Великий Стеллер — немец с русской душой, в XVIII веке записал: «По их (ительменов) мнению, вовсе не нужно, чтобы Бог карал людей за грехи: и без того большое несчастье для человека, если он от природы плох, и тем самым он уже в достаточной мере наказан самими людьми: ведь если кто-либо при жизни был вором… то его за это в своё время жестоко избивали, а порою даже убивали, никто с ним не дружил, а следовательно, сам он был всегда беден и во всём нуждался»[4].
О, мудрые ительмены! У нашего племени законы иные.
Местный охотовед, бегая с нами от гостиницы к районной администрации и обратно, попутно знакомил с порядками Северо-Эвенска:
— По посёлку, особенно вечером, по одному не ходите.
Камчатский егерь, привязывая его наставления к предстоящей охоте, пошутил:
— Волки в посёлок заходят?
— Местные подростки — волки! Ничего не боятся. Хоть какой ты здоровый будь, убегать не стесняйся!
На наши повторные просьбы помочь с гостиничными номерами заместитель главы района реагировал чутко. Кабинет подчёркнуто бедный, неряшливый, на подоконнике, письменном столе, канцелярских принадлежностях лежит слой затвердевшей, спёкшейся в грязь пыли, и только в центре стола, где чиновник возит рукавами, столешница чистая и пол сносно помыт. Плюгавенький замглавы смотрит на нас напряжённо. Сальные волосы, мятая рубашка, протёртый узел грязного галстука. Выжидательный взгляд с готовностью немедля помочь — по-чиновничьи отработаны.
Наседая на него новостью о приезде в посёлок важных людей, которые выбрались сюда поохотиться, кое-как удалось получить скупое признание: все отдельные номера забронированы для судей магаданского выездного суда.
Местный охотовед выругался за порогом: «Это же его едут судить за финансовые нарушения, а он, как ни в чём ни бывало, в кабинете сидит. Второго по счёту заместителя у нас за финансы судят, а сам глава района словно и не виновен!»
Администратор гостиницы Женя развела на наши уговоры руками:
— Если бы ваши начальнички-охотнички раньше приехали, любые номера могли бы занять, гостиница весь год пустая стоит. А тут ещё оленеводы со своим слётом, никак не разъедутся. Да вы и поселяться после них не захочете.
Женя опустила глаза. Уж очень мы откровенно рассматривали её. Стройная, красивая, женственная. Усердствуя подружиться с Женей, елейно потянули на разговор:
— Очень плохие номера?
— Грязные. Идёмте, посмотрите.
Не заходя в номер, мы отступили от порога подальше. Длинный коряк спал в одежде на голом матраце лицом вниз.
Женя смело вошла в номер, схватила постояльца тонкими пальцами за плечо:
— Вставай! Тебя родственники обыскались! Освобождай номер!
Коряк поднял косматую голову, пьяно посмотрел на девушку:
— Ружьё, где ружьё моё?
— В милиции! Как протрезвеешь, его тебе отдадут! — И, бросив жильца, посетовала: — Месяц после них грязь выгребать, помещения проветривать.
Мы упорно разговаривали девушку туманными намёками:
— Женя, а в кафе ходите?
— Хожу иногда, но там спокойно не посидишь. Подростки после первых рюмок с танцами лезут. Два раза откажешь, на третий — тарелки на пол скинут или стол вверх тормашками перевернут.
Стесняясь мужских взглядов, девушка покраснела, стянула на груди кофточку, обмотала шею шарфом. Одолеть смущение помог телефонный звонок. Отрезала в трубку какому-то ухажёру:
— Пошёл ты! — Пояснила нам свою грубость: — Замотал предложениями, в гости домой набивается.
Чтобы не вызывать к себе таких подозрений, мы перешли на стандартный набор:
— Женя, в посёлке шампанское продают?
Снарядив одного из наших в лавчонку, продолжили подлащиваться к девушке: «А что это за слёт оленеводов? И давно ли она в посёлке живёт? Чем народ занимается? Что можно купить из продуктов?»
Убедившись в нашем уважении к ней, Евгения открыла книгу записей:
— С судьями сами будете объясняться.
И, утверждаясь в своей независимости от начальства, выдала нам ключи от номеров.
Захватывая последние часы слёта оленеводов, мы поспешили в Дом культуры.
Ледяной всепронзающий ветер колет лицо серым морским песком, засоряет глаза. Сощурившись до слепоты и не разбирая дороги, едва не налетели на самоходную коляску. Здоровый мужик в телогрейке с распахнутой грудью, словно мороз и не жалил его, газовал на трёхколёсной мотоциклетке. Вместо колёс к раме приделаны большие баллоны, перетянутые брезентовой лентой. По телевизору эта придумка подаётся корреспондентами едва не техническим достижением, здесь же, среди кривых домиков, ледяных глыб и камней, самоделка катила страшноватым инопланетным пришельцем.
Сопровождавший нас местный охотовед, сплёвывая песок, объяснил:
— Мужики додумались мотоцикл переделать! По снегу удобно ездить! И колёса легко сдуть, в тепло спрятать. У меня шины на служебном «Урале» полуквадратными от мороза становятся и, пока на ходу разогреешь, как на лошади несколько километров в кабине скачешь!
У Дома культуры, где проходили главные торжества, стояли небольшими группками эвены, коряки в расшитых бисером праздничных национальных одеждах. Заслоняя собой от ветра огонь, варили в котлах угощение из оленины. Спиртного видно не было, но слегка выпившие всё же встречались. Мы с любопытством походили между гуртами. Несмотря на наши доброжелательные лица и явное желание пообщаться, оленеводы, как мне показалось, не обращали на нас внимания намеренно. В стороне боролись за программный приз двое молодых, раздетых по пояс эвенов. Три оленьих упряжки готовились к гонкам. Продолжая искать общения, я спросил одного ездока:
— Олени по песку сани потянут?
— И по песку.
В какой-то момент мы почувствовали себя на празднике чужаками. Наш интерес к оленеводам ничего не значил для них. Разбросанные по лесотундре, оторванно живя месяцами малыми семьями, они хотели наговориться с сородичами, показать друг другу свои праздничные одежды.
Над входом типовой железобетонной коробки прибито кумачовое полотно, казённым языком приветствуется оленеводческий труд. Войдя в коридор, мы уважительно раскланялись с ветеранами, сидевшими на лавках вдоль стен. Пожилые эвены и эвенки первыми принимали почёт от входящих, поверх зимних одежд приколоты трудовые ордена, медали.
В зале торжества завершились, развернулась торговля. Грубо выделанные шкуры волка, собранные из плохонького меха малахаи, традиционные торбаса, свёрнутые кулёчком ложки из бересты, незатейливо вырезанные поделки из дерева стоили дорого, даже по ценам столичным. Молоденькие продавщицы-корячки на попытки что-либо у них спросить застенчиво улыбались, прятались от фотоаппарата за спины друг друга.
На улице вручали приз победителю гонок. Молодой коряк, прикладывая ладонь к красному распухшему уху, сообщил:
— На повороте малахай потерял, ухо отморозил, всё равно первым пришёл.
Мы поздравили его, спросили, можно ли купить оленьего мяса.
— Олени есть. Бензин нужен для снегохода. Бочку дадите?
— Дорого сверх всякой меры!
— Спросите у других, за водку тушу дадут.
Покупать вообще за спиртное что-либо мы отказались. Вживую глядя на оленеводов, явственно осознаёшь хрупкость их жизненного уклада. Всё богатство коренных малых народов — одежда ручной работы, олени, язык.
На обратной дороге встретили полураздетого пьяного коряка, идёт в резиновых калошах на босу ногу, непокрытая голова в проплешинах. Вслед за ним вылезла из деревенского домика пьяная корячка. Полезли в домик соседний.
Охотовед заметил с горечью:
— Лишай, туберкулёз, спиваются. Во хмелю перестают соображать, могут совершить и убийство.
Вечером, нарушив наставление проводника, я отправился на почту один. Ветер стих, мороз к ночи усилился. Вдалеке молотил генератор, густо дымила котельная. Воздух в безветрии пропитался запахом угольной сажи. Холодная гулкость, низкое небо. Избушки с тёмными окнами, на окраине посёлка две мёртвые пятиэтажки, стёкла выбиты, двери заколочены досками. Ни души. Берег Охотского моря дыбится желтоватыми глыбами льда, вода тяжёлая, вязкая. Безжизненность вызывает тревогу. На двери почты приколота записка о техническом перерыве. Коротая время, я взобрался на кучу дырявых чугунных батарей, выброшенных из разбитых панельных домов. Вдалеке помигивала лампочка продуктового магазина. На дороге замаячила фигура. Крепкий мужчина остановился, спросил привычно:
— Наскребём выпить?
Я отозвался по-свойски:
— Да ни одной батареи ещё не продал!
— Ну, приходи потом в магазин.
К общим впечатлениям о жизни приморского посёлка добавил красок сосед по гостинице:
