Через пару лет, когда остров посетил его старый друг, Гарблер узнал правду. Друг рассказал, что все происходившее с ним после успешной работы в московской резидентуре объясняется подозрением в шпионаже в пользу Советского Союза. Его считали советским «кротом» в ЦРУ и поэтому все унизительные назначения преследовали одну цель — ограничить его разведывательные возможности и заставить уйти из ЦРУ. Позднее из своего личного дела, которое выдали ему из архива на основании Закона о свободе информации, он понял, что все беды принесла его работа с Игорем Орловым, которым он руководил почти двадцать лет назад в Западном Берлине. Голицын в Орлове увидел таинственного «крота» Сашу. Орлов не состоял в кадрах ЦРУ, работал по контракту как вольнонаемный. Но Голицын убедил контрразведчиков и Энглтона, что он мог быть групповодом и вербовщиком советских «кротов» и поэтому ему было лучше держаться в тени. Свыше десяти сотрудников разведки, работавшие в разное время с Орловым, попали под подозрение, находились в длительной проверке. Некоторые были уволены, даже не зная истинных причин.
Из своего досье Гарблер также узнал, что второй причиной возникших подозрений было его знакомство еще в Корее в 1950 году с советским разведчиком сотрудником английской МИ-6 Джорджем Блейком, с которым он регулярно играл в теннис.
В 1976 году Гарблер все-таки потребовал провести официальное расследование подозрений, висевших над ним почти десять лет. В итоговом заключении говорилось, что «вопрос о нарушении безопасности полностью решен в вашу пользу». Он вышел в отставку 31 декабря 1977 года и добился от ЦРУ денежной компенсации за испорченную карьеру.
В начале июня 1962 года в Женеве сотрудник Второго главного управления КГБ Юрий Носенко, находящийся в составе советской делегации по разоружению, вышел на американскую резидентуру с предложением своих услуг. Носенко имел звание капитана и был заместителем начальника 7 отдела, в функции которого входила контрразведывательная работа среди иностранцев, посещающих страну. С ним встретились Бэгли, тогда сотрудник резидентуры в Берне, и прилетевший из Лэнгли Кайзвальтер. Носенко предложил за девятьсот швейцарских франков, которые, как он сказал, растратил из сумм КГБ, купить у него секретную информацию. Он якобы передал им сведения о расположении нескольких десятков подслушивающих устройств в американском посольстве в Москве, о подставленном резидентуре ЦРУ в Женеве агенте ПГУ, о проникновении советской разведки в английские спецслужбы в Швейцарии, о системе слежения «метка» с применением химического препарата при ведении наружного наблюдения за персоналом западных посольств в Москве и о кадровом составе резидентуры советской разведки в Женеве и некоторых других городах. Он отказался поддерживать связь с ЦРУ в Москве. Договорились, что останется «агентом на месте» и в следующий приезд снабдит свежей информацией. Отработали условия связи на случай выезда в любую западную страну.
В Вашингтоне в управлении контрразведки информацию Носенко на основе данных Голицына оценили как дезинформацию. Энглтон пришел к выводу и убедил в этом Бэгли, что новый инициативник, которому присвоили кличку «Алекс», является подставой КГБ. В конце января 1964 года Алекс вновь объявился в Женеве и с ним встретились те же двое. Вопрос, который интересовал ЦРУ после убийства 22 ноября 1963 года в Далласе президента Кеннеди, был задан в первую очередь: имел ли убийца президента Ли Харви Освальд агентурные отношения с КГБ? Заявление Носенко, что он вел дело Освальда, потрясло американцев. Носенко подробно рассказал о всех злоключениях Освальда в СССР и заявил, что КГБ даже не делало попыток завербовать его и использовать в работе против США.
Хотя эти данные соответствовали официальному заявлению советского посольства в Вашингтоне, они в то же время не вполне удовлетворяли спецслужбы, которые не могли поверить, что Освальд, служивший на секретной базе разведывательных самолетов У-2 в Японии, не имел контактов с КГБ. Возник весьма серьезный вопрос — доверять ли Носенко.
Сообщение Носенко о том, что наружное наблюдение КГБ случайно вышло на Пеньковского во время наблюдения за его связником женой английского разведчика Чисхолм, также вызвало большое подозрение в его правдивости.
Возникли и другие вопросы.
Неожиданно для обоих сотрудников ЦРУ 4 февраля Носенко заявил, что из Москвы пришла служебная телеграмма с указанием о его досрочном отзыве из. Женевы. Но он опасается, что его подозревают в шпионаже и возвращаться не намерен. Спустя несколько лет он признался, что выдумал историю с телеграммой, так как полагал, что ЦРУ может отказать ему в просьбе о предоставлении убежища. В тот же день по американским документам его переправили в ФРГ, а 11 февраля доставили самолетом на базу ВВС Эндрюс близ Вашингтона.
Обстоятельства предательства Носенко мною рассказаны так, как о них написано в западных средствах массовой информации. Однако до сих пор в среде бывших сотрудников КГБ, достаточно хорошо знавших Носенко, существуют различные версии, которые отличаются от изложенной. Одну из таких точек зрения высказывает в своих воспоминаниях «КГБ и власть» бывший первый заместитель председателя КГБ СССР Филипп Денисович Бобков: «…Я же до сих пор убежден, что Носенко попал в какую-то сложную ситуацию, и не выдержал. Конечно, не исключено, что он заранее обдумал свой шаг, только душа моя этого не принимала, я знал, как любил Юрий дочь, как тяжело переживал ее болезнь. Не мог он вот так просто бросить ее, бросить семью. А возможно, ему пригрозили, что убьют. У меня для такого вывода были основания». Нечто подобное о Носенко высказывает генерал контрразведки Вадим Удилов: «Юрий Носенко возможно и был избалованным судьбой человеком… Ему было много дозволено и доступно. Но бежать было незачем. Так думаю я — бывший детдомовец!». Последующие действия ЦРУ по отношению к Носенко могут служить основанием для такого мнения, но для его доказательства требуется отдельное исследование.
Жизнь Носенко под покровительством ЦРУ оказалась настоящим кошмаром, который продлился четыре года и восемь месяцев. Энглтон и поддерживающий его Бэгли, ставший вскоре его заместителем, считали, что задача Носенко как подставы заключалась в отвлечении усилий ЦРУ по поиску «крота», к разоблачению которого они подошли, вероятно, совсем близко, если КГБ стал засылать своих офицеров. И вторая, не менее важная, задача — довести до ЦРУ дезинформацию о том, что КГБ не имел никакого отношения к Освальду и соответственно к убийству президента Кеннеди.
Большая часть переданной Носенко информации вызывала недоверие. Например, при опросе его по Саше он заявил, что им является некий армейский офицер американской армии в Западном Берлине. Найти этого Сашу удалось лишь спустя два года, когда появившийся для вербовки Артамонова Кочнов, которого также опрашивали по этому неуловимому «кроту», выдал точные сведения. Но Саша, в прошлом армейский майор, якобы завербованный в ФРГ в 1959 году, уже был известен ФБР. Он сознался, его не судили, а перевербовали и использовали непродолжительное время как двойного агента в период Карибского кризиса.
Интересны суждения бывшего заместителя помощника директора ФБР по контрразведывательной работе Джеймса Нолана о Саше и Китти Хок. Он полагал, что Кочнов — очередная подстава, и выдавая Сашу, КГБ пытался убедить ЦРУ и ФБР в истинности его намерений, не зная, что Саша уже раскрыт и перевербован.
Менее чем через два месяца после появления Носенко в США ЦРУ решило начать так называемый, «враждебный допрос». Перед Энглтоном стояла одна задача — заставить русского признаться, что он подстава КГБ. Сначала он содержался в душном и непригодном для проживания верхнем помещении конспиративного дома под Вашингтоном, а затем специально для него построили отдельную бетонную камеру на «Ферме» вблизи города Вильямсбурга — так называется разведывательная школа ЦРУ в Вирджинии. Содержание там Носенко действительно можно сравнивать с карцерами бериевского ГУЛАГа. Нет смысла описывать все методы психологической ломки, которой подвергался Носенко. Можно лишь сказать, что к нему семнадцать раз насильно применяли тяжелейшее «лекарство правды», кололи наркотиками. Только спустя год его стали выводить на получасовые прогулки около бетонной камеры.
Столь длительное содержание Носенко под арестом без решения суда, физическое и психологическое воздействие на него противоречило законам США. Это понимали и в ЦРУ. Пит Бэгли, ставший в 1966 году заместителем начальника советского отдела, считал, что освобождение Носенко может обернуться весьма неприятными для него и Энглтона последствиями. Он написал шефу контрразведки записку с изложением вариантов решения этого дела и ухода от возможного наказания, в которой предусматривалось: «…уничтожить человека…представить его неспособным связно излагать свои мысли (специальные дозы препаратов и т. д.)…помещение в сумасшедший дом, не делая его сумасшедшим». Эта записка случайно сохранилась в документах Бэгли и была найдена в 1976 году.
