Более того, недовольство Пушкина ощущается и в частном письме жене от 8 декабря 1831 г.: "Собирался я выехать в зимнем дилижансе, но мне объявили, что… должен я отправиться в летнем… и посадили в четвероместную карету вместе с двумя товарищами… Один из моих спутников был рижский купец, добрый немец, которого каждое утро душили мокроты и который на станции ровно час отхаркивался в углу. Другой мемельский жид, путешествующий на счет первого. Вообрази, какая веселая компания. Немец три раза в день и два раза в ночь аккуратно был пьян. Жид забавлял его во всю дорогу приятным разговором, например по-немецки рассказывал ему Iwan Wijiguin; (ganz charmant!). Я старался их не слушать и притворялся спящим" 23.
Вспомним, что в конце октября в Санкт-Петербурге вышли из печати "Повести покойного Ивана Петровича Белкина" самого Пушкина, который за год до их публикации объяснял Плетневу: "Написал я прозою 5 повестей… и которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает. Итак, русская словесность головою выдана Булгарину и Гречу" 24. Поэтому вовсе не удивительно, что фельетоны, подписанные именем Феофилакта Косичкина, эпиграммы и эпистолярные "сказки" Пушкина в 1830-1831 гг. так или иначе были вызваны успехом нравственно-сатирического романа Булгарина, который одним из первых почувствовал охлаждение русской публики к поэзии…
Вместе с тем написанный в духе плутовского (авантюрного) романа, "Иван Выжигин", не сыграв особой роли в истории русской литературы, действительно был в 1829-1831 гг. литературной сенсацией. Одной из характерных составляющих сюжетику романа была помещичье-дворянская среда белорусских местечек, с детства запомнившаяся автору, в которой вполне естественными оказывались еврейские образы. Однако, воспитанный в польской семье, Булгарин воспользовался стереотипами, созданными в польской литературе. Думается, именно поэтому евреи в романе были, по остроумному замечанию одного из критиков, сугубо "выжигинскими". К тому же, Булгарин "блестками кабацкого юмора угощал и забавлял… простодушную и терпеливую российскую публику…" 25.
По ходу своих приключений герой романа попадает к богатому жиду Мовше (главы VII-VIII). Выжигин, анализируя источники богатства еврея, приходит к обобщению: только жульничеством, грабежом и мошенничеством могли евреи обогатиться и, презираемые и гонимые, они стали истинными хозяевами Западного края. При помощи спаивания бедных туземцев жиды узнают местные "тайны", нужды людей и их связи, используют это в своем мошенничестве и становятся "настоящими владельцами собственности помещиков" и тем самым подчиняют своему "жидовскому влиянию все дела и обстоятельства, в которых на сцену является металл и ассигнация" 26. Подчеркнем, что речь идет не об одном, еврее-мошеннике, а об образе всего народа, в котором, по мнению автора, нет и не может быть ни одной привлекательной черты. Характерна и концовка эпизода, когда жид пытается совратить героя в иудаизм, что, конечно же, ему не удается сделать.
Влияние подобной концепции "еврейского стереотипа" на последующую беллетристику – неоспоримо и решающе (без Булгарина было бы невозможно появление романов Вс. Крестовского). Впрочем, не случайно, что как С. С. Окрейц, которого престарелый Булгарин благословил на литературную деятельность, так и О.А. Пржецлавский оставили теплые воспоминания о Видоке Фиглярине, поскольку были полностью согласны с его концепцией. Пушкин, почувствовав эту ненависть Булгарина ко всем инородцам с позиций правоверного охранителя самодержавия (отсюда упоминание ляха, татарина и жида в его эпиграмме), закончил второй фельетон Феофилакта Косичкина планом-проспектом "Настоящего Выжигина". Среди названных глав особенно любопытны те, в которых Пушкин намекал на биографию Видока ("Воспитание ради Христа… Первый пасквиль Выжигина… Ubi bene, ibi patria… Выжигин-ябедник… Господин и госпожа Выжигины покупают на трудовые денежки деревню…" и т.д.). Предупреждение Пушкина ("Между тем полагаю себя вправе объявить о существовании романа… Он поступит в печать или останется в рукописи, смотря по обстоятельствам") заставило Булгарина отказаться от дальнейшего пасквилянства и доносительства на поэта, хотя вовсе не означало отказа редактора "Северной пчелы" от клеветы на евреев.
Булгарин был не исключением среди тех польских ультрапатриотов, которые после "грабежа Москвы" и "перебежек" раскаялись и сделались "порядочными людьми" (Пушкин). Вместе с тем вклад Выжигиных в русскую антисемитскую литературу почти не изучен, хотя, несомненно, именно этим уроженцам Западного края принадлежала ведущая роль в негативном изображении национального меньшинства черты оседлости. Не случайно одной из самых "теневых" фигур среди создателей русского мифа о "жидо-масонском заговоре" был другой "настоящий Выжигин".
О.А. Пржецлавский (Josef Przeclawski) родился в 1799 г. в Ружанах Слонимского уезда Гродненской губернии. Происходил он из старинной польской семьи Глаубичей, хотя трудно сказать, был ли род Glaubicz чисто польским или "смешанным", поскольку сам Пржецлавский указывал на свое родство с белорусом – митрополитом греко-униатской церкви епископом Брестским Иосафом Булгаком.
Его отец Антоний Пржецлавский, по авторитетному свидетельству поэта Адама Мицкевича, отличался неподкупной честностью и необыкновенной справедливостью. Он был председателем земского (уездного) суда, а впоследствии и межевого апелляционного, но в основном занимался арбитражем: тяжбы между помещиками длились десятилетиями, а поскольку Антоний был известен своей честностью и справедливостью, к тому же засвидетельствованной Адамом Мицкевичем, то и было решено обращаться к его посредничеству при условии беспрекословного согласия с мнением арбитра.
Ружаны принадлежали графу Франциску Сапеге, и Антоний арендовал у него большое имение и само местечко. В середине XIX в. здесь проживало более полутора тысяч евреев (по переписи 1897 г. они составляли 70% населения города).
Пржецлавский с детства видел жизнь евреев, а многочисленные обвинения в ритуальных убийствах в соседнем Гродно и в самих Ружанах, естественно, формировали его отношение к иноверцам. Католическое окружение и атмосфера ожиданий и надежд поляков в период французского нашествия во многом способствовали становлению его характера.
Разочарование в Наполеоне и уверенность в том, что континентальная блокада принесла "пользу одним жидам", толкнули Пржецлавского в противоположный лагерь русофилов: впоследствии он неоднократно декларировал дружбу поляков и русских, осуждая подстрекательство Запада и предостерегая соотечественников от пустых мечтаний – надежд на помощь Франции в вооруженной борьбе против России. Не случайно в своих "Воспоминаниях" Пржецлавский процитировал одного польского легионера, который, узнав о поражении французов во франко-прусской войне, воскликнул: "…поделом этим фанфаронам! Это Бог наказывает их за то, что они два раза вовлекали нас в пагубу" 27.
Домашним учителем Пржецлавского (как и многих его сверстников) был военнослужащий наполеоновской армии, старший врач Неаполитанского короля (Мюрата), доктор медицины и хирургии Петацци-Бордо, который привил любознательному ребенку вкус к естественным наукам, особенно к ботанике и химии, и передал обширные знания в гуманитарных дисциплинах. В сентябре 1815 г. Пржецлавский поступил в Виленский университет (здесь он подружился с Адамом Мицкевичем), и уже в 1818 г. закончил его с отличием, получив степень кандидата философии по физико-математическому факультету. Материальное положение семьи после смерти отца в 1814 г. было отнюдь не блестящим, и Пржецлавский вынужден был поступить на службу: 5 ноября 1818 г. он стал дворянским секретарем при уездном предводителе (маршале) в Слониме у своего родственника Броньского. Вскоре восемнадцатилетний юноша по рекомендации графа Адама Солтана, влиятельного новогрудского масона, был принят в виде исключения (в орден принимали только лиц, достигших 25-летнего возраста) в ложу и стал одним из основателей ложи в Слониме, добившись не без помощи Солтана довольно высоких степеней.
Масонство в Польше было явлением распространенным. Приобретя самостоятельность во времена Варшавского герцогства, оно после Венского конгресса подписало унию с масонами Литвы, занимавшимися после разгрома наполеоновской армии благотворительной деятельностью (они помогали инвалидам, семьям погибших воинов, военнопленным и т.д.). Общий интерес к мистическим тайнам, поискам жизненного эликсира и философского камня увлек и любознательного юношу28.
Н.Н. Новосильцев обратил внимание на исполнительного молодого человека (впоследствии Пржецлавский создал отнюдь не симпатичный образ своего покровителя, вызвав тем самым бурю в русских националистических кругах). Однако участие в масонской ложе и неформальное общение с выдающимися людьми и государственными деятелями благотворно сказались на воззрениях юноши, который именно в это время пришел к выводу о безнадежности открытой борьбы польской партии с Россией.
