В смысле совмещения еврейской и масонской тематики интересен почти забытый к 70-м годам XIX в. А.Ф. Вельтман, чей роман "Странник" (1831), демонстрируя, пусть и поверхностное, однако вполне реальное знакомство с бытом молдавских евреев, тем не менее содержал мистико-масонскую атрибутику и романтически приподнятую манеру повествования11.
Извозчик Берка, сопутствующий главному герою в его "странничестве" и поисках "неведомой девы" (Софии), выполняет в романе двойную роль: с одной стороны, Берка – заурядный слуга, готовый или не готовый возить квартирмейстера в его переездах с места на место, а с другой – он владетель некоей мистической тайны и увлекает своего хозяина в "таинственные миры". О первом облике извозчика автор повествует с иронией и добродушием: "Глубоко вздохнул я и проснулся. Смотрю. Где я? – лежу в фургоне, лошади, распряженные, спокойно едят сено. Вправо лес; влево… шум… уединенная корчма… Где же мой Берка? мошенник!
Иду в корчму – в корчме все пьяно!
И Берка пьян! Ну, как тут быть?!
Он Мордехея от Амана
Не мог, бездельник, отличить!
Подобный растах* не был в плане!
Вот я к жиду: "Впряжешь ли кляч?"
Что ж жид в ответ? "Ни, шабес, пане!"
***
*Растах – остановка в пути (примеч. изд.) 12.
***
О, счастлив тот, кто не горяч!
Но если б и его заставить
В корчме с жидами шабаш править???
Я посмотрел бы!!!
Характерная деталь – повальное пьянство в корчме в общем-то евреев-трезвенников – приурочена Вельтманом к определенному событию: в праздник Пурим благочестивый еврей должен напиться так, чтобы не отличать проклятий Аману от благословений Мордехаю. Одно это уже свидетельствует о знании автором еврейских обычаев и еврейских праздников.
Особенно интересна "мистическая глава" ССLХII. В ожидании "приближения вещественного я" герой оказывается в неведомом мире, атрибутами которого, по всей видимости, должны были стать буквы древнееврейского алфавита, трактуемые в духе Каббалы, с которой Вельтман был безусловно знаком: "Налево показались строения.
– Какое это селение? – спросил я у извозчика.
– Алеф! – отвечал он" 13
"Алеф" – первая буква (в астрологическом значении означает – мать), является мистическим синонимом: "мир божественный" 14. Здесь, в этом таинственном мире, буквы древнееврейского алфавита оказываются рефреном мистических событий, одним из которых становится бракосочетание героя с девой (видимо, Софией. – С.Д.): «"Не смея поднять своих взоров, я заметил, что прекрасное юное создание показало мне рукою, чтоб я сел… Все молчали, взоры всех были обращены на меня… Нетерпение подействовало… "Я не знаю, какое божество обратило на меня благосклонные взоры свои и доставило мне счастье быть здесь?" – произнес я тихо, обращаясь к молчаливой, прелестной деве. Она взглянула на меня нежно, и слово "Алеф!" вырвалось со вздохом из уст ее. "Алеф! Алеф!…" – раздалось по всей зале шепотом.
Холод ужаса пробежал по мне.
– Не понимаю таинственных слов, – продолжал я, – здесь все таинственно для меня; объясните мне или позвольте удалиться от этих очарований.
"Бэт!" – произнесла тихо девушка. "Бэт! Бэт! Бэт!"- повторилось тихо тысячами голосов.
Я вскочил. "Этого я не в состоянии вынести", – вскричал я.
"Гиммэль!" – вскричала девушка и бросилась в мои объятия. Я онемел.
"Гиммэль! Гиммэль! Гиммэль!" – раздалось громко по всей зале.
Вдруг явился старец в белой одежде; из-под двурогой шапки древних жрецов снежные власы покоились по плечам. Он подошел ко мне, взял мою руку, вложил в нее руку девы и начал произносить медленно: "алеф, бэт, гиммэль, далэт, гэ, вув, зайн, хэт, тэт, йот, каф, ламэд, мэм, нун, самэх, айн, пэ, цадэ, куф, рэшь, шин, таф!"
Все присутствующие повторяли эти слова. Ужас обнял меня, в глазах темнело, день исчез, все покрылось тьмою. Рука девы холодела в руке моей…
– Уф! – вскричал я и проснулся…
– Боже мой! это все было во сне! – произнес я и вскочил с радостью, что отделался от алефа, бэта, гиммэля и от всех букв еврейской азбуки" 15.
Конечно, толкование этой главы может быть различным. Вместе с тем, критика встретила роман Вельтмана довольно благожелательно, а Белинский назвал даже включенную в роман поэму "Эскандер" одним "из драгоценнейших алмазов нашей литературы" 16. Сам Вельтман, посылая Пушкину свою книгу, подчеркивал, что по ней трудно понять, "блуждал я или блудил" 17.
Совсем другим по смыслу и по тенденции было творчество Ф.В. Булгарина (1789-1859), который одним из первых русских литераторов выступил с осуждением российского еврейства как такового. В 1829 г. в Санкт-Петербурге был издан нравственно-сатирический роман "Иван Выжигин", принесший автору славу "первого прозаика" России.
Ф.В. Булгарин родился в польской семье и учился в привилегированном кадетском корпусе Петербурга, несмотря на то, что его отец (друг Костюшки) был сослан в Сибирь за убийство русского генерала. Поступив на военную службу, Булгарин участвовал в сражениях 1805-1807 гг., а затем дезертировал из русской армии и бежал в Варшаву, поступив офицером в польский легион, с которым участвовал в итальянской и испанской кампаниях. В 1812 г. польский легион вошел в состав корпуса Удино, действовавшего в Литве и Белоруссии. Как известно, после занятия Парижа в 1814 г. Александр I дал "разрешение польским войскам, сражавшимся под знаменами Наполеона, возвратиться в Польшу, со своими командирами и со своими знаменами" 18. Среди "реабилитированных" был и Ф.В. Булгарин (как ему удалось избежать расстрела за дезертирство из русской армии – осталось неизвестно). После кратковременного проживания в Варшаве он в 1820 г. переехал в Петербург на постоянное жительство.
По всей видимости, антиправительственные настроения в русском обществе сыграли немалую роль в том, что бывший дезертир, с оружием в руках воевавший против императорских войск, был с доверием принят оппозиционными кругами. Именно в это время Булгарин познакомился и сдружился с К. Рылеевым, А. Грибоедовым, В. Кюхельбекером и др. Напуганный репрессиями, казнями и ссылками, Булгарин после разгрома восстания декабристов стал негласным агентом III отделения, прикрыв свою осведомительскую деятельность службой в Министерстве просвещения на должности чиновника по особым поручениям. Однако уже в 1829 г. от бывших "арзамазцев" Д.В. Дашкова и Д.Н. Блудова, ставших при Николае I министрами, Пушкин и его друзья узнали о работе Булгарина "по совместительству" 19.
Приняв участие в издании журнала Н.И. Греча "Сын Отечества", Булгарин вскоре добился признания в литературных кругах: очерки и статьи небесталанного журналиста вызывали постоянный интерес.
С 1825 г. он, совместно с Н.И. Гречем, стал издавать новую общерусскую коммерческую газету. Тираж газеты колебался от 4 до 10 тыс., свидетельствуя о невиданном успехе "Северной пчелы", что позволило Булгарину стать "диктатором" литературных вкусов. Ловкий делец буржуазного склада, хорошо знакомый с основами западноевропейского бизнеса, он ввел в русскую печать рекламу и стал фактическим "отцом" русского газетного фельетона. Его газета с ярко выраженной казенно-патриотической ориентацией (негласным хозяином газеты считался управляющий III отделением Л.В. Дубельт20), несомненно, была "рупором" правительства, а подчас "доносительные" статьи редактора вызывали резкий отпор всех демократических и оппозиционных сил. Так, публикация булгаринского пасквиля на Пушкина, "бросающего рифмами во все священное, чванящегося перед чернью вольнодумством, а тишком ползающего у ног сильных" ("Северная пчела" от 11 марта 1830 г.)21, вызвала у поэта резкую отповедь – сперва в фельетоне "О записках Видока" (Литературная газета. 1830. № 20, отдел "Смесь"), а затем в известной эпиграмме:
Не то беда, что ты поляк:
Костюшко лях, Мицкевич лях!
Пожалуй, будь себе татарин, -
И тут не вижу я стыда;
Будь жид – и это не беда:
Беда, что ты Видок Фиглярин.
К личному оскорблению, нанесенному Булгариным, примешивалась и острая обида: изданный в 1829 г. "первым тиснением" роман "Иван Выжигин" был повсеместно встречен похвалами, в то время как первые напечатанные опыты в прозе Пушкина остались почти без внимания. Именно этим обстоятельством, скорее всего, сопровождалось известное обвинение Пушкина в "оборотливости Фаддея Венедиктовича": «Иван Выжигин" существовал еще только в воображении почтенного автора, а уже в "Северном архиве", "Северной пчеле" и "Сыне Отечества" отзывались об нем с величайшею похвалою. Г-н Ансело в своем путешествии, возбудившем в Париже общее внимание, провозгласил сего еще не существовавшего "Ивана Выжигина" лучшим из русских романов. Наконец "Иван Выжигин" явился: и "Сын Отечества", "Северный архив" и "Северная пчела" превознесли его до небес. Все кинулись его читать; многие прочли до конца…»22.
Более того, недовольство Пушкина ощущается и в частном письме жене от 8 декабря 1831 г.: "Собирался я выехать в зимнем дилижансе, но мне объявили, что… должен я отправиться в летнем… и посадили в четвероместную карету вместе с двумя товарищами… Один из моих спутников был рижский купец, добрый немец, которого каждое утро душили мокроты и который на станции ровно час отхаркивался в углу. Другой мемельский жид, путешествующий на счет первого. Вообрази, какая веселая компания. Немец три раза в день и два раза в ночь аккуратно был пьян. Жид забавлял его во всю дорогу приятным разговором, например по-немецки рассказывал ему Iwan Wijiguin; (ganz charmant!). Я старался их не слушать и притворялся спящим" 23.
