Мы с Семеном Семенычем мрачно следовали за ее санями, выслушивая ее угрозы и ругань.
— Беда теперь будет, — шептал Семен Семенович, грустно покачивая головой. — Я эту холеру хорошо знаю. Она своего добьется. А знаете, какое сейчас время. Поступят с нами по всей строгости революционного времени!.. И зачем это только дернуло меня пальнуть в нее бекасинником! Поди теперь доказывай, что я не убийца! Официально выходит, что я — убивец из низменных побуждений!..
— Ничего, Семен Семеныч, не унывайте. Авось как-нибудь вывернемся из этой истории. Самое большое — нас пошлют на принудительные работы… Вдову-то мы ведь все-таки живую привезем.
— Факт!.. Ну и организма же у этой холеры! Ничто ее не берет: ни кочерга, ни бревно, ни бекасинник! Волк, можно сказать, и тот бы в лепешку распластался, а ей — хоть бы что!.. Разве что ключицу маленько поломало… Владим Сергев, как хотите, а вдова — вещь живучая… А все-таки тройная репетиция функционирует на совесть. Все три крючка официально работают на ять!
— Да уж чего лучше? Что и говорить!..
* * *
Мы доставили вдову к ее квартире, и тотчас же побежали к доктору Никитскому с приглашением немедленно же навестить больную. Чистосердечно рассказав доктору про все, что с нами случилось, мы просили его никому не говорить об этом щекотливом для нас деле.
…Недели через три мы гуляли на свадьбе Семена Семеныча и вдовы Чистозвоновой…
Доктор Никитский сам был охотник. Он прекрасно нас понял и обещал нам хранить полную тайну. Он успокоил нас, сказав, что врачебная этика не позволит ему распространяться на счет причины болезни вдовы Чистозвоновой.
Мы проводили доктора до вдовьей квартиры. Прощаясь с ним, Семен Семеныч несколько замялся:
— Извиняюсь доктор… небольшая товарищеская просьба… В виду того, что в настоящее время у нас кризис дроби, то не смогли бы вы…
— У меня у самого дроби нет, — прервал моего друга симпатичный врач.
— Я знаю, что у вас дроби нету… не в том штука… дело в том, что мое ружье очень кучно несет… понимаете?
— Пока что не понимаю. Скажите прямо, что вам собственно от меня надо?.. Говорите же, не стесняйтесь…
— Видите ли, доктор, конечно дробь — вещь щекотливая, но по случаю кучности моего ружья, я полагаю, что во вдовьем бедре бекасиннику наберется без малого на целый заряд… Вам, все равно, придется эту дробь вытаскивать. Обидно будет, если она пропадет. Сами понимаете, что теперь — кризис, и дробь ни за какие деньги нигде не достанешь. Ну так уж я к вам с товарищеской просьбой…
— Понимаю, — улыбнулся доктор. — Все что наберу — отдам вам. Даю честное слово!
Мы крепко пожали руку доброму старику.
На следующий день я зашел к своему другу. Он занимался свежеванием лисицы, которую мы накануне поймали в капкан.
— Ну как, Семен Семеныч, были у вдовы?
— Был.
— Ну как она себя чувствует? Успокоилась наконец?
— Какой там!.. Все бушует… Заявление насчет нас ко всем властям пишет.
— Гм!.. Кляузное дело получается… Как же нам теперь быть?
— Владим Сергев, я думаю — придется ей эту лисью шкуру подарить. Авось после этого вдова маленько поостынет… А больше и задаривать-то нечем.
— Валите, Семен Семеныч… Сегодня же несите ей шкуру.
* * *
Лисья шкура ничуть не помогла делу. Вдова была непоколебима в своем решении довести дело до трибунала. Я не знал, что придумать. Все это могло кончиться трагически…
Выход нашел Семен Семеныч. Не даром у него был чисто изобретательский ум. Он изобрел верное средство, дабы обезвредить энергичную вдову…
* * *
Недели через три мы с доктором Никитским гуляли на свадьбе Семена Семеныча и вдовы Чистозвоновой, уважаемой Матрены Андреевны. В числе приглашенных гостей был и парикмахер Улыбкин. Хитро подмигнув моему другу, он лукаво спросил:
— Скажите, уважаемый, кого же вы собственно поймали в вашу хваленую ловушку с репетициями?
— Волчицу, да еще какую матерушую! — со вздохом ответил мой друг. — Пудов на пять с половиной официально.
Мы сдержанно улыбнулись, а Семен Семеныч наклонился к мужчинам и тихо сказал:
— Кабы не такое время — нипочем бы не женился… А всему виной Деникин с Колчаком.
— При чем тут Колчак и Деникин?
— Очень просто… кабы не было Деникина и Колчака — не было бы и кризисов, а кабы не было кризисов — гражданочки сами не ездили бы в лес за дровами, а покупали бы их на базаре. Опять же, кабы не кризис в порохе и дроби — мы с Владим Сергеевым не ставили бы капканов, а попукивали бы себе официально из ружей и по лисам, и по волкам… Словом, кабы не было Деникина с Колчаком — ни в жисть не расписался бы с Матреной Андреевной.
Парикмахер тонко улыбнулся и произнес:
— Кабы, кабы во рту росли бобы, то был бы не рот, а, извините за выражение, целая плантация…
Больше мы не затрагивали этой скользкой темы.
Не знаю, насколько к этому делу причастны Колчак с Деникиным, знаю только то, что брак Семена Семеныча с вдовой Чистозвоновой оказался прочным союзом, в результате которого теперь подрастает целое поколение молодых Боченкиных…
Ночь в Московском Зоопарке.
Очерк Н. Н. Плавильщикова.
В шумной жизни большого города Зоопарк — своеобразный уголок, островок со своими законами, со своей особой жизнью. За железными решотками клеток, вольер[33] и загонов сидят здесь пленники — дикие звери и птицы. Они оторваны от привычной жизни на свободе, но не исчезли бесследно их дикие привычки и повадки. Нет-нет да и вспыхнут искры прошлого. И особенно часты, особенно заметны эти искры прошлого — ночью.
Зоопарк днем и Зоопарк ночью — совсем разные картины. Днем, под взглядами тысяч любопытных глаз, словно скованы природные инстинкты многих диких обитателей Зоопарка. Днем — словно «напоказ» живут все эти тигры, барсы, туры, лани, соболя. Ночь — вот, когда они живут «для себя»! Живут, понятно, те из них, которые не спят глубоким сном.
Когда бродишь днем по Зоопарку, то чуть ли не все животные кажутся такими покойными, привыкшими к клетке, к неволе, к человеку. Осторожный барсук, которого так трудно увидать на воле, в лесу, который так сторонится человека, весь день бегает у решотки. Недоверчивые и осторожные лани и косули тянутся к посетителю, тычутся в его руки мягкими, теплыми носами. Мало смущаются человеческой толпой волки, а лисицы — бегут к решотке, когда перед ней остановишься. Как-то мало «дикости» видишь во всех этих диких животных, когда на них смотришь днем.
Но посмотрели бы вы на этих же косуль, ланей, туров, белых медведей, барсов и куниц ночью. Совсем других зверей вы увидите!
Уже к вечеру начинают заметно волноваться многие хищники. Приглядитесь к ним, хотя бы к волкам, и вы заметите, что они чего-то ждут. То и дело они прислушиваются, упорно глядят в одну и туже сторону. Они ждут кормежки. Чуткое ухо волка издали слышит негромкие звуки — это разрубают мясо. Волк слышит, ему хорошо знаком этот стук, ведь не первый день он живет в Зоопарке. Он волнуется, ждет куска мяса…
Но волнуются далеко не все хищники. Некоторые из них поразительно равнодушны, они дремлют, они даже не взглянут на просунутый им через прутья решотки кусок. Им мясо еще не нужно, их аппетит дремлет. Еще рано…
Темнеет. Зоопарк закрывается. Проходят по дорожкам последние посетители. Запирают ворота. Начинается новая жизнь — ночная. Нет больше людской массы перед решотками, нет неумолчного шума и крика. Надвигается ночь, и с ней просыпаются дикие инстинкты птицы и зверя. Словно сбрасывается надетая на день «маска».
Разнообразные крики приветствуют наступление ночи. На разные голоса играют «вечернюю зорю» волки. Голосам, несущимся со старой территории, отвечает вой волков Нового Зоопарка. Постепенно затихает эта перекличка, в которой деятельное участие принимают и шакалы, эти надоедливые плаксы южных ночей. Громовым раскатом разносится вечернее рыкание льва. Как и барс, он «играет в охоту». Но игра льва короче и проще. Это повторение только первого этапа охоты — громкое рыкание, охотничий крик. Не на кого и не на что охотиться льву… Свое мясо он успел съесть еще во время кормежки, нет главного импульса охотничьей игры — нет голода. Лев сыт… Пробежавшись несколько раз по клетке, порыкав и побив хвостом по бокам, он кончает «игру». Удовлетворен охотничий инстинкт, разбуженный было темнотой. Лев ложится спать до утра. Отзовется этому льву сосед, запрыгает, заносится по своей клетке новая львица, недавно привезенная в Зоопарк. Откликнется тигр, пролает-провоет гиена, и в помещении крупных хищников понемногу наступает тишина.
