Речь произвела ожидаемый эффект. Трактирщики согласились не только на восстановление застав и уплату налогов, но даже на погашение задолженности за прошлое.
Клан Билькоков торжествовал.
Откупное ведомство Руа возобновило свою деятельность.
На следующий день, согласно распоряжению муниципалитета, глашатай, следуя за барабанщиком, обходил улицы города, доводя до всеобщего сведения новый указ.
Однако у предместья Сен-Жиль глашатай остановился: дальше ходу не было.
37
Предместье кипело с утра.
Простые люди, бедняки, нищие обитатели лачуг не собирались подчиняться решению вождей патрициата. У них был свой вождь, который — они знали это — не подведёт и не продаст. Франсуа Ноэль хорошо разъяснил им суть происшедшего.
Господа, возглавляющие муниципалитет, изъявляют якобы волю народа. Но разве продавцы вина представляют народ? Разве хозяева трактиров выражают державную волю народа? Разве народ уполномочивал их выносить его именем какие-то решения? Ведь и ребёнку ясно, что эти дельцы, уплатив государственную пошлину, затем с лихвой возместят её, обирая тех же бедняков, от имени которых сегодня соглашаются на уплату! Нет, подлинный народ никогда не подчинится подобным решениям, ни здесь, в Пикардии, ни в целой Франции. А пока необходимо принять контрмеры. Он, Бабёф, сегодня же напишет новую петицию в Собрание, ещё раз предостережёт законодателей, ещё раз покажет им опасность и бессмысленность пренебрежения к требованиям и нуждам народа, а они, его сограждане, должны объединиться и устроить достойную встречу клевретам откупщиков.
И встреча была устроена.
Когда вслед за глашатаем появились жандармы, в них полетели комья грязи. Жандармы взяли ружья на изготовку, но из толпы раздались крики, что на первый же их выстрел последует ответный; действительно, можно было заметить, что многие граждане вооружены.
Учитывая свою малочисленность, жандармы не пошли на риск действовать силой.
Чиновники откупного ведомства, осаждённые толпой в кафе «Белая лошадь», вынуждены были отказаться от своих претензий и извиниться перед народом — только после этого им дали возможность вернуться в свои бюро.
Предместье Сен-Жиль одержало победу над муниципалитетом.
Тогда, понимая, чьих рук это дело, мэр вызвал Бабёфа в ратушу.
«Смутьян» и не подумал уклониться от приглашения, ему было что сказать господам Билькокам и Лонгеканам.
38
И вот он перед ними.
Без тени смущения выкладывает он горькие истины, которые коробят этих господ и вызывают их глухую ярость; с каким бы удовольствием — Бабеф чувствует это — они приказали бы схватить его и немедленно бросить в тюрьму. Но нет, почтеннейшие, не выйдет: я пришёл к вам с надёжным эскортом, за мною стоят предместья, вы знаете это и боитесь, боитесь настолько явно, что даже не рискуете прервать меня и одёрнуть!..
Он говорит с воодушевлением. Да, он обвинял депутатов, предавших интересы народа, да, он выступал и будет выступать против косвенных налогов, находящихся в вопиющем противоречии с Декларацией прав человека и гражданина, ибо разве Декларация не гарантирует каждому свободу высказывать свое мнение?…
— Вы нападаете на меня за мои слова, я же разоблачу ваши дела, — пригрозил он советникам и мэру и тут же добавил: — Но имейте в виду, если явятся солдаты, я окажусь во главе тех, кто будет противиться им. Если вы не выполняете ваш долг защитников народа, я сделаю это вместо вас!..
Бесстрашно бросив вызов врагам, Бабёф покинул трибуну. Его проводили гробовым молчанием. Однако он знал: они не рискнули ответить ему, но тут же пошлют донос в Париж и потребуют применения сил.
39
Он не ошибся.
Донос последовал молниеносно, и уже через несколько дней доблестные гвардейцы Лафайета были на марше.
Они шли по направлению к Руа и Перонну.
Вскоре поступили известия об их первых «подвигах»: солдаты бесчинствовали, повсюду разыскивая контрабандные товары и участников «мятежа».
Паника объяла южную Пикардию. Толпы крестьян из окрестных деревень, взбудораженные слухами, стекались в Руа.
Бабёф сразу понял, как использовать ситуацию.
Крестьянам он посоветовал возвращаться к себе в деревни. Если опасность станет реальной, нужно будет подумать о самозащите, пока же следует сохранять спокойствие и революционную бдительность. К тому же призвал он и граждан Руа в афишах, которые утром 14 марта появились на стенах многих домов города.
Одновременно Бабеф обратился в муниципалитет с недвусмысленным требованием. Заявив, что из Парижа движутся банды разбойников, переодетых в форму национальных гвардейцев, он требовал, чтобы ратуша немедленно выдала гражданам оружие для охраны общественного спокойствия. Ведь Руа, не имеющий своей национальной гвардии, давно уже стал притчей во языцех среди других городов, а сейчас возникла угроза, размеры которой трудно предвидеть.
Так новоявленный вождь предместий делал необыкновенно ловкий тактический ход. Превратив парижских карателей в «переодетых разбойников» и противопоставляя панике стремление к революционному порядку, он, не нарушая легальности, давал понять местным властям и большому Собранию: истинные друзья свободы не отступят перед провокациями и добьются своего.
И они добились своего.
«Отцы города» дрогнули и согласились выдать оружие, вследствие чего Франсуа Ноэль в дальнейшем смог подписывать свои петиции и призывы как «солдат-гражданин».
Национальные же гвардейцы Парижа прервали свою экспедицию и, не доходя до Руа, повернули обратно.
И самое главное: Учредительное собрание сочло разумным уступить, приняв декрет о ликвидации с 1 апреля 1790 года ненавистного соляного налога.
Это была большая победа.
Победа Бабёфа, победа Пикардии, победа всей демократической Франции.
40
Впрочем, сам Бабёф был далёк от упоения успехом. Он считал, что это лишь начало.
Хотя «габель» и была упразднена, но ведь другие косвенные налоги сохранялись — а их осталась тьма! Как обычно, действуя согласно своему золотому правилу, крупные собственники жертвовали частью, чтобы удержать целое!
Ну нет, допустить подобного было нельзя.
И Бабёф с удвоенной энергией продолжает борьбу.
Он пишет в Собрание депутатам, на поддержку которых надеется, он рассылает свои послания по всем близлежащим городам. Он говорит о многом; его занимают и борьба дистриктов с ратушей в Париже, и право наследования, и реформа судопроизводства, и новый устав национальной гвардии. И всё же он ни на момент не забывает о том, что по-прежнему волнует провинцию и страну, — о налогах.
Теперь Франсуа Ноэль в своей деятельности не ограничивается пределами Руа. Став подлинным вождём всех готовых сражаться до полной победы, он сносится с демократией соседних деревень и городов. В первых числах апреля он посещает Сен-Кантен, Перонн и Нойон, где печатаются его петиции, он составляет новое послание против откупщиков, этой «египетской саранчи», призывая законодателей «отрубить головы ненасытной гидре». Стараниями неутомимого Бабёфа Пикардия становится подлинным авангардом борьбы; она обменивается посланцами с соседними областями, и вот уже весь северо-восток Франции дружно отказывается платить, уведомляя об этом в потоке адресов Учредительное собрание.
Правительство крупных собственников встревожено. Однако, боясь слишком сильно раздувать пожар и надеясь, что главный «смутьян» одумается и подчинится, буржуазные лидеры Собрания попытались его «вразумить»: муниципалитету порекомендовали на первый раз ограничиться простым предупреждением.
Но Билькоков это никак не устраивало. Они вовсе не желали «вразумлять» своего главного врага — они хотели его уничтожить. Исполнителем их воли стал господин Прево, тот самый опозорившийся депутат Генеральных штатов, отзыва которого когда-то требовал Бабёф и который не забыл и не простил ему этого. Прево, снабженный необходимыми материалами, возбудил судебное дело. Прокурор, используя обвинение Билькоков, что Бабёф «пытался обратить оружие своих сограждан против парижской гвардии», добился приказа о взятии «мятежника» под стражу.
41
Вечером 19 мая, как обычно, легли спать рано. Франсуа Ноэль долго не мог уснуть: какие-то неясные предчувствия не давали ему покоя.
…Его разбудил сильный стук; казалось, приклады жандармов вот-вот выломают дверь.
— Вставай! Пойдёшь с нами!..
«Словно воры, — подумал Бабёф, одеваясь. — Днём, когда народ на ногах, они не отважились…»
На следующий день он был отправлен в парижскую тюрьму Консьержери.
42
Итак, тюрьма.
Тюрьма со всеми обычными её атрибутами: тесной камерой, короткими прогулками и длинными допросами. Он слышал обо всём этом и, зная, что борец за свободу обречён рано или поздно встретиться с тюрьмой, безбоязненно ждал этой встречи. Вопреки надеждам гонителей, он и не подумал отчаиваться, напротив, казался полным энергии и боевого задора. Он был уверен, что долго здесь не просидит: недаром, борясь против налогов, он старался не выходить за рамки легальных действий; и хотя он знал, что в своих доносах враги попытались оболгать и извратить его слова и поступки, именно это и представлялось ему особенно благоприятным и даже спасительным — ложь было легко разоблачить и на лжецов нетрудно указать.
