В последний год "Литературная газета", которую возглавил одаренный писатель и публицист Юрий Поляков, также стала дышать свежим воздухом принципиальности и объективности, полностью отсутствовавших на затхлых полосах еженедельника, захлебывавшегося ранее в прославлении западной демократии, умилявшегося любыми кульбитами предателей Отечества типа Шеварднадзе, А.Яковлева, Козырева и певшего дифирамбы горе-реформаторам Горбачеву, Ельцину и их изолгавшейся камарилье. А теперь статьи Красникова, Кивы, Ципко, Сироткина и других хорошо думающих авторов дают ответы на многие вопросы, поставленные "содомской" нашей современностью.
Я рад, что на страницах этих газет удалось мне хоть как-то откликнуться на страдания и ужасы, захлестнувшие Россию, переживающую подлинный "Армагеддон". Полученные отзывы на эти выступления со словами искренней благодарности стали лучшей наградой, каковую не в состоянии заменить щедро раздаваемые друг другу значки и премии опьяненных вседозволенностью временных хозяев жизни.
Когда я впервые вошел в кабинет главного редактора газеты "Завтра", чтобы предложить ему юбилейные воспоминания об Андрее Тарковском, то тут же высказал свое несогласие с некоторыми политическими аспектами и социальной направленностью его детища. На что мой собеседник, которого я узнал во Пскове и восхищался его тогдашними статьями о любимом городе, не задумываясь, ответил: "Я тоже многое в газете не приемлю, но у нас, в отличие от проплаченных демократических СМИ, плюрализм". И как радостно мне видеть свои материалы на "завтрашних" страницах в первозданном состоянии, без каких-либо правок и посторонних вставок.
Прошлогодние выступления в периодической печати, кажущиеся мне наиболее актуальными и прочувствованными, я счел нужным поместить в псковской книге, ибо все они так или иначе связаны с моим любимым городом и его прекрасными людьми. Не мог я не включить в состав приложений и блестящее эссе А. Проханова "Псков земной и небесный", потрясшее меня глубоким знанием жизни древнего города, пониманием специфики местного уклада, любовью к людям, хранившим псковские святыни, традиции и обычаи, поднявшим в послевоенные годы Псков из руин. С героями прохановского повествования я десятилетиями имел счастье сотрудничать, дружить, ссориться, мириться и получать радость от общения с ними.
Затворничество последних лет открыло мои глаза на друзей истинных и случайных, относившихся ко мне потребительски, а иногда под личиной приятельства таивших зависть и даже злобу. Бог им судья, но уже сейчас видно, во что превращаются нередко одарённые от природы люди, лавируя между правдой и ложью, попирая принципы порядочности и честности и забывая время от времени перечитывать провидческие страницы гоголевского "Портрета".
Истинных друзей осталось немного, но "мал золотник, да дорог". Постоянно я ощущал заботу и внимание со стороны коллег по работе в Институте реставрации, да и служащих в других реставрационных учреждениях; ни на минуту не оставлял меня без внимания Валентин Лазуткин, один из тех, на ком держалось и держится отечественное телевидение. Трогательность и деликатность уроженца теплой, благодатной Рязанщины помогала мне преодолевать тяжелые периоды полного отчаяния. Поддерживал меня своим северным духом и пониманием ситуации замечательный русский писатель Валентин Распутин, а его публицистические выступления и наши беседы о судьбах родной земли надолго отвлекали меня от повседневного уныния. Присылая книги с теплыми автографами и советами, как надо лечиться травами, Виктор Петрович Астафьев не давал мне расслабляться и потерять веру в силу мужской дружбы. Очень переживал я, когда любимый писатель, пойдя на поводу своего не всегда уравновешенного характера и запальчивости, дал повод "демократической черни" записать его к себе в единомышленники, перессорить с товарищами по перу и даже проглотить наживку с ворованными премиальными от березовского "Триумфа". Знаю, как тяжело и больно стало его раскаяние, о котором он говорил своему постоянному собеседнику и младшему товарищу Валентину Курбатову. Описывал, как снится ему часто В.Г. Распутин и все, что связано с прошлым писательским братством.
А жизнь за окнами моей своеобразной тюрьмы-больницы продолжала стремительно скатываться все глубже и глубже к вратам преисподней. Представители "второй древнейшей профессии" не уставали врать, причем ложь становилась все цветистее по мере подкармливания ее авторов вознаграждениями, зачастую превосходящими пенсионные бюджеты малых городов России. Особенно беззастенчивыми лгунами оказывались политобозреватели и шоумены, когда в дом родной приходила беда или очередная катастрофа заставляла вздрогнуть от беспощадности карающего нас меча. Одним из самых циничных примеров журналистской беспардонности стало шоу набившего руку на смаковании горяченьких событий и заматеревшего на постоянной лжи Познера, посвященное гибели "Курска".
Одаренный поэт Евгений Нефедов посвятил этой и всем подобным телеэкзекуциям гневное и актуальное стихотворение, выражающее настроения всех, кто устал от проповедей теленаставников, получивших твердые установки от своих заокеанских и доморощенных хозяев.
Из книги "Мой Псков"
Псковская Областная типография, 2003
17 июня 2003 0
25(500)
Date: 17-06-2003
Петр ОССОВСКИЙ
Остров имеет два совершенно разных лица. Одно из них видишь, когда подплываешь к пристани. Здесь все как полагается у нас в России: церковь с небольшой рощей вокруг нее, стоящая на высоком берегу; маленькая часовня с покосившимся крестом на ней; дома, выстроенные вдоль берега, окна, которые, как глаза, не мигая, смотрят на гладь озера; маленькие садочки за выкрашенными заборчиками и довольно большая группа деревьев, высаженных на кладбище.
У пристани, в бухте, мотоботы и маленькие суденышки. Вся прибрежная полоса усеяна лодками разных размеров, большей частью просмоленных недавно и старых, дерево которых похоже на серебро.
Среди изб, покрашенных в различные яркие цвета, в центре два двухэтажных дома белого из красного кирпича, купеческие особняки. Эти два дома да церковь с часовней на берегу уцелели от последней войны, когда весь остров был сожжен немцами. В этих домах расположилась колхозная и советская власть, ну а в церкви — духовная. В белом купеческом особнячке аптека с продавцом-горбуном Мишей и почтовое отделение с новым современным телефоном. Изредка вдоль всех домов по берегу прогрохочет "Беларусь" с прицепом, поднимая жуткую пыль, медленно оседающую на кусты сирени, цветущие яблони и открытые от жары окна.
Другое лицо открывается, если проследуешь на противоположный берег. Там окажешься в совершенно иной обстановке. Не верится, что находишься на том же самом острове, одно лицо которого уже успели рассмотреть. Противоположный берег — это девственная природа с громадными валунами, с золотым прибрежным песком, голубой гладью озера и первозданной тишиной, изредка нарушаемой криками чаек. Берег намного круче и обрывистее. Именно поэтому, находясь внизу, около воды, оказываешься совершенно закрытым от звуков того, жилого, берега. И если бы не попадались на каждом шагу полусгнившие резиновые сапоги, ботинки, пробитые чайники, измятые ржавые кастрюли, — словом, предметы нашего времени, то можно было бы подумать, что находишься на берегу озера где-то в библейских местах, и, появись Иисус Христос, идущий по воде со своими апостолами, библейская сцена была бы довершена. Этому впечатлению способствует еще и жара, которая стоит здесь уже целую неделю.
Я называю эту часть острова "библейской".
Из книги “На земле древнего Пскова. Записные книжки художника”
Псковская Областная типография, 2003
17 июня 2003 0
25(500)
Date: 17-06-2003
Семен ГЕЙЧЕНКО
— Когда я описывал после смерти А. А. Блока его квартиру, я в левом верхнем ящике сразу увидел карандашный набросок "Двенадцати", а в нижнем валялись какие-то кредитные билеты или облигации — не помню. "Двенадцать" описали, а это приказали в печь. Я и говорю: можно мне это взять на память? — Валяй! — говорят. А, оказалось, что эти облигации имеют хождение, и мы с приятелем пошли в банк и получили пятьсот рублей. Эх, и надрался я тогда за здоровье Александра Александровича!
— Отец брал меня в 1912 году на годовщину Бородина. И я помню цветение мундиров на Бородинском поле, когда имитировались атаки и марши. А в 13-м году я был на открытии памятника Александру III храма Христа Спасителя, и на всех фотографиях, обошедших тогда журналы, можно увидеть мальчика в матроске — это я.
