Тверской художник Всеволод Иванов своим творческим взором узрел воочию тот драматический период и точно описал на своих полотнах это великое переселение: люди отходили вместе с мамонтами, не исключено, используя их, как тягловую силу. Доказательством тому служит уникальный заповедник Костенки в Воронежской области, где судя по всему, люди и эти огромные существа жили вместе, и если мамонты не были «домашним» прирученным скотом, то во всяком случае, человека не боялись, впрочем, как и их человек. Охота на мамонтов была вынужденной мерой, люди добывали ослабевших животных, которые, как и олени, научились добывать корм под снегом, разрывая его бивнями. Среди скелетных останков попадаются бивни, в нижней часть стертые более чем на половину, а то и сломанные при жизни. Мамонт стал использовать свою красоту и гордость, свое боевое оружие в качестве орудия для добычи корма – так велико было падение нравов! Человек употреблял мамонта целиком: мясо после особой переработки шло в пищу, шкуры на одежду и жилища (чумы), кости – на строительство и топливо. Христоматийные картинки про охоту на мамонтов надуманы и не реальны: загнать такого монстра в ловчую яму да еще забить камнями – глупость несусветная: вряд ли автор видел зверя крупнее кошки и бывал хотя бы на кабаньей охоте. Добить больного, издыхающего, это еще куда ни шло. Мы часто видим, как индийцы, живущие поблизости от мест обитания диких слонов, страдают от них, часто гибнут и даже всей деревней не могут противостоять одному разъяренному животному. А у них, между прочим, большой опыт такого сожительства. И еще следует учитывать отношение тогдашнего человека к природе и живому миру в частности: оно не было потребительским по определению, люди жили не только благодаря природе, но и во имя ее, осознавая себя частью гармоничного мира. Этот вывод следует из представлений и верований того времени, мамонт явно был тотемным животным, однако холод оледенил нравы не только у мамонтов…
Обитатели стоянки в Костенках не были первобытными людьми, как это представляется; они переживали там лютую стужу, временные трудности, вероятно зная, что ледник вскоре непременно начнет таять и отступит. Свидетельство тому – изящные, ювелирно выточенные из кости статуэтки беременных женщин, найденные в одном раскопе с жилищем наших пращуров. Высокохудожественность всякого произведения искусств, а скульптурное в особенности, достигается длительным опытом и традицией. Примитивная архитектура глинянно-костяной постройки, убогость существования говорят о временности ситуации и не совместимы с плодами рукодельного мастерства ее обитателей. Почему-то ученые не обращают на это внимания, либо в силу своего окостеневшего мышления игнорируют подобное несоответствие. Хотя должны бы помнить, что в блокадном Ленинграде люди ели кошек, крыс, однако при этом поэты писали стихи, композиторы – прекрасную музыку.
В любом случае, оледенение стало, пожалуй, первым случаем в истории наших пращуров, когда они разделились по «профессиональному» принципу. И письменность требовалась тем, кто уходил, и тем, кто оставался. Тем и другим она была необходима по одной причине – чтобы не одичать, не деградировать в изменившейся среде обитания. Следовало законсервировать существующий опыт, а сделать это без знаковой фиксации знаний невозможно. Для уходящих это были новые, хоть и теплые, но чужие края, с незнакомой растительностью, пищей, образом жизни и космосом; для остающихся – вопрос выживания в студеном климате, вопрос сохранения ориентации в суровом, неузнаваемом пространстве.
То, что замерзший континент оставался обитаемым, бесспорно, иначе бы язык не донес до наших дней топонимики и гидронимики северных, приполярных территорий. Там, откуда коренное население ушло безвозвратно, потом появились иноязычные названия, что четко прослеживается по всему приполярью. Так что название реки Ганга, например, появилось позже, нежели чем Ганга в Вологодской области. Как и 80 – 90 процентов других наименований рек, озер, мест, земель, гор и прочих географических объектов Русского Севера, Урала, Сибири, имеющих легко читаемую санскритскую корневую основу. Разумеется, индийцы не пришли туда, и не дали имена на своем языке – все было как раз наоборот. Оставшиеся на обледенелой земле, охотники хранили не только свой язык, но и пространство, среду обитания, точно зная, что беда вскоре отступит. Для этого и вели календари, наблюдали за солнцем, звездами и другими планетами с помощью своих обсерваторий. Знаменитый Стоунхендж был построен с этой целью, причем, весьма простым способом, без подъемных кранов и тысяч рабов с веревками. Отесанные блоки довольно легко передвигали по льду и устанавливали вертикально тоже с его помощью. И с помощью солнца. Как известно, снег и лед быстро тают, если посыпать золой. В образовавшиеся проталины по наклонной ледяной плоскости втравливался конец колонны, после чего в дело вступал сам камень, разогреваясь от лучей намного сильнее, чем окружающая среда. Если не в одно, то в два коротких лета, со скудным еще солнцем, эти сваи постепенно встали вертикально и буквально проткнули ледяной панцирь. По мере таяния льда, под своим весом, они углубились в растепленную землю, когда как вокруг еще была мерзлота. Накатить зимой горизонтальные блоки уже не составляло труда…
Подобная технология сохранилась чуть ли не до наших дней: зимой со льда бьют сваи для мостов, подпорные сваи к мельничным плотинам, а вся береговая линия Мариинской водной системы вообще укреплена сплошным частоколом по урезу воды.
Кстати, последнее оледенение называется Валдайским, и совершенно не случайно. Движение ледника ослабло и остановилось, уперевшись в одноименную возвышенность, лед стал таять. Наверное, тогда и появилось название этих не высоких гор, не требующее перевода: Валдай – дающий поворот (вал – все, что вращается).
Отсюда же берет начало великая солнечная река Ра…
Вместе с оледенением и переселением наших пращуров стал распадаться и Дар Речи, в разных местах насыщаясь новой терминологией и звучанием, обусловленной спецификой жизни. Оторванная друг от друга, зачастую, надолго замкнутая жизнь отдельных племен нарабатывала свой опыт, язык где-то обогащался, где-то обеднялся - так появились наречия, говоры, и в это же время рождалась новая мифология. Руническая письменность, а именно она мыслится первичной, в ту пору могла нести лишь основу общих знаний. Некие записанные на деревянных дощечках, коже, камне, заповеди, географические и звездные ориентиры, пути передвижения, систему ценностей, имена богов и прочие непреложные истины, позволяющие и на расстоянии ощущать себя единой общностью.
Однако подобные скрижали были скорее для «служебного пользования» жрецов, вождей и князей – непосредственных хранителей языка, обычаев, огня и традиций. Вкупе с ними существовал и иллюстративный материал – общие знаки и орнаменты для широкого круга «читателей», начертанные на сырой глине перед обжигом, на орудиях производства, на оружии и прочих бытовых предметах вплоть до прялок. Во всех славянских орнаментах сохранилась главная деталь, опознавательный знак – солярный символ. И появился он благодаря одной общей мечте, дожить до времен, когда над студеной покинутой стороной вновь воскреснет яркое солнце, и лучи его оплодотворят Мать-сыру-землю, емлющую огонь, планету. Известный знак – ромб с точкой в середине, знак засеянного поля, встречающийся в большинстве орнаментов (впрочем, как и оленьи рога) всегда стоит рядом со свастикой – коловратом, сеющим богом Ра. И говорят они не о бытовом событии, и не о принадлежности к земледельческому либо солнечному культу; они означают окончание ледникового периода и возвращение прежнего мира, когда совокупляются правь и явь. Скорее всего, праздник Купалы знаменует это соитие: тут тебе лед и пламень, вода и всю ночь горящие огни, земное и небесное, мужское и женское начала, совокупляющиеся на восходе.
Тут станешь считать дни, часы и минуты до такого свидания!
И оно, свидание состоялось. Но какими и куда вернулись ушедшие на полудень, хлеборобские племена? Конечно же, другими, каждый со своим наречием: пережидавшие на чужбине, хлеборобы, как перелетные птицы, обрели в языке протяжное О, поскольку плакали и пели гимны, тоскуя по родине. Не отсюда ли эта русская ностальгия тех, кто ее покинул и живет на чужбине? Они и русскими-то становятся только там, вдруг осознав свое положение, ощутив не разорванную пуповину. Ловчие же люди обрели суровый, немногословный нрав, соответствующую «рубленную» речь и сохранили «акающее» ее звучание. На морозе не поголосишь, не попоешь и даже не поплачешь. Однако возвращение было стихийным, разновременным, и потому племена перемешались: северяне оказались на черниговщине, «окающие» южане в поморье, где родился кудесник русского языка Владимир Личутин; на вологодчине, на реке Ра Нижегородской земли тоже «заокали», а «люди с коло», сколоты ушли в Причерноморье – возможно, погреться после столь длительной зимовки.
