И вот не прошло и месяца, как я его встретил в составе другой группы, с другим командиром при выполнении реального боевого задания. Но оставалось только надеяться на лучшее.
Окончание следует
Лариса Романова
28 мая 2002 0
22(445)
Date: 29-05-2002
В КЛЕТКЕ
Веной рваной по губам
Правдой-маткой по лицу.
Не вернусь я прежней к вам,
Мир во мне спешит к концу.
Простынею на ветру
Хлопнет он, и я лечу.
Если вдруг глаза протру,
То от боли закричу.
В клетке дня наградой ночь,
Что не слышно тормозов.
Тут есть дочь, там тоже дочь,
Где руины глупых слов.
Пусть клюют меня враги
И скорбит по мне родня.
Здесь, за каменной стеной,
Верю в нас, мои друзья.
Лариса РОМАНОВА
Ноябрь 2000 г.
Денис Тукмаков
28 мая 2002 0
22(445)
Date: 29-05-2002
УМЕРЕТЬ ЗА ИДЕЮ
Зайти — только не на рынок, разгромленный вчера скинхедами под одобрительный рокот толпы, а — в "Макдональдс", в "Икеа", в тренажерный зал, на аттракцион "Бэтмэн", в пивной бар средней руки или в супермаркет на Новом Арбате. Столкнуться с прилично одетыми русскими людьми среднего возраста, что придирчиво осматривают выданный гамбургер, подбирают цвет диванных подушек, сгоняют лишний животик, прицениваются к баварскому, катают своих ухоженных детишек на магазинных тележках, забитых доверху вкусными излишествами. Услышать их неторопливо-суматошную речь — речь людей, у которых есть масса времени обстоятельно поболтать о милых пустяках. Подойти поближе, вдохнуть источаемый ими аромат, в котором смешаны ментол хорошей сигареты, приличная туалетная вода и чувство расслабленного земного довольства и успокоенности. Схватить за грудки каждого из этого многомиллионного общества новоявленных русских бюргеров, — не боясь разбить его сотовый, уронить барсетку, помять новый костюм — и прокричать рот в рот: "Веришь ли, что можно умереть за идею?!"
Он не обидится, не полезет драться ("кто я — кто он!"). Оправится, окинет взглядом — скорее презрительным, ибо нарушили его неприкосновенность. Нет, он не верит. Он не из тех, кому можно "втюрить всякую лабуду". За его плечами — жизненный опыт self-made человека, в котором он "такого почему-то не встречал".
Да ладно, он ведь и сам романтик: до сих пор вспоминает детские костры у бабушки в деревне и сплав на байдарках на третьем курсе. Он и сейчас нередко выезжает на пикники, благо мобильник в лесу ловит, и "молодцы те ребята, что придумали продавать в магазинах готовые дрова". Еще он может сходить с сыном на футбол — чтобы было также красиво, как в рекламе "Мастеркард", — но вид беснующейся толпы болельщиков ему противен: он будет кричать, когда сочтет нужным.
А в целом он "не позволяет себе срывов". Он не играет на автоматах, опасаясь, что, незаслуженно выиграв, он потом также незаслуженно проиграет в чем-то другом. Он не пропускает "Кто хочет стать миллионером" и даже пару раз, кусая локти, доходил до 250 тысяч, но посылать в передачу собственную кандидатуру он никогда не будет: ему важно "не облажаться на виду у всех, вроде этих кретинов". Он не пользуется услугами химкинских шлюх — не из-за морали или дороговизны, а из страха заразиться. Впрочем, "у кого не бывает маленькой интрижки?"
Он не верит в благотворительность, считая это "оригинальным способом ухода от налогов". Он убежден, что каждый нищий на улице — "хитрый бродяга, который зарабатывает больше нас с вами". А если гаишник не берет у него взятку, значит, "он уже достаточно набрал за сегодня". Его любимые поговорки: "Бесплатный сыр бывает только в мышеловке", "Если ты такой умный, то почему такой бедный?" и "Я не настолько богат, чтобы позволять себе дешевые вещи". Его любимый тост — "за лося": "чтобы елось и пилося, чтоб хотелось и моглося" и еще — "за здоровье, все остальное купим!".
Правда, он так никогда и не купит себе завод, имение, гольф-клуб или яхту, но он свято верит, что "собственность — священна" и что "если каждый будет трудиться на своем месте, то все у нас будет хорошо". Он не ходит на выборы, потому что "грязное это дело", а из политиков любит, когда показывают Жириновского ("потому что смешно") или Хакамаду ("потому что умная"). И вообще он — за демократию, "про нее еще Черчилль красиво высказался".
В кинотеатрах, где наконец-то ввели поп-корн и качающиеся кресла, он умеет "абстрагироваться", и когда на экране бравый американский рейнджер вгоняет пулю в лоб неуклюжему солдату Ивану с большими красными звездами на погонах, ему важнее "олицетворение побеждающего добра" и что можно "просто на пару часиков расслабиться". В "Макдональдс" он, ходит по той же причине, по какой покупает сыну игрушечный танк "Абрамс", а дочери — куклу "Синди": "наши лопухи не способны придумать такое же". А вообще-то Штаты ему не нравятся: "слишком задирают нос" (ему больше по душе маленькие страны, вроде Голландии или Швейцарии — "вот где рай-то!"). Впрочем, он тоже патриот, не хуже некоторых, и тоже любит Россию — как любил Францию галантерейщик Буанасье.
Конечно, он помнит, что был такой Советский Союз, но за последующими событиями он не следил: "пока одни коммуняки мочили других коммуняк, он зарабатывал на хлеб". Конечно, он знает, что такое героизм — и это знание было бы в нем еще крепче, если бы "бездарный Жуков не уложил на поле боя стольких солдат!" Впрочем, все имеет свои пределы, и, глядя на чумазые лица спецназовцев, вернувшихся из боя под Бамутом, он искренне удивляется, "на фига эти парни сражаются за ворюг-генералов?", а слушая новости из Палестины о взорвавшем себя шахиде, он прикидывает в уме, сколько же Арафат заплатил его родственникам.
Знает он и об антиглобалистах, что "с жиру бесятся — шли бы лучше работать". Слыхал и о работягах, что дерутся с ОМОНом у проходной своего завода: "им наверняка их директор башляет". А всякий раз услышав о нацболах, он знающе ухмыляется: не из-за красного флага над фашистской Ригой, а потому как "Лимонов-то… с неграми в Нью-Йорке… такое вытворял!"
Он даже знает о революционерах. Свои забытые со школы сведения о них он оживляет сериалом "Империя под ударом", в котором они "выведены метко: неуравновешенными психами, у каждого из которых просто не сложилось на личном фронте".
"Впрочем нет, не только. Слышал тут краем уха о каких-то нынешних революционерах — о них, помнится, говорил этот умница Познер… Вроде как они что-то взорвали… Памятник царю — креста на них нет! И еще на контрразведку нашу посягнули! А одна террористка, говорят, еще и с ребенком грудным была! Дите бы пожалела, мать! Еще хотели церетелевского Петра завалить. Мне он самому не нравится, портит облик Москвы, но взрывать его!.. Этак и до взрывов домов недалеко! Прав Познер, с этими террористами-экстремистами пора что-то делать!.."
Быдло.
Если бы стойкие ребята и девчата, которых режим засадил на чудовищные сроки по чудовищной же статье за "терроризм", приравнивающей их к Хаттабу и Басаеву, — если бы молодые люди были философами, как Ницше или Камю, они презирали бы это быдло, этот "средний класс", этих "последних людей" как божье несовершенство, как болезнь рода человеческого.
Если бы они были большевистскими комиссарами, они расстреливали бы этих "галантерейщиков" как мусор истории, как обывателей из "крайней хаты", неспособных помыслить о великом, о мессианской цели и светлом будущем.
Если б они были огненными пророками или ересиархами, они пастырствовали бы над этим жвачным стадом, ценой собственной веры дарили им спасение.
Если бы сегодняшние революционеры жили в девятнадцатом веке, то, как разночинцы, они шли бы в эту обезличенную массу общества потребления в надежде отыскать крупицу духа, не отравленную бигмаками и сериалами, чтобы вывести ее к свету.
Но они это они, и их путь особый. Это путь мучеников, русских шахидов. Почему эрвээсовцы пошли взрывать памятники? Почему девчонок из НРА обвиняют во взрыве приемной ФСБ? Неужели кто-нибудь настолько глуп, что верит, будто они хотели таким образом свергнуть строй или, как в Каспийске, убить множество ни в чем не повинных людей? Нет, всякий человек, кто еще может отличить черное от белого, поймет, что взрывы эти были деяниями веры. Символическими актами и одновременно — ритуальными самоубийствами.
Эти молодые люди добровольно предавали себя в жертву режиму с одной и только одной целью. Своим примером показать, что не вся еще Россия превратилась в сплошной "Макдональдс". Не все еще русские стали монотонной сытой массой, которую можно, как скотину, вести на убой. Что лимит на революции не исчерпан. Что зреет в России исполинская сила сопротивления и справедливого гнева, пока еще глухая и разогревающаяся, которая в один день сметет с лица земли всю гниль и нечисть нынешнего положения вещей, являющегося настолько неестественным и противным божественным и человеческим законам, что не может долго продолжаться.
