Скопилось огромное количество людей — в основном женщины, дети, старики. Время шло. Попытки покинуть площадь кончались расстрелом. Плакали измученные дети, кричали женщины. Что это за «митинг», для всех стало ясно. Стоять уже ни у кого не было сил, люди садились на землю. Из ближайших улиц группами уводили куда-то жителей пешком, потом стали слышны автоматные очереди. Они на какое-то время прекращались, а потом слышны были вновь. Это продолжалось весь день. Вскоре стали уводить людей и с Юбилейной площади. Я поняла, что скоро доберутся и до нас. Я решила попытаться убежать, когда поведут, и стала протискиваться назад вглубь площади. Я осталась в последней самой большой группе, всех нас погнали одной толпой. Бежать уже было невозможно. Тех, кто не мог идти, расстреливали на месте. Толпа двигалась по Танковой улице, усеянной трупами. Пока шли, изверги убивали детей прямо на руках у матерей, которые падали вместе с ними.
С Танковой нас скоро перегнали на Зеленую улицу, в конце которой был большой овраг, который нацисты раскопали поглубже, превратив в огромную яму для захоронения убитых ими людей. И когда толпа увидела трупы в этом овраге, поднялись иступленные крики, вой, призывы на идиш к богу спасти, но никто не услышал их.
Изверги подталкивали людей все ближе к оврагу. Я стала пробираться поближе к его краю. Впереди меня было много людей, я стала сгибать колени, опускаться все ниже, чтобы упасть в овраг как только начнется стрельба.
И она началась… Больше я ничего не помню: сама ли упала в яму или кто-нибудь из убитых сбил меня с ног. От страха я наверное потеряла сознание или оказалась в каком-то забытьи. Когда очнулась, я не поняла, что со мной, лежала лицом вниз, было тяжело дышать, что-то прижимало меня к земле. Наконец я начала вспоминать все, что произошло, поняла что жива, но не могла и пошевелиться, подняла голову, увидела кругом трупы и подумала, что и на мне убитые.
Я начала вытаскивать руки: сначала одну, потом с трудом другую. Стало легче дышать. Я приподнялась на локти, подтянулась вперед, сдвинулась с места, передохнула и снова поползла. Так я, наконец, выползла из-под трупов, добралась до кустов на краю оврага и легла. Кругом стояла поистине мертвая тишина. Кустарники еще были без листьев, и я стала разглядывать прилегающую улицу, попробовала встать, болела правая нога.
На улице было тихо. Продвигаясь осторожно от дома к дому, я брела в направлении улицы, где мы жили. Наше местожительство было недалеко от ямы, и я вскоре добралась до этого дома.
Не знаю почему, но я была уверена, что мама не попала в погром. Так оно и было. Я нашла ее на чердаке. Она спросила меня, где я была, получив ответ, что в яме, она больше меня не расспрашивала. Она предложила мне поесть, но я не хотела, хотя целый день ничего не ела. Хотелось только пить. Когда мне дали воду, зубы стучали о кружку — мне было очень холодно, вся одежда была в крови. Ее сняли и завернули меня в одеяло. Я уснула и проснулась на рассвете.
На чердаке мы оставались до тех пор, пока не услышали голоса еврейских милиционеров. В гетто была такая милиция (не полиция) при «Юденрате». Этих людей знали все. На рукавах они носили красные повязки. В их обязанности входило следить за порядком, собирать колонны на работу, после погромов и облав убирать трупы. В то утро они ходили по домам, собирая мужчин, для того чтобы они захоронили погибших в погроме. В тот день погибла Рая — жена моего брата Сени. Ей был 21 год. В следующем погроме погибла вся ее семья.
По окончании Второй мировой войны американские евреи прислали деньги на памятник евреям, погибшим в массовом погроме 02.03.1942 года, он водружен в Минске в 1947 году и стоит там по сей день. Пока я жила в столице Белоруссии, я ходила к нему, к той яме, в которой могла лежать (и лежала) вместе с теми невинными жертвами, которые там захоронены.
Стало традицией, что каждый год 9 мая, в день Победы над фашистами евреи Минска приходят к тому месту, которое сохранилось под названием «Яма».
После каждого погрома гетто сужали, узников оставалось все меньше. Дом, где мы жили, оказался у самой заградительной проволоки, что было опасно — часто стреляли. Мы отправились на поиски другой квартиры. В них после погромов оставались вещи, книги, картины, которые были поистине бесценны. Меня интересовали книги. Я уносила их с собой.
В гетто я прочитала много книг. Они позволяли забываться, жить в ином мире. Помню из тех книг: «Человек, который смеется», «Жан Кристоф», «Портрет Дориана Грея», «Война и мир», «Сестра Кери».
Мы с мамой в поисках нового жилья набрели на пустую квартиру по улице Крымской. Понравилось, что в ней была большая «русская печь», но главное, мы обнаружили в коридорчике двойную стенку из тоненьких досок, куда можно было протиснуться в случае опасности. Эта стенка была так называемой «малиной» — тайником. Это Нас в будущем спасло.
Недалеко от этого дома было место, где продавали, кто что мог. Оно называлось «толкучкой». В ходу на оккупированной территории были немецкие марки. Мама решила попробовать печь и продавать булочки. Она узнала, что в наше гетто наведываются немецкие евреи. Она встретила у ворот двух из них — гер Штифеля и гер Листину — и сказала им, что нуждается в муке и яйцах. Мама сумела осуществить задуманное. Булочки получились превосходные, даже не по тем временам. Мама отправила меня с ними на «толкучку». Я пошла после 12 часов, когда погром был менее вероятен, но не облавы… Я продала все булочки, принесла деньги, а вечером за ними пришли «поставщики» муки и яиц Штифель и Листина. С тех пор мы уже больше не голодали. Но желание бежать из гетто было очень велико. Я завидовала птичкам — они могли свободно лететь, куда хотели. По улице Широкой располагался концлагерь, в котором содержались военнопленные. Начальником его был некий Городецкий — изверг из местных фашистов. Он приходил в гетто со своей свитой и огромной собакой-волкодавом. Всех узников охватывал ужас. Он заходил в дома и требовал драгоценности. У кого их не было, те доставались волкодаву, разрывавшему людей на части.
Очередной массовый погром был устроен нацистами в гетто 29 июля 1942 года. Они бесчинствовали с утра до вечера. Мы залезли на чердак. До нас доносились, как всегда, стрельба и душераздирающие крики. Закончился погром тем, что были полностью уничтожены одна колонна наших евреев и одна колонна гамбургских евреев, возвращавшиеся в гетто после работы.
Однажды, когда я продавала булочки, я встретилась с Лидой, с которой мы жили в развалинах в конце 1941 года. Она рассказала, что осталась одна. Лида стала жить с нами, она ходила на работу с колонной. В том же дворе, где и мы, жил наш довоенный сосед Зяма. Это был прекрасный молодой человек, чья жена, двухлетний ребенок и родители погибли в первом погроме. Я пригласила его к нам, сказав, что у нас живет хорошая девушка. Вскоре Зяма с Лидой «сошлись» — поженились. Это была хорошая пара. Благодаря им я бежала из гетто. Но до этого мне пришлось еще много пережить. Я была на грани смерти…
Однажды Зяма пригласил меня поговорить о серьезных делах. Он вынул из кармана небольшой листок и дал мне. Я стала читать и глазам своим не верила. В самом начале было напечатано на пишущей машинке: «Сообщение Совинформбюро».
В нем было представлено положение на фронте. Сообщалось, что Москве уже не грозит никакая опасность. Идут ожесточенные бои. Советские войска прочно стоят на своих позициях, а в некоторых местах переходят в наступление. Было написано о сплочении советского народа вокруг партии, что в тылу делают все для фронта, все для победы. В конце я прочла лозунг «Смерть немецким оккупантам». Далее следовала приписка: «Прочти и передай другому». Я навсегда запомнила текст первой листовки, которая попала в мои руки.
Когда я прочла листовку, я долго не могла придти в себя, молчала, потом спросила: «Это правда?». Зяма ответил: «Конечно, правда».
А гитлеровцы в то время писали в газетах, выпускавшихся в Минске и, конечно, попадавших в гетто, что Москва захвачена, Ленинград под их наблюдением, Красная армия разгромлена.
Потом Зяма сказал: «Ты серьезная девочка, поэтому я тебе предлагаю распространять листовки среди узников гетто, чтобы они читали и знали правду. Это очень опасно и, если ты не можешь и не хочешь участвовать, можешь отказаться». Я сразу ответила, что буду делать все, что нужно.
Зяма объяснил, как это нужно делать. Когда стемнеет, идти через дворы, стараясь не выходить на улицу. Листовки не расклеивать, так как гитлеровцы начнут искать, а подсовывать под двери или в щели дверей и не в каждом доме, а через несколько домов, так как листовок мало — не хватает бумаги.
Наступил вечер, и я сразу же пошла и делала все так, как сказал Зяма, но отошла подальше от нашего дома. Когда листовок не осталось, я возвратилась. У дома меня ждал Зяма. Он волновался за меня, а когда я отчиталась, произнес: «Какая молодец».
