У вас, Димитрий, в запасе ещё два года. Успеете. Но медлить нельзя. Успехов, le Petit!
«Завтра» № 32, 10
Эта статья была своевременно предложена газете «Завтра» к 80-летию со дня рождения В.М. Шукшина. Но ответственный сотрудник газеты известный антисоветчик Владимир Бондаренко в знак протеста против её публикации объявил сухую голодовку и даже пригрозил вскрыть вены. Из соображений гуманности газета не стала печатать статью.
Года два тому назад я придумал стишок:
От рассвета до заката
И в любое время дня
Ходят-бродят шукшинята
Под окошком у меня.
Именно так: близнецы Фома и Фока, внуки Василия Шукшина, сыновья его дочери Маши, живут в соседнем подъезде, мы нередко видимся, уже беседуем, и я даже начинаю их различать. Очень солидные белобрысенькие мужички. Так что не только на литературной стезе Шукшин был для меня собратом-соседом, но вот и в жизни через внуков чувствую его живое соседство. Кроме многих других и по этой причине тоже, я с особым вниманием встретил недавно юбилейную дату Василия Макаровича. Смотрел по телевидению все его фильмы, слушал воспоминания друзей-знакомых и, конечно, читал статьи в газетах.
Начал с «Литературки». Здесь главная статья, конечно, Валентина Распутина. Хорошо, хорошо… «Окончилась земная жизнь Шукшина…» Началась небесная. Хорошо! Только заголовочек несколько озадачивает — «Даёшь сердце!» Это как? Можно сказать и — «Даёшь ум!»? Ведь так говорят о том, чего нету, но надо взять, получить, добиться: «Даешь пятилетку в четыре года!»… «Даёшь коллективизацию!»… «Даёшь Берлин!»
Несколько смущает и такое уверение: «Феномен Шукшина в том, что его не должно было быть, никто ему не давал справки на деятельное существование. Не должен, а явился». Ну не справки, конечно, а разрешения или пропуск, что ли? Странно… А кто давал разрешение на «деятельное существование» Пушкину и Лермонтову, Гоголю и Достоевскому? Кто выписывал пропуск Горькому и Есенину, Шолохову да и самому Распутину?
Но это у него не юбилейная обмолвка. Распутин уверен, что Шукшин жил во времена, когда «конфигурация жизни не могла не калечить людей». Ну вот искалечила она, допустим, того же Шолохова, Валерия Чкалова, Шостаковича. Так? Они, советские люди, «перестали различать, где благо, а где напасть и не верили ничему». И вот, говорит, из-за этого «потеряло свою могучую силу государство. И когда итог этот стал окончательно предрешен, Шукшин ушел». Это, что ж, ещё в 1974-то году, задолго до горбачёвско-ельцинской катавасии всё было окончательно предрешено? И катавасия, и её творцы ни при чём? И никто не виноват? Здесь слышится то ли признание закономерности ухода Шукшина в 45 лет, то ли объявление его дезертиром. Мы же с Распутиным не ушли и по мере сил противодействуем «окончательному решению» русского вопроса. А вот Василий Макарович…
Распутин совсем не одинок в своей уверенности, что все доброе в советской жизни не должно было иметь место, но почему-то было. У его единомышленников давно и формулировочка на сей счёт есть: «Не благодаря, а вопреки!». Например, с особым рвением они твердят: «В Великой Отечественной войне наш народ победил не благодаря Советской власти и партийному руководству, не благодаря Сталину и его маршалам да генералам, не благодаря героизму советского солдата, а вопреки всему этому!»
Ну а отдельные личности применяют эту формулу к своей горемычной судьбе. Вот, скажем, Ирина Ракша, ровесница Распутина. Журналист, уверенный, что в Советское время преуспевали только холуи да негодяи, говорит ей: вы не были придворным автором, не писали в угоду кому-то, не врали, но как же вам удалось издать около двадцати книг, написать множество статей, очерков, сценариев? Она отвечает: «Всё, что у меня получилось, — это не благодаря, а вопреки им», т. е. властям советским. Запомним…
Ракша тоже писала о Шукшине и много. А он вот что отвечал ей и всем этим вопрекищикам: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвёл в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Уверуй, что всё было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания — не отдавай всего этого за понюх табаку. Мы умели жить. Помни это. Будь человеком». Но, увы, не могут они, не могут…
Однако, что там в «Литературке» ещё? Вторая главная статья написана, разумеется, Львом Аннинским. Прочитал — ничего не понял. Второй раз прочитал — усёк отдельные фразы. Например, ещё на свежую голову — самую первую: «Вот уж кто не мыслился в почтенном возрасте!» Опять выходит: вовремя убрался. И картина Советской жизни та же: «обездоленное крестьянство», «обездоленные горожане»… И как рука поднимается в нынешнее время сплошного бандитизма и беспошлинного ограбления народа так писать о том времени! Для критика страна не измордована, не оплёвана, не разворована, не обманом, ложью и силой затащена в джунгли, кишащие гадами — она всего лишь «перестроилась», и притом сама! А Советская власть не захлебнулась кровью в Останкино и в Доме Советов, а тоже сама «исчезла», растворилась, растаяла. И автор считает, что эти джунгли как-то «срифмуются»!) с прошлыми временами. А «пока Шукшин — там», в этих временах. Вот срифмуемся, тогда и читать его опять будем.
А ныне, говорит, «мы ж на все вопросы отвечаем теперь по-другому». На все!.. Это кто же — мы? Это на какие ж вопросы? Например, на существенный вопросик: «Что делать, если население страны ежегодно убывает на 800 тысяч душ?» я лично и пятьдесят лет тому назад, когда мы в вами, Лёва, работали в «Литгазете», и ныне ответил бы одинаково: «Надо свергать правителей, судить их и ставить во главе страны разумных, честных и грамотных людей». А вы, Лев Александрович — «по-другому»! Так не таись — как? Свобода ж…
Дополз я ещё до строк о том, где, рассуждая о шукшинском романе «Я пришёл дать вам волю», критик заявил, что «при советской власти с её марксистским базисом»… Фи-фи!.. «не больно-то различались понятия свободы и воли». И вот только теперь раскумекали мы это благодаря философам прошлого. Это похоже на то, как Надежда Мандельштам уверяла, будто в Советское время не употреблялись слова «честь» и «совесть». Но, помилуй Бог, могу напомнить множество примеров ясного понимания помянутого различия, чему «марксистский базис» ничуть не мешал, но приведу лишь один, что сейчас под рукой. Ещё в 1976 году я написал стихотворение «Случай под Одессой». Это рассказ о действительном факте: Пушкин, будучи в южной ссылке, однажды удрал от всякого начальства и в чистом поле набрёл на воинскую часть, которая приветствовала его пушечным салютом. Так вот,
Он убежал за город, в поле.
И долго брёл. Какая тишь!
В душе ни горечи, пи боли.
И не свобода здесь, а — воля!
Вот руки вскинь — и полетишь…
И никаких философов прошлого не потребовалось мне.
Дальше продираться сквозь завалы и ограждения бесчисленных скобок, кавычек, многоточий, вопросительных знаков (и это писатель пишет о писателе!) я по ветхости здоровья не мог. Да так и не понял, что же всё-таки хотел автор сказать, ядро ореха-то в чём? Впрочем, возможно, он в этом и не виноват, просто у меня, не удивительно, уже одно полушарие в полной отключке.
А рядом в «ЛГ» статья «Приговор Стеньке Разину» Юрия Скопа, давно живущего в Риге. Он «с большим душевным теплом рассказывает о судьбе так и не появившегося на экранах фильма о Разине». Впрочем, фильма-то и не было.
Статья начинается с неубедительных лингвистических изысканий: «Искренность, ведь она от иска, да?» От судебного, что ли? Да ничего подобного. Она скорее от изменившегося «корня»: искоренность, т. е. слова или чувства из корня, от корня. Вот почему, говорит, в моём рассказе «требуется чего-то покрепче, может, от крови? ОТКРОВЕННОСТИ?» И опять мимо. Корень здесь не «кровь», а «кров», т. е. кровля, покров, что отбрасывается в порыве откровенности.
Конечно, такое начало подрывает интерес к статье, но учитывая, что передо мной эмигрант предпоследней волны, я дочитал её. И вот что там в самом конце: «Да, да, — свидетели имеются — тогдашний живой гений и классик Сергей Аполлинариевич Герасимов, царь и бог киностудии им. Горького, по заданию ЦК сообщил на Старую площадь, что Разин в вульгарной трактовке Шукшина разрушит привычный народу стереотип стихийного атамана и разбойника и позволит воспринимать его как сознательного бунтаря против государственной власти. Вот о чём мне поведал Макарыч». Словом, испугался Герасимов антисоветского бунта после фильма.
Но, во-первых, если есть свидетели, где они, кто они? Уж из суверенной Риги-то можно бы рассказать о деле сорокалетней давности. Никак нет-с. Молчок. И я должен верить почётному гражданину Кобленца?
