Римлянин спросил его о возрасте и вдруг, услышав речь невольника, встрепенулся, ибо признал в нем эллина. Когда же раб назвал себя, вначале не поверил, что перед ним тот самый философ, сочинитель известного ему запретного трактата о нашествии варваров, но Арис, доныне помнящий наизусть свое творение, в одну минуту доказал авторство.
Так ему и стало известно о своей славе, что уже давно была суща в Середине Земли, и это обстоятельство заставило поверить в счастливую судьбу публично казненного сочинения. Однако римлянин Лукреций, купивший его у персов как раба, не пожелал расставаться со своим приобретением. И хотя обещал волю, подчеркивая тем самым свои благородные порывы, но замыслил извлечь пользу, поскольку купеческий нрав преобладал в его господине. У римлянина было все – богатство, дворцы, корабли, наложницы и уважение в своей среде; не хватало лишь славы философа, причем, как было по нраву олигархам, философа мятежного, бросающего вызов всему мироустройству! И она, эта слава, прельщала его больше всего на свете, позволяя продлить свое земное существование после смерти и на долгие века приковать к своей персоне внимание многих поколений.
Еще по пути на остров Лесбос, где у Лукреция Ирия было свое имение, он предложил послужить в качестве наемного ученого, то есть поселить в прекрасной вилле на одном из островов, ему принадлежащих, обеспечить всем необходимым, чтобы избавить от забот о земном существовании, и всецело предаться ученым трудам. Взамен же потребовал навсегда отказаться от своего имени, которого Арис и так был лишен, ибо пребывал на положении невольника. При этом господин не оставлял даже малейшего права на выбор: в противном случае никто бы и никогда не узнал, что один из рабов в каменоломнях, внешне напоминающий скуфского варвара, – философ и ученик самого Платона, вызвавший своим трактатом так много споров среди ученых мужей Эллады и тех римских граждан, которые вели торговлю на Пелопоннесе.
– Как тебя звали в ученические годы? – спросил он, изложив свой замысел.
– Учитель называл меня Арис, – признался невольник. – И так же называла меня возлюбленная юности, Гергилия из Стагира.
– И я стану называть тебя Арис, – заявил господин. – Это звучит, как имя бога войны, Ареса! Пусть сие созвучие тебя утешит. Отныне ты должен забыть свое настоящее имя.
Он давно уже привык воспринимать мир по-варварски, в его стихии естества и согласился на это, но были и приятные мгновения, когда Лукреций Ирий относился к своему невольнику с пониманием и почтением. К примеру, вместо капейского пергамента, на коем философ раз и навсегда отрекся писать свои сочинения и даже брать его в руки, этот римлянин раздобыл много египетского коричневого папируса, который персы запретили вывозить за пределы своей империи.
Философ в который раз уже вспомнил учителя своего и решил положиться на судьбу. И так он оказался на небольшом райском островке близ Лесбоса, где и в самом деле приступил к научным философским трудам, в первые месяцы жизни испытывая такое творческое вдохновение и блаженство, что временами забывалось рабское положение. Напротив, ему прислуживали прекрасные рабыни и наложницы, так пристрастно исполняющие любые его желания, что впору было возомнить себя господином, однако сделать этого не позволяла память о Бионе Понтийском, научившим его открыто взирать в лицо всякому явлению и извлекать уроки. Сочинение, написанное после долгих странствий, к философии имело косвенное отношение и представляло собой скорее заметки и наблюдения странника, соприкоснувшегося с неведомым миром варваров. Он еще не успел осмыслить, обобщить и облечь в научную форму то, что недавно увидел и услышал, поэтому не мудрствуя лукаво поведал о своем путешествии по Великой Скуфи и о том, что узнал от мудрецов тех земель и потом от самого их вещего старца.
Проникшиеся к ученому страннику, простодушные и несколько хвастливые варвары, считающие себя мудрецами, рассказывали не только о бесчисленном разноплеменном народе и бесконечных землях, коими владели; ненароком, по несмысленности своей, они поведали тайну, которую всю жизнь пытался разгадать Бион и о которой Арис тогда даже не догадывался. Они открыли суть, истину, в чем состоит сила, незримая сплоченность и живучесть всего мира варваров, почему они неистребимы, неуправляемы, не терпят над собой никаких просвещенных законов благородных народов Середины Земли и находятся с ней в постоянном противостоянии.
А суть была в том, что дикие и разнородные племена трех сторон света, на первый взгляд ничем не скрепленные между собой и часто воюющие друг с другом, имели некую глубинную внутреннюю связь, позволяющую им навечно сохранять свои варварские нравы, обычаи и устои. Каждая сторона их варварского света владела своей святыней в виде неких священных книг, также будто бы независимых друг от друга: на востоке это была Авеста, в полунощи - Веста и в полуденной стороне – Веды. Однако все они, как и сами варварские народы, обладали неким таинственным триединством, о котором даже мудрецы имели знания смутные, либо грубовато и неумело хитрили, не желая до конца раскрываться перед иноземным философом. В то время никто из ученых мужей ни в прошлом, ни в настоящем даже не слышал о подобных святынях варваров и тем более никто не имел знаний об их миропредставлении, в основе которого лежало некое незыблемое и неведомое триединство всех вещей и явлений, внешне никак не связанных.
Можно было бы поспорить с мудрецами, отстаивая свое, дуалистическое, представление о мире, принятое у благородных народов Середины Земли, однако Арис посчитал недостойным дискутировать с людьми малопосвященными, да и цель странствий имел совсем иную. Объявленный Чудскими сколотами чумным, он несколько месяцев прожил в чуме вдали от людей, при этом так или иначе выведывал у них некие знания о мироустройстве жизни варваров: отроки, кормившие его хлебом, ненароком выдавали иные тайны. Но от умственной лености своей они никогда не вникали в суть философских законов своих народов, ибо считали: не их это занятие познавать природу вещей. И лишь вещий старец чуть приоткрыл смысл священности своих святынь и первопричину, отчего образуется это их триединство. По крайней мере, объяснил, как полунощные варвары добывают Время, считая его наивысшим благом.
Точно так же добывали Время на востоке и в полуденной стороне, за рекой Инд.
И сейчас, взлетая с волны на волну в бушующем море, как и в решающий миг, стоя в обсерватории на седьмом ярусе научной башни в Ольбии и глядя на скорбящих и плачущих возле огня варваров, взор и разум Ариса мгновенно уловили некую скрытую, странную и притягательную суть явления, смысл которого был еще под непроглядным покровом. Однако чутьем он уже выхватил манящее направление, где следовало искать истину. И так же, как перед лицом смертельной угрозы, было непомерно обидно умереть, так и не раскрыв тайны! Философ думал об этом, когда буря рвала снасти и ломала греби; он до слез жалел, что не успеет познать неведомое, когда морские разбойники напали на беспомощный корабль и лишь за один открытый, дерзкий взгляд его чуть не бросили в пучину с камнем на шее; и как он скорбел и плакал, когда забитого в колодки, под нестерпимым, обжигающим солнцем вели через пески на невольничий рынок.
И рядом не было учителя – врага, у коего можно было бы в последний миг спросить ответ….
В райском уединении его тоже не было, и потому Арис выкладывал эти свои наблюдения, чувства и мысли, еще со школярских времен зная, что, изложенные письменно, они приобретут плоть научной формы и тем самым подвигнут его к разгадке пока что неразрешимых задач. Так и случилось: доверенные папирусу размышления однажды натолкнули его на мысль, что объединяющая суть варварских святынь заключена в знаниях, каким образом следует добывать Время! В них явно было сокрыто руководство, что предпринять и как действовать, если отпущенный их богами календарь, или ЧУ (так варвары называли время), безвозвратно исчез. Вероятно, доступны эти знания лишь особо посвященным жрецам, поскольку даже цари варваров не вникали в сакральные тайны обрядов. Зато их мудрецы, называющие себя вещими, независимо, в какой бы части света они не обитали, все были озабочены единой страстью – заполучить новый календарь, новый срок ЧУ для существования своих земель и народов. Их огненные действа непонятны и дики: когда сжигают жилища, радуются, поют и танцуют при этом; их невероятно упорный труд по возведению новых, точно таких же городов кажется бессмысленным, безумным!
Если не знать, что они тем самым добывают Время! И заполняют им некие пустые сосуды и бассейны в своих городах, как это делают в засушливых странах во время редких дождей.
