитическое положение Англии стало сложным и не было ни Уолси, ни Кромвеля, которые могли бы уверенно направлять корабль английской дипломатии в бурных водах европейской политики.
Готовясь к надвигавшейся войне, король сменил увлечения. Ранее претендовавший на лавры поэта, музыканта и композитора, он теперь занимался составлением военных планов, схем укреплений и даже техническими усовершенствованиями: Генрих придумал телегу, способную при движении молоть зерно. Королевские идеи встречались хором восторженных похвал английских военачальников. Исключение составляли лишь дерзкие иностранные инженеры — итальянцы и португальцы, которых обиженный изобретатель приказал изгнать из страны.
Вместе с тем король искренне не понимал, как люди не хотят признать его апостолом мира и справедливости. При встрече с послом императора Карла V он говорил: «Я занимаю трон уже сорок лет, и никто не может сказать, что я когда-либо действовал неискренне или не прямым путем… Я никогда не нарушал своего слова. Я всегда любил мир. Я просто защищаюсь от французов. Французы не заключат мира, если им не вернут Булони, которую я с честью завоевал и намереваюсь удержать». В речах, обращенных к парламенту, король теперь принимает позу мудрого и милосердного отца отечества, позабыв на время о тысячах казненных по его приказу, о графствах, разоренных королевскими войсками, еще совсем недавних народных движениях. Советники пытались скрывать от Генриха неприятные известия, чтобы, как выразился Гардинер, «сохранять спокойствие духа короля». Никто не был гарантирован от вспышек монаршего гнева. Новая жена Генриха Екатерина Парр едва не попала в Тауэр за высказывание не понравившихся королю религиозных взглядов. Ее спасла находчивость. Вовремя почуяв опасность, королева уверяла больного и раздражительного супруга, что все сказанное ею имело одну цель: немного развлечь его величество и услышать его ученые аргументы по вопросам, о которых зашла речь. Екатерина заслужила прощение как раз вовремя: вскоре явился со стражей министр Райотсли, имевший письменный приказ об аресте королевы. Изменивший свои намерения Генрих встретил своего фаворита бранью: «Дурак, скотина, негодяй, гнусный негодяй!» Перепуганный Райотсли исчез.
