В первой книге – «Буравчик на звуковых волнах» – речь идёт обо всём, что касается звуков и музыки: почему собственный голос в записи – «противный»? Почему у людей разные голоса? Почему шмель жужжит «низко», а комар пищит «высоко»? Какие звуки музыкальные, а какие нет? Почему в самолёте «закладывает» уши? Почему нот всего семь? Почему гитара фигурная и округлая, а балалайка треугольная?
И на все эти и многие другие вопросы даются подробные ответы, проиллюстрированные картинками. Кажется, что многие объяснения читать будет интереснее даже не столько детям, сколько их родителям. Например о том, можно ли услышать, как караси завтракают? Признаться, я всегда считал это шуткой заядлых рыбаков, а вот оказывается, что рыбы объедают с корней камышей всякие водоросли, букашек, поэтому камыши колышутся и шумят. И если тихо вокруг, эти звуки можно уловить.
Конечно, многое объяснить совсем простым языком не получается, поэтому в конце книги имеется небольшой словарик, в котором объясняются такие слова, как мембрана, резонаторы, обертоны. Возможно, эти понятия слишком сложные для восприятия младших школьников и их следовало бы избежать, но таков авторский замысел – дать знания немного «на вырост». Возможно, в этом есть рациональное зерно, хотя кое-что, по-моему, можно было бы объяснить и попроще, избегая предложений типа «барабанная перепонка переводит энергию звука в механическую энергию движения трёх косточек в среднем ухе». Но опыт учёного здесь, видимо, «перевесил» опыт педагога.
Помимо ответов на вопросы маленьким читателям предлагается самим провести некоторые хитрые эксперименты. Например с помощью коробки из-под телевизора самим создать звук и звуковую волну или изготовить настоящую лютню. Конечно, с помощью взрослых, тем более что детям многие эксперименты вообще небезопасно проводить самостоятельно. Автор специально «подбивает» детей на то, чтобы они «втягивали» в свои эксперименты родителей. Это их сближает, делает взаимоотношения более доверительными, да к тому же и самим родителям будет нелишне немного пополнить свой багаж знаний.
Вторая книга – «Буравчик в Греции» – построена в форме описания занимательного путешествия Буравчика, его родителей и друзей, и, конечно, кота Шредингера по Средиземному морю на настоящей яхте. Переплывая от одного греческого острова к другому, Буравчик знакомится не только с историей этой замечательной страны, её архитектурой и культурой, но также узнаёт много нового о путешествиях, природных явлениях, да и вообще о «морских делах».
Примечательно, что, рассказывая о греческой мифологии, писатель сообщает Буравчику довольно серьёзные сведения о мировых религиях, о Моисее, Иисусе Христе и Мохаммеде. И это важно, поскольку « просто знание истории религий иудаизма, христианства и ислама могло бы погасить большую часть вражды между людьми разных конфессий ». К сожалению, такого знания очень не хватает не только детям, но и взрослым.
А ещё вместе с Буравчиком читатели узнают об истории Олимпийских игр, о том, что такое демократия и зачем она нужна, откуда произошли русские люди и русская письменность, проследят сложный путь пельменей из Китая в нашу страну и дальше, в Европу. И научатся самостоятельно изготавливать знаменитый греческий салат.
На многие «детские» вопросы удалось ответить Алексею Насретдинову, их задавали писателю ученики московской и чукотской школ. Поэтому они и получились настоящими, волнующими реальных детей. Обе мои дочери в разные годы мне их тоже задавали. И ещё наверняка зададут. А ответить будет теперь намного легче.
Теги: Алексей Насретдинов , Буравчик на звуковых волнах , Буравчик в Греции
Уж простите, уважаемый автор ( "Один день Марьи Денисовны" , «ЛГ», № 25), но всё хорошо в меру. Конечно, режут слух и глаз «девушки с детьми», и неправильные ударения или, добавлю от себя, ошибки в склонении числительных. Но пересаливать не стоит. Например, «восхрустительно», на мой взгляд, возмутит только человека, начисто лишённого чувства юмора. Тогда уж давайте запретим и такие «ужасные» стихи:
- Глубокоуважаемый
Вагоноуважатый!
Вагоноуважаемый
Глубокоуважатый!
Игра слов и игра словами – вполне допустимы. Более того, они способствуют развитию языкового чутья. Тот же «сникерсни» вполне соответствует духу русского языка, который нередко берёт иноземное словцо и перекраивает его на русский лад. Да и «восхрустительно» – остроумная переделка русского слова.
Дай волю языковым пуристам – они настолько засушат язык, что он потеряет гибкость, живость и привлекательность.
StarikF
Вопрос серьёзный, не до ёрничания. Руки бы оторвал тому, кто на бутылке с подсолнечным маслом ещё в ельцинское безвременье начертал «Золотая семечкА». Сегодня по Первому телеканалу (государственному) в бегущей строке вместо «в течение» написали «в течении». Понятно, что ребята торопились и правила вспоминать было некогда. Лучше бы эти строки печатали дедушки и бабушки, которые даже второпях не допустят ошибку – правописание у них на автоматизме.
Пора бы судить за умышленное унижение русского языка.
Николай ДЕНИСОВ
Теги: русский язык , филология
Перо А.С. Пушкина. (Государственный музей А.С. Пушкина в Москве)
Есть идея - открыть в Москве Салон письма
Когда Роберт Фрост приехал в Москву, что случилось в 1962 году, поэта спросили и о любимом занятии. "Косить косой и писать пером". Задолго до этого Иоганн Вольфганг Гёте: «Рукописание волшебным образом притягивает человека и берёт его за душу». О серебряном своём пере писал серебряным же пером Н.М. Карамзин в неспешном путешествии по Европе. П.А. Вяземский: «В чернилах есть хмель, зарождающий запой. А пьяному человеку море по колено». И сегодняшних примеров – первого ряда! – достойное множество. «Я пишу только от руки. По-другому не люблю и не умею» (Юрий Бондарев). «Когда пишу от руки, чувствую слово. Однажды был в Пушкинском заповеднике в Михайловском и попробовал писать гусиным пером. Это вообще особое состояние», – свидетельствует Даниил Гранин. На вопрос: «Как вы пишете?» Виктор Петрович Астафьев: «Рукой, как же ещё». Константин Паустовский – об Исааке Бабеле: «Всё, написанное карандашом, получалось у него хуже, чем написанное чернилами».
Убеждённую черту подводит Георгий Пряхин: «Меняется, выпрямляется и просто беднеет мир человека и человечества в целом от того, что они забывают перо. Забыв письмо, мы забудем и чтение».
Юрий Олеша: «Приглядитесь к почерку Пушкина – кажется, что плывёт флот»[?] Буква за буквой, слово за словом, строка – за строкой. Чудесным образом начало плаванию положило перо Пушкина, что хранится ныне в Пушкинском музее на Пречистенке. Биография этого пера – в бесконечности. Ещё и потому, что перья Пушкина отмечены особым знаком внешней похожести, одинаковости – словно всю жизнь поэт писал одним и тем же пером. Свидетельствует Пущин: «С самого лицея он писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах». Безупречная подлинность пера подтверждена сургучной печатью и надписью на изрядно выцветшей картонке: «Перо, взятое с письменного стола Александра Сергеевича Пушкина 20 марта 1837 года». Ныне это перо под заботливым приглядом одного из лучших наших музеев. Но прежде чем попасть сюда, оно изрядно настрадалось. Поначалу попало в Сибирь, в дом малоизвестного литератора. Потом мелькнуло в Феодосии, на аукционе. Чьим кошельком вызволено, теперь, поди, не дознаться. Окольными путями добралось до Петербурга. Здесь бы и угомониться. Но такой совет не для мятежного пушкинского пера. И оказалось оно в… Московском музее политкарторжан, был такой когда-то. Здесь-то его и отыскал Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Управляющий делами Совнаркома был знатоком и собирателем первостепенных для нашей культуры и литературы материалов; в ту пору Владимир Дмитриевич приступил к созданию первого Литературного музея. Человек большой культуры, недюжинной эрудиции знал, конечно, подлинную ценность пушкинского пера… Не выручи он пушкинское пёрышко из объятий политкарторжан, затерялось бы оно, сомнений в этом почти нет.
Всё благополучно сошлось, перо обрело крышу над головой. Но не могло не участвовать в Пушкинских днях 1935 года, а особо – 1937-го. Перо это придало особый настрой и торжественность. У пера появилась свита; две дюжины стальных перьев с выгравированным профилем поэта. В свой срок перо вернулось в родные пенаты, в столичный Литературный музей. Но вскоре было передано – по близкой, душевной принадлежности – в музей на Кропоткинской.
