— Гепатит?
— Почти. Не хочу об этом говорить. Да завязала я. Иногда, под настроение. Поехали туда, где наливают. Водки хочу. Можно, а?
Ответить мне не дал звонок телефона. Лиза резко отрыла в сумочке «Верту», судорожно прижала к уху.
— Тихо! — словно по привычке выпалила девушка и включила связь, вкрадчиво продолжив. — Милый, привет. Все хорошо. Я по делам мотаюсь. Да, в банке уже была. И я тебя. Пока.
Через пять минут мы причалили к итальянскому ресторану и были препровождены за круглый столик на изящной металлической треноге.
— Как за руль сядешь? — вздохнул я, когда Лиза, не тяготясь отсутствием собутыльника, махнула первые сто.
— Ты же номера видел! Если совсем буду, «трезвого водителя» вызову, — девушка мотнула головой в сторону официанта. — Молодой человек, принесите мне еще сельдереевый фреш и тирамису.
— Вам что-то еще? — Выговаривая утвердительно, парень склонил надо мной голову.
— Чаю зеленого принеси.
— Две чашки?
— Я не буду, — Лиза вскинула голову. — Зеленый чай в больших количествах вреден.
— А шмыгалово полезно! — хмыкнул я, когда официант удалился. — Это ты так удачно с Г. спуталась?
— Удачно?! Это же я из-за него на всю эту дрянь подсела. Чтобы терпеть это животное. Он хороший, но не мужик. Каково, думаешь, спать со свинячим слюнявым холодцом. Ваня, я же не проститутка. Мне двадцать три года. Я юзала, чтобы только не блевать, чтобы забыться, чтобы не чувствовать себя, чтобы быть далеко, когда рядом с ним.
— Что тебя с ним держит? Бабло? Недвижка?
— Уже нет. Я ему ничего не должна.
— Как это?
— Так это! Он мне дачу подарил за полляма, прямо накануне скачка цен. Естественно, оформил на меня. А это 2003 год — выборы. Там налички. У меня два шкафа были заложены целлофановыми блоками с баксами. Десять «кислых» минимум. Через пару лет дача вместе с землей уже под два миллиона тянула. Ну, шестой год: деньги кончились, у Г. кризис. Это он для пролетариев классовый родственник, а в быту пятьдесят тысяч долларов в месяц подъедает за здрасте. Дети, семьи, телки, челядь. все жрать хотят. Я дачу продала за два ляма, все деньги ему отдала. Еще спросила: «Я что-то должна?». Он типа обиделся: «Что ты, Лизонька, ты мне никогда ничего.». Я тогда ушла от него. на месяц.
— Зачем вернулась?
— Жалко мне его. Он без меня сдохнет. Я точно знаю. Любит. Говорит, хочешь, всех баб выгоню, разведусь. Замуж зовет. Последний год даже в постель не тащит, боится, что вообще от него уйду. Детей от меня хочет. А у меня от него и так два аборта. Правда, знает только об одном. Чуть не убил, когда узнал. Он же типа верующий. А я ему в лицо: «На хрена инвалидов плодить? От тебя ничего здорового не родится». Наверное, у меня никогда не будет детей. Ты мне не веришь? — Лиза давила под глазами слезы. — Я тебе пришлю историю. Давай почту!
Загрузив Лизу на заднее сиденье, я сел за руль. В зеркало заднего вида я видел, как девушка, собирая с кожаного дивана просыпанный кокаин, тут же втирала его в десну.
Через пару часов я был уже дома. На почте от отправителя «:МЕЧТА» висело новое письмо:
«Обычно мое утро начинается с того, что я звоню барыге с вопросом: есть ччччче? Получаю товар ближе к вечеру в «Этаже» на Тверской. Иду в туалет, делаю себе пару дорог, благо что там сортиры удобные для этого дела. После мне звонят друзья, не успевшие вымутить этой дряни перед клубом. Приходится с наиболее близкими делиться, прям в машине раскатываем дороги, прям в ней на коробках из-под трешовой музычки типа Касты. Едем в «Рай», народу в субботу, как обычно, не продохнуть. Зовем Стаса, получаем места. Потом у всех по-разному приход, кто-то жгет на танцполе, кого-то пробивает на разговоры в стиле «глобальных проблем», кому-то тупо хочется перепихнуться. Обычно даю ключи от Икса, предупреждаю, что салфетки в бардачке, но это если сортиры заняты и комната для релакса. Ближе к утру делаю себе еще пару дорог на дорогу. Едем ко мне на дачу, там заправляюсь вискарем и снова разговоры ни о чем. Секс уже не тот, в семь утра начинаешь тупо презирать своих гостей, идешь спать.
Просыпаешься где-то ближе к обеду, проверяешь, есть ли чччччччччееее, оказывается, что все съюзали! Настроение дрянь, не знаешь, что сделать сначала, принять душ или выставить опостылевших гостей. Решаешь, что сначала душ. Потихоньку приходишь в себя, делаешь кофе или чай. Едешь в Москву, судорожно набираешь номер барыги. Он недоступен. Срываешься на пассажирах в тачке. Просишь всех заткнуться. Наконец-то, дозваниваешься до него, заказываешь на этот раз семь грамм, чтобы догнаться на следующее утро. И понимаешь, что сегодняшняя твоя ночь вряд ли будет чем-то отличаться от прошлой, а завтра понедельник. Ты решаешь все бросить. Тебе стыдно, хочешь начать жизнь сначала без кокса, но ближе к вечеру понимаешь, что это сейчас невозможно. Так проходит зима, наступает весна, ты меняешь телефоны барыг, но не меняешься сама. Боишься трезвого разума, ведь только в этом состоянии ты осознаешь что не права. И понимаешь, что не в силах справиться уже сама, а просить помощи у них ниже твоего достоинства. Даешь себе еще неделю. А потом, когда абсолютно ясно, что не справишься, ты набираешь теплую ванну с пеной, находишь лезвие «Рапира», пишешь тупое письмо всем сразу, делаешь пару контрольных звонков ему, плачешь, говоришь невнятно, и в самый последний момент становится очень страшно. Ведь по сути ты слаба, раз ты не можешь перестать долбить, и ты настолько ничтожна, что не можешь до конца довести это дело — вскрыть себе вены».
БЕСЦВЕТНЫЕ КРИСТАЛЛЫ С ЗАПАХОМ СВЕЖЕСКОШЕННОГО СЕНА C H O
Свет жидкий, рваный. Свет мертвый. Желтый свет изношенных ламп. Он царапает и жжет глаза, словно медная проволока с пущенным током. Проволока скручивает душу, оставляя рубцовую спираль, нескончаемую, как человеческое сердце. Она вьется током бесконечно вверх, хотя и кажется, что она ниспадает. Пущенный из преисподней ток струится в небо. Иногда металл вспыхивает, оплавляя плоть шрамами. Учащенные разряды: сначала слабые, убивающие привычный ритм, оставляющие от жизни подкопченное мясо; потом резкие, сильные, похожие на раскаленные удары, под которыми обмякшее сердце восстает новым трепетным пульсом.
//__ * * * __//
Медную проволоку Сергеич выковырял два дня назад из старого кипятильника, который разрешался ему по инвалидности. Маленький кусочек рыжего металла был сплетен в косичку длиною с палец. С продетой посередине короткой веревочкой-фитилем получался плетеный крестик, предусмотрительно спрятанный в носок.
Прошла вечерняя проверка. Погасло дневное освещение. Снаружи опечатали камеры. Миновала суббота страстной недели. Отбой! Этого момента он нетерпеливо дожидался целый день. Ждал, пока захрапят соседи, ждал, пока дырка в железной двери все реже станет обнажать сонный глаз продольного. Сергеич тихо вынул из баула пакет с лекарствами, досадуя на шелест целлофана. Сковырнув крышку пластиковой баночки, он небрежно высыпал таблетки в аптечку. Из-под стола достал бутылку масла, заполнив им освободившуюся емкость. На всякий случай заслонив спиной дверь, Сергеич вставил в баночку медно-веревочный крестик, обмакнув его целиком в масло. Зажав в зубах коробок, чиркнул спичкой и резко отвернулся, чтобы не опалить брови. Фитилек горел ровно, потрескивая сладковатым запахом масла.
Сергеич вздохнул, лукаво улыбнулся и что-то зашептал в смолянистые усы. Он перекрестился левой рукой, затем, обхватив ею то, что осталось от правой — короткий с ладонь обрубок, склонил голову, продолжив тихую молитву. Это была его третья лампадка. За предыдущие ему выписали два карцера. Первый на пять дней, второй — как рецидив, на десять.
Через минуту его разбил дикий кашель. Он спешно задул фитиль, набросив на стол полотенце.
— Владимир Сергеевич, ты случаем на киче тубик не цапанул? С твоим иммунитетом в легкую, — заворочался на шконке Жарецкий.
— Нормально, Ген, — схватился за грудь однорукий арестант. — У меня же только половинка легкого, вот и не справляется.
— Тебе виднее, — зевнул олигарх. — Хотя, пусть на рентген сводят, в натуре.
— В натуре хрен в температуре, — цыкнул Сергеич. — Спи давай.
//__ * * * __//
Геннадий Жарецкий был заядлым рыбаком еще со времен стройотрядов. Но порой он сам до конца не понимал, что главное для него в этом развлечении: процесс добычи, ностальгия по советской молодости или праздник души и прочих органов, сопровождающий сие мужское начало. Традиционно рыбалка длилась две недели в пойме Волги под Астраханью. Облюбованное Жарецким место на этот срок превращалось в заповедник, оцепленный милицейскими заградотрядами. Где-то за месяц до начала господских забав из Москвы выходила колонна фур и трейлеров, груженных музыкой, сценой, светом, полевым рестораном, квадроциклами, аквабайками и рыболовными причудами. Отдельной автоколонной шли передвижные апартаменты для хозяев, гостей и артистов, оборудованные по личному распоряжению Жарецкого скрытым видеонаблюдением. Быть приглашенным на рыбалку к владельцу крупнейших в стране торговых центров китайского ширпотреба считалось честью среди депутатов, сенаторов, силового генералитета, деятелей искусств. Как только разбивался лагерь, из Москвы вылетали два спецборта. Первый — с випами, поющими головами и прочей хореографией. Другой — с девками модельных агентств, принадлежащих Жарецкому. Для Геннадия Викторовича этот бизнес был не столько прибыльным, сколько приятным. Сам хозяин, страдающий аэрофобией после приземления на одном двигателе в аэропорту Анадыря, предпочитал передвигаться по земле, но не без излишеств.
