Если будет доказано, что в нашей статье содержится клевета или неверная информация, автор готов изменить свою точку зрения и принести извинения опороченным. Если же цитированные выше человеконенавистнические принципы иудаизма соответствуют указанным источникам, — каков должен быть для русского народа практический вывод об этой "традиционной религии" и о доминировании ее сторонников в финансовой, экономической, политической, информационной и культурной жизни России?
Кто из честных сотрудников юстиции и правоохранительных органов, депутатов обеих палат Федерального собрания, да и из честных влиятельных евреев (ведь были же среди них такие, как Юстус-Бриман, Брафман, был даже раввин, ставший монахом Неофитом!), — кто из них осмелится официально поднять этот вопрос именно сейчас, чтобы не было слишком поздно?
Сейчас Россия, при всей своей длящейся национально-государственной катастрофе, все еще остается одной из самых свободных стран мира, к тому же самой историософски образованной, в том числе в еврейском вопросе. Это имеет важное значение для патриотов во всем мире, противостоящих "новому мировому порядку". Но с каждым годом укрепления антирусского режима это преимущество России тает. Принимаемый антихристианскими силами закон "О борьбе с экстремистской деятельностью" призван вообще лишить нас этого преимущества и ускорить построение глобального царства антихриста. Но мы имеем гражданское право и религиозную обязанность сопротивляться этому.
Александр Лысков
29 июля 2002 0
31(454)
Date: 30-07-2002
Author: Александр Лысков
СЕНОКОС
Мужик на косилке проехал по лугу, в разведку. Один прокос от края до края — пробный. Травостой оказался слаб, и мужик, прострекотав на отремонтированном тракторе, прокатившись, уехал: пускай еще подрастет.
Я иду по этому прокосу-проспекту, по дивной луговой дороге разового пользования. Ласточки стреляют над головой. Лают жирные чайки.
На вершине лета погода неустойчивая, может еще и циклон присосаться. Прав мужик, "надо погодить". Что ни день, то новый ветер. Облака вал за валом, громоздье за громоздьем.
Ожиданием знака с неба живет деревня, слушает сводки погоды, щелкает ногтем по стареньким барометрам, глядит на горизонт, принюхивается.
И вот, наконец, наступает это утро — никаких сомнений. Оно! Синь неба над головой — будто срезано, скошено вверху. Все млеет и тоскнет от жара. Ни ласточек, ни чаек, будто они чуют погибель лугов, страхом прониклись. Будто видели нынче на заре, как тот самый мужик в белой кепочке опустил нож на своем "владимирце", как подпятник гулко ударил по земле и слабенький мотор трактора сразу подсел от натуги, потерял в оборотах. Тут газу ему поддали — и вперед, на долгие часы и дни безостановочного кружения по лугам. Редкие остановки, чтобы сук из-под ножа вытащить, паводком занесенный, нож сменить — и дальше во вселенский постриг кондовой северной Руси.
* * *
Нынче эта глубинная сторона сплошь изукрашена автозаправками. В свежих лесных вырубках у старинного шоссе на каждом волоке выстроены колоннады и беседки — белые, с вымпелами и флажками, с тентами и навесами. Затягивают в петлю въезда не только автомобили, но и местных безлошадных жителей мужеского полу. Как сто лет назад вокруг станций новой северной железной дороги сбивались, кучились крестьяне, так и теперь возле этих пестрых ярмарочных "точек" на тракте. Ибо на каждой — трактир.
У трактиров на Руси — второе пришествие. Мужик охотно несет в эти пункты обмена валюты свою копейку. Рюмка водки недорога, а на бутылку не всякий день наскребешь. И вот за чистой скатертью сидит мужик, к приборам со специями привыкает, учится выщипывать бумажные салфетки из кюверта.
А как приятно городскому, отпускному человеку угостить в трактире деревенского земляка!
— Пойдем-ка, Вадик, по стопочке!
Торможу свой "уаз" у флагштоков "Лукойла". Выходим в жар сенокосного дня, в банное пекло и сразу — под навес, по изразцам тротуара прямиком к стеклянному трактиру с выпусками белых занавесок.
У Вадика подмышкой новенькое лезвие косы, обернутое тряпицей. Вместе ездили покупать. Долго выбирал Вадик, каменным ногтем своим ударял по стали, слушал звон, просил еще показать. Как гитару выбирал, музыкальный инструмент. Из десятка остановился на единственном. Сегодня отобьет и в ночь обновит на неудобях.
Двум своим коровам уже который год в одиночку готовит зимний рацион. И у него на севере, в зоне рискованного земледелия — всегда полный укос и всегда, хоть каждый день дождь — сено высушено, пускай и в островях. Перевернуть, сгрести — тут и жена, сметать — сыновья, а косить — принципиально сам. Этим удовольствием шестидесятилетний Вадик ни с кем делиться не желает.
Он сух, жилист, давно с "болестью в нутрях", как говорит про него жена. Но мощь крестьянская еще не испита до донца. В любое время без ущерба для хозяйства позволяет себе забегать в этот трактир, и хода-то, если не так, как сегодня на моем "уазе" — четыре километра. Хоть и ночью — нальет, порадует душу "дочка" в мини-юбке.
Седая голова, бронзовый лик и блаженная, доверчивая голубизна в глазах Вадика.
— Ну, здоровья тебе!
— Павлович! Уж какое тебе спасибо! Просто не знаю!
В жару водка действует слабо, не забирает. Повторяем. Глазунью заказываем в микроволновке. Девчонка откупоривает холодную минералку. Блаженствуем на ветерке у окна с видом на проносящиеся лесовозы и прочую четырехколесную мелочь, занесенную жарой в тысячу километров от Москвы.
— А ведь отцам нашим, Вадик, не довелось так сиживать.
— Нет, не довелось, Павлович. Не довелось.
— А вот деды это удовольствие проходили. На ямских-то станциях, а?
— Так это, ямская-то слобода отсель с километр была. Я еще помню гужевые-то обозы. Кузня там, шорник. Но трактира уж не было.
— За дедов, значит. За соединение времен!
К нам подсаживается еще один земляк — отпускник, бывший летчик, ходивший мимо этого места в школу каждый день шесть километров туда и столько же обратно в мороз и дождь. Полезная оказалась нагрузка. Строен, крепок отставной летун, зубы, как у молодого. Хлопнув рюмку в память о пращурах, подхватил разговор.
— Состыковался я с дедом в детстве.
— Успел!
— Мужики! А как я теперь их понимаю, дедов-то! Они ведь этот рынок за обычную жизнь принимали. Они в нем родились. Я пацаном, пионером все на дедка своего косо глядел. Он в книгу приход-расход записывал. Каждый вечер, помню, керосиновую лампу зажжет и химический карандаш в язык тычет. А ведь были уже 50-е годы. Коммунизм начинали строить. Из страха я дедка своего буржуем не обзывал, но чуял классовую чуждость. Так что нынешний капитализм у меня как бы с дедовским лицом оказался.
— А у отцов-то, у тех уже сознание было колхозное.
— Да, отцы-то наши в трактирах уже не сиживали.
— Да! Верно, мужики! Чайные тогда были. Шофера в чайных на грудь принимали.
— А мы, значит, опять в трактирах.
— Ну, давай еще по одной!
После чего Вадик разворачивает косу из пеленок и по моей просьбе преподает науку подготовки лезвия к бою.
— Тут два пути есть, Павлович,— уложив косу на столе, как огромную селедку, говорит Вадик.— Можно шабером ее снимать до толщины бумажного листа полосу в палец шириной. Шабер вытачиваем из трехгранного напильника. Закаливается на паяльной лампе в автоле. А можно на полукруглом обушке оттянуть специальным молоточком. Чурку между ног, в нее вколотить обушок острым концом. И равномерно отбивать от пятки к носку. Тут главное, чтобы лодочкой лезвие не выгнулось.
— А если на наждаке?
— Тогда ищи наждак с программным управлением, чтобы микроны считал. Иначе пережжешь. Испортишь.
Вожделенно при этом рассматривает Вадик приобретение, предвкушая приятность работы новой косой.
— Ну что, еще по маленькой?
— Спасибо, Павлович. Добро и так посидели. А ты к тому же за рулем.
Совсем забыл! Неопытность! Первый раз в трактире! А Вадик со своим сорокалетним шофёрским стажем, значит, все держал в голове это обстоятельство: за рулем человек. И "чайника" предостерег от опасности. Хотя здесь ГАИ на сто километров не сыщешь. Стало быть, не от властей дорожных меня остерегал старый водила, просто от несчастья, и мудростью шоферской наделяет подспудно.
До съезда на проселок по шоссе от трактира еду медленно, весь внимание. А на луговой дороге можно и расслабиться. Тут разве что мышку задавишь, так и то не от присутствия алкоголя в крови, а так, нечаянно.
* * *
Дома в притворе дверей — записка: "Ждем Вас на встречу с читателями-земляками. Очень много мнений по поводу вашего очерка " Погружение" в газете "Завтра" 30 июля 2001 года. Начало в 12 часов". Это милейшая библиотекарша Галина Семеновна хлопочет.
