парад в мае.
Русский святочный рассказ — это история о холоде. В России холод — особая часть реальности. Амундсен в своей книге «Южный полюс» (1912), писал: «Те, кто думают, что после длительного пребывания за Полярным кругом человек становится менее чувствителен к холоду, глубоко ошибаются. К холоду привыкнуть нельзя» [27]. Потом её переписали Ильф и Петров в своём фельетоне 1935 года «Собачий холод» и многие запомнили её именно оттуда [28]. К холоду привыкнуть нельзя, оттого у чуда, которое происходит среди снега и льда, особая цена. Святочный рассказ — это история об особом счастье — неожиданно обретённом, будто найденная в лесу избушка с запасом дров.
Сейчас ситуация изменилась. Вместо насильной секуляризации зимней сказки возникла странная смесь, где есть одновременно и святки, и державность, и Родина — в общем, как в московском метро. Чуть отступив от темы, я бы рассказал вот о судьбе одной советской книжки. Это «Крайний случай» детского писателя Ильи Туричина (1921–2001). Она впервые вышла в 1965 году и рассказывала о матери, что провожая сына на войну, дала ему краюху ржаного хлеба, что не черствела и защищала его от пуль. Там были совершенно безумные немецко-фашистские захватчики, будто сошедшие с карикатур Кукрыниксов, которые никак не могли изничтожить красноармейца, и только дождавшись того, как он поделится хлебом с немецкой девочкой, выстрелили ему в спину из пистолета с кривым дулом. Эффект вышел неожиданный: солдат не умер, а превратился в бронзовую статую с мечом и девочкой на руках. Немецкая девочка, может, и не хотела бронзоветь, но тут уж её никто не спрашивал, к тому же все фашисты одновременно погибли. Эту сказку издавали множество раз, и я её хорошо помню по своему детству. В 2010 году её переиздали в Белоруссии [29]., и, по слухам, митрополит Филарет и издатели внесли с ведома наследников в текст примечательные изменения. Теперь в аннотации пишут: «Мужественно сражался Иван против фашистов, дошёл до Берлина и спас от смерти маленькую немецкую девочку. Всю войну он берёг краюшку хлеба, испечённого матерью. А самого Ивана хранила от вражеских пуль чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Издание адресовано юным читателям». Я-то про эту книгу слышал давно, однако в руках её не держал.
Но вернёмся к русским морозам. Есть ещё важная общая деталь: в святочном рассказе тема детей на морозе появилась удивительно давно, наверно, сразу при его рождении. Дети и холод — главные противоположности не только литературы, но и жизни. Замерзает ли со своими бессмысленными спичками девочка, которую придумал мизантроп Андерсен, суёт ли эсэсовец голого младенца к открытому окну в романе Юлиана Семёнова «Семнадцать мгновений весны», везде одно и то же.
Сто лет назад, ещё до революции, машина, производящая святочные рассказы, тоже работала на полную мощность. И, понятное дело, в этом жанре отметились большие писатели. Одни, как Куприн, делали это в канонах жанра, у других, как у Достоевского, получался знаменитый шар, внутренний диаметр которого больше, чем внешний. То есть «Мальчик у Христа на ёлке» (1876) — не просто святочный рассказ, а философское сочинение про христианскую мораль, милосердие и прочее, что Достоевскому чрезвычайно важно. Писатель, кстати, взял сюжет из стихотворения немца Фридриха Рюккерта «Елка сироты», который, как и положено, уморил ребёнка на морозе. Но и сам Достоевский наводит такого ужаса, который никакому Андерсену и не снился: «Одни замерзли ещё в своих корзинах, в которых их подкинули на лестнице к дверям петербургских чиновников; другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей (во время самарского голода), четвёртые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы» [30].
Так вот, 25 декабря 1895 года в газете «Нижегородский листок» был напечатан святочный рассказ «О мальчике и девочке, которые не замерзли». Написал его писатель Максим Горький, которому тогда исполнилось 26 лет. Горький сходу начинает полемизировать с Достоевским и говорит: «Я понимаю хорошие намерения авторов святочных рассказов, несмотря на их жестокость по отношению к своим персонажам; я знаю, что они, авторы, замораживают бедных детей для того, чтоб напомнить о их существовании богатым детям, но лично я не решусь заморозить ни одного бедного мальчика или девочки, даже и для такой вполне почтенной цели… Я никогда не замерзал сам, никогда не присутствовал сам при замерзании бедного мальчика или девочки и боюсь наговорить смешных вещей при описании ощущений замерзания… Да потом и неловко как-то умерщвлять одно живое существо для того, чтобы напомнить о факте его существования другому живому существу… Вот почему я предпочитаю рассказать о мальчике и девочке, которые не замёрзли» [31].
Что там происходит? В святочный вечер двое детей просят милостыню на городской улице. Это Мишка Прыщ и Катька Рябая. Горький говорит, что если благовоспитанная публика нервничает, то готов переименовать их в Мишеля и Катрин. (В этот момент мы понимаем, что Горький пишет пародию, построенную на обратных общих местах). Нынешнего искушённого читателя, впрочем, передёргивает и от выражения «опытный пострелёнок». Итак, собравши рубль и пять копеек, дети идут в трактир и получают там чаю и колбасы с хлебом. Тем дело и кончается, и Горький как бы грозит пальцем потребителю святочных чудес. Что, хотел мучений? Не будет тебе этого, подлец, вот тебе двое живых, хоть и грязных детей, обладающих чувством собственного достоинства (ну и колбасой, конечно). Кстати, в двадцатишестилетним Горьком даже здесь чувствуется талант, там есть оборот: «Она так вот никак не могла ещё привыкнуть к могучей, оглушающей гармонии кабака». Гармония кабака — вот настоящий литературный или философский образ. Рассказ кончается словами: «Теперь я спокойно могу оставить их оканчивать свой святочный вечер. Они — поверьте мне — уж не замёрзнут! Они на своём месте… Зачем бы я их заморозил?.. По моему мнению, крайне нелепо замораживать детей, которые имеют полную возможность погибнуть более просто и естественно» [32].. В общем, у Горького нет Христа, нет ёлки, а есть чай и колбаса, а также два оппонента. Один — Достоевский, а другой — безымянный обыватель, желающий пролить слезу умиления на морозе. Но тут, как ни странно, он сходится с Достоевским, который ещё в «Петербургской летописи» пишет: «Нередко же действительность производит впечатление тяжелое, враждебное на сердце мечтателя, и он спешит забиться в свой заветный, золотой уголок, который на самом деле часто запылён, неопрятен, беспорядочен, грязен. {…} Наконец, в заблуждении своем он совершенно теряет
