У лица всегда есть улыбка и гримаса. Беляк радостно и широко улыбается, но порой за добродушными заявлениями вылезают уместные колкости, шпильки, провокации, парадоксы, романтическая ирония. Беляк терпим к человеку, но исподволь ставит непростые вопросы, словно убеждая в многомерности сущего.
Беляк‑путешественник отправляет слушателя за границу, но его страны лишь балансируют на грани массовых туристических устремлений и всегда уходят на свои особые маршруты — Испания с образами Реконкисты, Турция мятежей и Таллин, которым был пленён Игорь Северянин и где звучит баритон Георга Отса.
А посвящение Майку Науменко "Блюз про собачек мелких пород" — пожалуй, выдаёт кредо Сергея Беляка.
Ну, а дальше, я знаю, сюда придут гости,
Будет шум и веселье с показами мод,
Будут светские сплетни, горячие новости,
И ещё — собачки мелких пород.
И я думаю, глядя на эту ораву
(Но совсем не уверен, скажу ли им я):
Люди мелкие ищут деньги и славу,
Люди крупные ищут только себя…
Шик и блеск
Галина Иванкина
выставка «Элегантность и роскошь ар-деко» в Кремле
"Каскады драгоценностей и немножко шёлку…"
Илья Ильф и Евгений Петров. "12 стульев".
В московском Кремле сейчас проходит беспрецедентная по своему великолепию выставка — "Элегантность и роскошь ар-деко". Устроители сообщают, что "…впервые в России будет представлена коллекция женской одежды европейских домов высокой моды эпохи ар-деко из собрания Института костюма Киото, а также украшения 1910–1930-х гг. выдающихся ювелирных домов Cartier и Van Cleef & Arpels вместе с оригинальными эскизами и фотографиями из архивов". Сразу хочется предостеречь, а быть может — обрадовать: экспозиция отнюдь не ограничена рамками заявленного стиля. Ар-деко имеет строгие временные рамки. Любой культурологический словарь выдаст, что Art deco происходит от названия парижской выставки 1925 года: Exposition Internationale des Arts Décoratifs et Industriels Modernes — это если быть принципиально дотошными. Иные авторы относят к ар-деко произведения архитектуры, дизайна, ювелирного дела и моды в межвоенную эпоху, но и тут мы имеем дело с точными датами: 1918-1941. Однако выставка содержит немалое число костюмов и драгоценностей, созданных в первой половине 1910-х годов, когда ещё царил стиль ар-нуво, по-нашему — Серебряный век, модерн. Загвоздка не только в терминологии — то были два диаметрально противоположных мировоззрения. Вся литература, да что там — вся жизнь 1920-х стала отрицанием 1910-х, но вместе с тем в обществе царила нестерпимая тоска по ушедшей Belle Epoque. Набоковская "Машенька" и "Великий Гэтсби" Фицджеральда — это поиски утраченного времени (как у Марселя Пруста!), разве что персонажи "Машеньки" бьются в эмигрантской нищете, а Джей Гэтсби навёрстывает упущенное при помощи шальных денег, вечеринок и серебристых сорочек под белый костюм. Ревущий динамичный мир 1920-х кажется безумным, уродливым и циничным. Первая мировая война разделила жизнь на "до" и "после" — рассветы и закаты никогда уже не будут прежними. Явилась новая мораль, иная красота и особый тип женщины. Роковая дива, звезда салонов уступила место дерзкой стриженой девчонке. Осталось воспоминание, послевкусие: "Бледная дева вчерашней луны…", "…Лилию оскорбляющее полнокровье граната", "И в кольцах узкая рука" — в шумных платьях муаровых, с траурными перьями, хризантемы да камелии. Ушло, растаяло, потерялось. И — только так: "Поставить в спальне радиоаппарат, учиться боксу, стать колючей, как военная проволока, тренированной, как восемнадцатилетний мальчишка, уметь ходить на руках и прыгать с двадцати метров в воду". Это описание из "Гиперболоида…" Алексея Толстого посвящалось не одним лишь куртизанкам (а именно о них шла речь), но и феминам 1920-х — как виду и сорту. Виктор Маргерит, автор скандальной "Моники Лербье" ("Холостячка") писал: "Но как меняет лицо эта мальчишеская причёска. Сейчас она стала символом женской независимости, если не силы. В древности Далила остригла волосы Самсону. Теперь, чтобы сделаться мужественной, она состригает свои…". Мистер Фицджеральд искренне любуется: "Она спустила с плеч лямки купального костюма, и её обнаженная спина блестела на солнце; нитка матового жемчуга оттеняла ровный апельсинно-коричневый загар". Кому теперь нужна "бледная дева", да ещё и "вчерашней луны"?!
Взгляните на костюмы, представленные в экспозиции, — изнеженность и текучесть линий 1910-х контрастирует с победительной геометрией 1920-х. Две ипостаси роскоши — одна от желания забыться, другая — в стремлении забыть. Всё это читается и при сравнении ювелирных украшений, косметических футляров, несессеров, иллюстраций Поля Ириба и Жоржа Барбье. На стендах и картинках — "овальный силуэт" 1913 года: зауженная линия плеча, донельзя узкий подол, многослойные одежды. Нестабильность и страх всегда порождают возникновение бестолковой моды: люди мечутся, но не могут найти гармонию. Получается "хромая юбка" — до того суженная к низу, что дамы едва семенили, боясь порвать материю при ходьбе. Правда, не всё так просто, ибо в те годы всех мучила страсть под названием "танго" — для него создавался порочный разрез до самого бедра. "Весь Париж танцует танго. За завтраком, между блюд — встают и танцуют, и в пять часов, и за обедом, и так до утра. Я никуда не могу укрыться от этой музыки, она какая-то печальная, мучительная и сладкая. Мне всё кажется, что хороню молодость, что-то невозвратное, когда гляжу на этих женщин с глубокими вырезами платьев, с глазами, подведёнными синим, и на их кавалеров". Хождение по мукам! Декадентская вселенная с её желанием красиво умереть не могла изобрести для себя лучшего внешнего выражения. Мода начала 1910-х была столь же нервической, томной, иррациональной — слои кружев, драпировок, восточный дух, цветочные гирлянды. Ни одной уверенной линии. Вот, например, парадное платье со шлейфом (дом "Ворт", Франция, 1914 г.). Каталог сообщает: серебряная тафта ламе, шёлковый тюль, блёстки, стразы, искусственные цветы из шёлка… Нагромождение мелочей, асимметрия, усталость. Рядом — чёткий конструктивизм, футляр-прямоугольник 1922 года от сестёр Калло. Тоже блёстки и парча, шлейф… праздник. Но в таком наряде можно и нужно шагать — весомо, грубо, зримо. Наплевав на условности. И — отплясывать фокстрот. Сергей Есенин писал о Европе 1922 года: "…Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока ещё не встречал и не знаю, где им пахнет".
Выставка рассказывает не только об актуальных тенденциях, но и о ведущих модельерах. Большинство из них ныне забыты, ибо история костюма — это постоянно сменяющиеся тренды, направления, имена. Конец XIX — середина XX века — это диктатура имён, а не лейблов, как теперь. Когда умирал великий мастер, уходила или значительно уменьшалась слава его модного дома. К примеру, целый стенд посвящён уникальному дизайнеру Мариано Фортуни. Его знаменитое платье из плиссированного материла — "Дельфос" (конец 1900 — начало 1910-х) сотворено по мотивам античных одеяний. Женщина в платье от Фортуни казалась изящной и величественной одновременно: мелкие складки мягкого тонкого материала плавно ниспадали с плеч, подчёркивая естественную красоту тела. Кроме того, в зависимости от освещения, фактура ткани меняла оттенки, создавая фантастическую игру цвета. Покрой "Дельфос" исключал корсет и прочие ухищрения. Это платье задумано как гимн человеческому телу и гармонии движения. То было время, когда человек, пугаясь будущего, устремлялся в такие глубины праистории, где нет унылого академизма. Недаром эстеты Серебряного века берутся за препарирование античности, любя в ней исключительно миф. Эскизы Льва Бакста и танцы Айседоры Дункан. "И веют древними поверьями её упругие шелка…" Фортуни искал новые образы, используя наработки прошлого. На выставке можно увидеть его платья-фантазии на средневеково-ренессансную тему. Прошлое — волшебно. Грядущее — взрывоопасно.
Сейчас о доме "Ворт" знают только историки моды и любители темы. Чарльз-Фредерик Ворт — основатель "Синдиката от-кутюр", родоначальник современной модной индустрии. В экспозиции представлены костюмы, пошитые уже при его сыновьях. Стоит отметить, что "Ворт" в 1910-1920-х годах оказался "одним из многих", но он всё-таки удачно вписывался в существовавшую конъюнктуру. Это, кстати, один из случаев, когда слава пережила великого кутюрье: лейбл "Ворт" до конца 1930-х воспринимался как символ принадлежности к элите. Вечные соперники — Поль Пуаре и Жанна Пакэн. Они были не только гениями стиля, но и хитроумными дельцами, по сути — манипуляторами. Они прекрасно считывали настроения, предлагая своим заказчицам восточные шелка, псевдо-ампирные платья, манто в стиле "а-ля рюсс" и прочую экзотику, до которой был жаден Париж 1910-х. Пуаро честно полагал, что Пакэн повторяет его идеи, в то время как мадам Жанна считала именно свой дом первооткрывателем новинок. Если идеи заканчивались, она искала таланты на стороне — для её заведения рисовал сам Лев Бакст. В ответ Пуаре злился и утверждал, что фасоны русского гения хороши исключительно для театра и чересчур сказочны. Богато декорированные пальто от Пакен и Пуаре — из выставочных экспонатов — действительно во многом сходны. Кто из них был первым? Сказать сложно, хотя в истории моды утвердился всё же Пуаре.
