Наоми Кляйн - Доктрина шока

Чили превратилась в привлекающую общее внимание территорию нового мира, и энтузиасты свободного рынка со всего света, привыкшие обсуждать достоинства подобных мер в чисто академических кругах, следили за этой страной с пристальным вниманием. «Учебники по экономике говорят, что мир должен работать по этим законам, но где еще их осуществляют на практике?» — спрашивал американский деловой журнал Barron's45. В статье, озаглавленной «Чили: лабораторные опыты для теоретиков», газета New York Times писала: «Нечасто ведущему экономисту с такими яркими взглядами дается шанс проверить свои предложения на крайне нездоровой экономике. И еще удивительней тот случай, когда клиентом такого экономиста становится не его родная страна»46. Многие специально приезжали взглянуть своими глазами на чилийскую лабораторию, включая самого Фридриха Хайека, который посещал Чили в правление Пиночета несколько раз, а в 1981 году выбрал Винья-дель-Мар (город, где готовился переворот) в качестве места для региональной встречи Общества Мон-Пелерин, мозгового центра контрреволюции.

Даже три десятилетия спустя энтузиасты свободного рынка говорят о Чили как о доказательстве правоты взглядов Фридмана. Когда в декабре 2006 года умер Пиночет (пережив Фридмана лишь на один месяц), газета New York Times восхваляла покойного диктатора, «превратившего несостоятельную экономику в одну из самых процветающих в Латинской Америке», а редакционная статья в газете Washington Post утверждала, что он «ввел политику свободного рынка, которая породила чилийское экономическое чудо»47. Но факты, стоящие за феноменом «чилийского чуда», все еще вызывают жаркие споры.

Пиночет удерживал власть на протяжении 17 лет и за это время не раз менял направление своей политики. Период устойчивого роста, в котором видят доказательство чудодейственного успеха, начался не раньше середины 1980-х — прошло 10 лет после того, как «чикагские мальчики» применили шоковую терапию, и успех пришел лишь тогда, когда Пиночет вынужден был серьезно подкорректировать радикальный экономический курс. Дело в том, что в 1982 году, несмотря на соответствие чикагской доктрине, экономика Чили пережила крах: долги страны невероятно возросли, снова возникла гиперинфляция, а безработица достигла 30 процентов — в 10 раз превысив свой уровень по сравнению с эпохой Альенде48. И главной причиной этой катастрофы стало то, что «пираньи», которые создавали финансовые организации типа Enron и были освобождены «чикагскими мальчиками» от всякого контроля, покупали активы страны на взятые в кредит деньги, так что долги достигли невероятной цифры в 14 миллиардов долларов49.

Ситуация оказалась настолько нестабильной, что Пиночету пришлось совершить то же самое, что сделал Альенде: он национализировал многие из этих компаний50. На фоне надвигающейся катастрофы почти все «чикагские мальчики», включая Серхио де Кастро, потеряли свои важные посты в правительстве. Другие выпускники Чикагского университета, занимавшие видные места среди «пираний», были заподозрены в мошенничестве, что лишило их тщательно оберегаемого фасада научной беспристрастности, столь важного для имиджа «чикагских мальчиков».

Единственное, что спасло Чили от полного экономического коллапса в начале 1980-х, — это то, что Пиночет не приватизировал Codelco, государственную компанию добычи меди, национализированную при Альенде. Эта одна-единственная компания давала 85 процентов дохода от всего чилийского экспорта, и когда финансовый мыльный пузырь лопнул, у государства все еще оставался стабильный источник поступлений51.

Понятно, что Чили никогда и не была лабораторией «чистого» свободного рынка, как бы это ни утверждали энтузиасты рыночной экономики. На самом деле это была страна, в которой небольшая элита совершила скачок от просто богатства к богатству невероятному благодаря крайне выгодной схеме, основанной на долгах и получении огромных субсидий (при освобождении от долгов) за счет общественных средств. Если согласиться, что за этим чудом стояли обман и показуха, то придется признать, что Чили в правление Пиночета и «чикагских мальчиков» было не капиталистическим государством со свободным рынком, но государством корпоративистским. Первоначально корпоративизмом называли модель полицейского государства Муссолини, которым правил альянс трех основных сил общества: правительства, бизнеса и профсоюзов — при их стремлении к порядку во имя национализма. В Чили под властью Пиночета впервые была явлена эволюция корпоративизма: это взаимовыгодный альянс между полицейским государством и крупными корпорациями, которые вместе ведут всестороннюю войну против третьей силы — наемных работников, а это резко увеличивает долю национального богатства, находящуюся в распоряжении альянса.

Именно эта война, которую многие жители Чили воспринимали как войну богатых против бедных и среднего класса, стоит за так называемым чилийским экономическим «чудом». В 1988 году, когда экономика стабилизировалась и начался ее быстрый рост, 45 процентов населения жили за чертой бедности52. Зато у 10 процентов самых богатых чилийцев доходы выросли на 83 процента53. Даже в 2007 году Чили остается обществом с ярко выраженным неравенством: в списке из 123 стран, отличающихся, по мнению ООН, значительным социальным расслоением, Чили стоит на 116-м месте, то есть входит в восьмерку стран с наиболее несправедливым социальным устройством54.

Если Чили можно назвать чудом чикагской экономической школы по достигнутому неравенству, то, может быть, шоковое лечение давало встряску экономике вовсе не ради оздоровления. Может быть, оно было предназначено именно для того, чтобы богатство скопилось наверху, а значительная часть среднего класса под воздействием шока обнищала.

Именно так это понимал Орландо Летельер, бывший министр обороны в правительстве Альенде. Проведя год в тюрьме, Летельер сумел выбраться из Чили благодаря мощной кампании международной поддержки. В 1976 году, наблюдая издалека за быстрым разорением своей страны, Летельер писал: «За последние три года несколько миллиардов долларов были вынуты из карманов работников и переданы в руки капиталистов и землевладельцев... и такое сосредоточение богатства не случайность, но закон; это не побочное следствие трудной ситуации — в чем хунта пытается уверить мир, — это основа их социального проекта; это не экономическая необходимость, но временный политический успех»55.

В то время Летельер не догадывался, что Чили под управлением чикагской школы указывает будущее глобальной экономики и тот же стереотип будет повторяться от России до Южной Африки: неистовые спекуляции кучки людей в городах и сомнительная бухгалтерия, питающая сверхприбыли и лихорадочный консюмеризм на фоне полумертвых предприятий и разваливающейся инфраструктуры прошлого; около половины населения исключены из экономического процесса совершенно; коррупция и кумовство; истребление национального мелкого и среднего бизнеса; массовая передача общественного богатства в частные руки. В Чили, если ты не входишь в круг избранных, это чудо больше похоже на Великую депрессию, но внутри этого круга доходы поступают настолько быстро, что легкая нажива, идущая в руки после шоковых «реформ», с тех пор стала кокаином для финансового рынка. Именно поэтому финансовый мир не обращает внимания на явные противоречия чилийского эксперимента, которые ставят под сомнение основные предпосылки «свободного» капитализма. Вместо этого его реакции похожи на логику наркомана: «Где взять следующую дозу?»

Очередная доза нашлась в странах южного конуса Латинской Америки, где быстро распространялась контрреволюция чикагской школы. Бразилия уже находилась под контролем поддерживаемой США хунты, и несколько бразильских учеников Фридмана занимали там важные посты. Фридман посещал Бразилию в 1973 году, на пике жестокости правящего режима, и назвал тамошний экономический эксперимент «чудом»56. В Уругвае военные устроили переворот в 1973 году, а на следующий год решили пойти по чикагскому пути. Поскольку уругвайцев, окончивших Чикагский университет, не хватало, генералы пригласили «Арнольда Харбергера и [профессора экономики] Ларри Сьяастада из Чикагского университета с их командой, куда вошли бывшие чикагские студенты из Аргентины, Чили и Бразилии, чтобы реформировать налоговую систему и торговлю Уругвая»57. Эффект их воздействия на прежде достаточно справедливое и равное уругвайское общество проявился моментально: реальные зарплаты снизились на 28 процентов, а на улицах Монтевидео впервые появились толпы людей, копающихся в мусоре58.