Если во всем этом и наличествовал элемент классовой революции — то только против собственного раввината. Еврейское национальное восстание, проходившее под прикрытием социальной революции, самым парадоксальным образом решало еврейский вопрос строго по Марксу — путем искоренения еврейского духа как такового. Происходил массовой отказ от еврейства, происходило, по сути дела, самоуничтожение народа еврейского — в том виде, в котором он существовал в черте оседлости, — и происходило оно в форме массового истребления народа русского...
НАПИСАВ ТАКОЕ — осмелившись написать такое — надо сделать паузу. Тем более что именно здесь история еврейского народа — именно как народа — в России заканчивается. В годы гражданской войны еврейский этнический элемент, полностью обрусевший (или влившийся в новую историческую общность, именуемую советским народом) и в значительной мере — через смешанные браки — растворившийся; остались организованные по трайбалистскому принципу “кланы” и “мафия” в разных сферах деятельности; осталась (в значительной мере) психология загнанного и дискриминированного меньшинства; осталось взаимоузнавание; осталось практически безошибочное опознавание не выпячивающих себя евреев со стороны других народов; осталась — хотя она и размыта — взаимовыручка слабых, — но самого еврейского народа не стало. В России живут сегодня (или выезжают из нее в другие страны) его потомки. Его обрусевшие потомки. Что не отменяет ни одного из вопросов, сформулированных выше, но переводит ответы на них в несколько иную плоскость.
Есть вопросы, честный ответ на которые психологически неприемлем. В таких случаях поэтому прибегают к двойному стандарт. “Странный народ евреи, — рассуждает один из персонажей у Василия Белова. — Утверждают, что Христа не было, а скажешь им, что он не был евреем, упрекают в антисемитизме”. Пример, возможно, неточный, но мысль верная. С априорным негодованием отвергают евреи все исторические обвинения по адресу своих предков (от мифических, вроде умерщвления христианских младенцев, до совершенно очевидных и неопровержимых — хотя бы потому, что соответствующие злодеяния совершались на памяти у старшего поколения живущих ныне людей). И в то же время без устали перечисляют великие научные открытия, музыкальные и литературные произведения и прочее, чем евреи, в самооценке, облагодетельствовали человечество и конкретную страну обитания. В неожиданном ракурсе роднит евреев с самыми оголтелыми юдофобами назойливое стремление “угадывать” и “вычислять” процент еврейской крови у знаменитых людей — и там, где она есть, и там, где ее ни сном, ни духом не было.
Не Нюрнбергские законы (эффективные только как инструмент государственного террора), но Нюрнбергский процесс дал, казалось бы, однозначный ответ на вопросы о личной, коллективной и общенациональной ответственности. Указав, в частности, что последняя представляет собой артефакт. Есть преступники, есть преступные группы и организации, но нет и не может быть преступных народов.
Однако подобный подход, при всей своей справедливости, представляется все же несколько поверхностным. Национальную самодентификацию каждого (равнозначную национальной памяти) уместно сравнить с отцовским наследством: его можно принять, но от него можно и отказаться. И если откажешься, если добровольно и последовательно откажешься от наследия своих предков, то к тебе не должно быть никаких претензий (кроме разве что моральной оценки такого поступка, но и это спорно: кто упрекнет, скажем, английского писателя Конрада в том, что он ощущал себя англичанином, а не поляком, каковым уродился?). И если — яркий сегодняшний пример — Жириновский, ощущает себя самым русским из всех русских, то исполать ему! И упрекнуть его в нерусскости или в недостаточной русскости может только расист (хотя на деле обвиняют почти исключительно так называемые демократы, что и само по себе показательно). Другое дело, что в самом его стремлении к превосходным степеням чуткий слух уловит фальшивую ноту — но это скорее “вождизм”, чем комплекс национальной неполноценности. И к рядовому человеку с национальным самовосприятием “жириновского” типа — или значительно более распространенного “воцерковленного” (имеется в виду православие) типа — вопросов возникать не должно, да и не возникает, кроме как в самых воспаленных умах.
Но так обстоит дело при отказе от отцовского наследства. Если же ты принимаешь его, если не объявляешь покойного отца банкротом, то берешь на себя не только имущество, но и долги. А применительно к нашей теме это высвечивает вопрос об общенациональной вине несколько по-иному. Если человеку угодно быть немцем, то он должен помнить (брать на себя ответственность) не только о Гете, но и о Гитлере. Гордиться тем, что является современником Гете, но и стыдиться злодеяний, совершенных немецкими (не кампучийскими же — кампучийских пусть стыдятся кампучийцы!) нацистами. А если человеку угодно ощущать себя российским евреем, то он, гордясь Левитаном и Пастернаком, не должен забывать и о Розе Землячке. То есть брать на себя ответственность и за Землячку. И с большими на то основаниями, гордясь теоретическими и военно-организационными дарованиями своего соплеменника Льва Троцкого, помнить о том, каким кровавым чудовищем он был... Это обидно, это отвратительно, это, наконец, нестерпимо — но дело обстоит так и только так.
И ЗДЕСЬ ПРОСЛЕЖИВАЕТСЯ еще одна обратная связь. Чохом отрицая предъявленные тебе (то есть твоему народу) обвинения, отрицая само право оппонента предъявлять какие бы то ни было обвинения (и презрительно-испуганно клеймя его антисемитом еще на дальних подступах к щекотливой теме), тем самым волей-неволей уравниваешь справедливые обвинения и заведомо облыжные наветы. Выяснив, что твой оппонент — антисемит, аттестуешь его таковым — и прерываешь спор, как будто тот и вправду исчерпан... Ну, антисемит-то он антисемит, а дальше что? Пренеприятный человек Порфирий Петрович, и профессия у него по определению зловредная, но старушку-процентщицу Раскольников тем не менее порешил. И Лизавету тоже. А на царя-батюшку, допустим, не покушался. И в мыслях такого не держал, хотя и мнил себя новым Наполеоном (правда, Порфирий Петрович его не сей предмет и не “раскалывал”). И если тебя обвиняют в том, что ты картавишь и пьешь кровь христианских младенцев, не отвергай оба обвинения с одинаковой иррациональной горячностью. Признай, что картавишь, — и либо смирись с этим, либо обратись к логопеду.
Отвергни поэтому обвинение в соучастии во всемирном жидо-масонском заговоре. Ты о нем ничего не знаешь. Ты даже газеты, талдычащие об этом ежедневно, брезгуешь или боишься читать. Отвергни обвинение в еврейском иге 1917—1937гг. — такого ига не было. Хотя об исключительном еврейском преобладании в карающейся Утопии тоже не забывай. Что же касается еврейских бед и обид, то, претерпевая их, задумайся о том, в какой мере являешься не только объектом юдофобии, но и ее причиной.
“Ненавидят меня как раз за то и только за то, что я еврей”,— возразят мне и будут в известном смысле правы. Но только в известном смысле. Потому что как сама “фобия” играет всеми цветами радуги, так широким многокрасочным веером раскрываются и ее причины. Удивительно, но факт: при хваленой еврейской осмотрительности (и предусмотрительности) профилактика антисемитизма играет в национальном поведении просто-напросто ничтожную роль. Особенно это стало заметно в последние годы, когда препоны негласного государственного антисемитизма отпали, а за деньги стало возможно купить все, что угодно. В том числе и хасидский праздник в Кремле. В том числе и эфирное время на телевидении, а затем — и само телевидение. Оскорбительное словечко “Тель-Авидение” появилось не на пустом месте.
ЗАГОВОРИВ ОБ ОТЪЕЗДЕ — и тем более решившись на него — обрусевшие евреи выпятили не столько инородчество, сколько инородность, инакость, до сих пор тщательно, упорно и в значительной мере успешно ими скрывавшиеся.
Хорошо помня тогдашние обстоятельства и дружа (с некоторыми — до сих пор) с людьми, внезапно превратившимися не скажу в сионистов (иудаизм был и остается им чужд), но в энтузиастов далекого и малосимпатичного, хотя и победоносного государства Израиль, я вспоминаю мгновенное перерождение этих людей: вчерашние подписчики “Нового мира”, болельщики “Спартака” и “Зенита”, почитатели Аксенова и Булгакова, пьяницы, бабники, драчуны и картежники вдруг — задолго до “прорабов перестройки” — заговорили об “этой стране”, в которой им разом разонравилось, а главное, стало неинтересным — “до лампочки” — буквально все. И воспринималось это не столько как предательство (в брежневской стране не было идеалов и ценностей, стоивших того, чтобы их предать), сколько как саморазоблачение. Предательством это оказалось по отношению к соплеменникам, которые не собирались уезжать к родным, которых выгоняли с работы, к самой идее обрусения. Но, раз начавшись, процесс пошел с обеих сторон, возникла новая обратная связь.
