Русская цивилизация уже во второй раз исчезла почти полностью, потому что великие соседние государства, такие, как Польско-Литовское, уже возникавшая на юге Османская империя, Запад всасывали обломки этой империи. И мы должны были потеряться, исчезнуть, раствориться в других народах, других религиях и других имперских центрах, которые образовались в то время и своим мощным магнетизмом всасывали в себя обломки Московского царства.
И вновь из тьмы, неурядицы, из этого безумия, когда бессмысленно разрушались и источались великое историческое время и опыт народный, мерцающим светляком возникает нечто новое.
Возникла Третья империя. После собора и избрания на престол Михаила Романова родилась романовская династия. Эта империя длилась 300 лет. 300 лет потрясающего царствования, грандиозных достижений. Чего только не было совершено и содеяно за эти годы! Какие построены города Петром Первым! Какие созданы памятники! Весь Петербург был наполнен блистательными произведениями зодчества. «Могучая кучка» наших музыкантов создавала музыку, не похожую ни на что: ни на итальянскую оперу, ни на грохочущие симфонии Северной Германии. Всплеск такой народности, такой красоты и силы! И, конечно, солнце, солнце нашей поэзии — Пушкин, который явился вершиной Третьей империи. А победа под Бородино, а присоединение Средней Азии, а славные походы Скобелева в Бухару и Хиву, и на Балканы?! Это была поразительная пора. Такого могущества, пожалуй, не достигало ни одно государство Европы: ни Англия кичливая, ни Франция пылко галльская.
И опять. Какой-то злокозненный рок. Эта мощь: эта армия, флот, эти анфилады побед, эта череда великих деятелей, мужей, всемогущие императоры и самодержцы, — всё стало падать, разлагаться, разрушаться. В русскую жизнь ворвались тенденции плюрализма, которые теперь мы называем либеральными, демократическими. Империя перестала отвечать чаяниям просвещённого общества, интеллигенция восстала против трона, возникли клубы, требование свобод, заговоры, тенденции…
Эта непобедимая империя в феврале семнадцатого года тоже рухнула, в своём падении расколовшись на множество кусков, частей. От неё отвалился Кавказ, отпали Средняя Азия, Украина, Сибирь, Дальний Восток. Казалось бы, русская цивилизация, скопившая в себе такое количество красоты, силы, достоинства и могущества, опять исчезла, её унесло, страшным историческим сквозняком вырвало из русского контекста.
И только мощная, кровавая, сильная, жестокая и великая длань Сталина вырвала за волосы гибнущую, утонувшую в Гражданской войне в крови и междоусобице русскую цивилизацию из кровавого болота и поставила на твёрдую почву. Эта цивилизация обросла заводами, самолётами, танковыми полками, командирами, новой литературой, новой культурой. И сорок первый год сталинская цивилизация встретила способной отразить страшный удар западных фашистских сил. Она ценой невероятных усилий и таинственной мощи победила в самой страшной войне 1941–1945 годов, одержав не военную победу, хотя, конечно, это была грандиозная военная победа. Не геополитическую победу, хотя, конечно, русские танки вышли почти к Рейну, а русская армия вторглась в глубину Китая и стояла во Внутренней Монголии. Это была победа религиозная, мистическая. Недаром современная православная церковь отмечает Победу как религиозный праздник. Потому что совершилось нечто необычное: ценою тридцатимиллионного жертвоприношения советских людей были исправлены пути к Господу, выпрямлена земная ось, которая начинала гнуться, и человечество уже врывалось совершенно в другую историю, другое направление, другой поток. И как две тысячи лет назад Христос принёс себя на крест, и Господь пожертвовал своим любимым сыном, то есть самим собой, потому что только благодаря такой жертве земля и народы земли избежали содомского затмения и содомской гибели, так нечто подобное произошло в сорок пятом году.
И эта империя, которая водрузила свой красный флаг над рейхстагом, а потом перенесла его на космическую орбиту, империя, которая, казалось, развивается стремительнее остальных стран мира, демонстрирует другой тип человечества, другой путь, в девяносто первом году превращается в прах, в труху, в её жизнь ворвалась грозная, стремительная, едкая, кислотная либеральная энергия. На наших глазах в период горбачёвской перестройки разрушался её сталинский монолит, её коммунистический, казалось бы, непреступный бастион.
Время перестройки — это время, когда осуществлялась спецоперация — тщательно продуманная, хорошо анганжированная — по уничтожению империи. В уничтожении империи и заключалась философия перестройки. Это теперь начинают понимать, хотя и не до конца. Многие считают, что перестройка — это благое начинание Горбачёва, желавшего улучшить нашу жизнь, дать ей больше свободы, больше пространства, раскупорить те мешки, в которых была закрыта в Советском Союзе национальная энергия. И что эта якобы благая цель преследовала другую цель — сброса с российской метрополии окраин, которые, как предполагали референты Горбачёва, Яковлев, Шеварнадзе и другие политологи и конструкторы перестройки, были нерентабельны.
Но, расставшись с этими окраинами, мы расстались и с Украиной, с Белоруссией, с Великим Казахстаном, наполненным русскими городами, заводами, русским населением, несметными богатствами недр. И опять оказались по существу в чёрной дыре. Подобно синусоиде, русская история взлетает на вершины могущества в свой имперский период, а потом в русскую жизнь врывается игра свободных сил. И это, если говорить не очень точным, но современным языком, либеральные тенденции, стремящиеся децентрализовать империю. Империя разрушается. Мы попадаем в огромный исторический перерыв, в огромную чёрную дыру, где останавливается русское время. Но потом оно вновь возникает, вновь устремляется вперёд. И возникает следующая арка синусоиды, кажется, только для того, чтобы опять всё упало, разрушилось и кануло в небытие.
Это последнее пережитое нами трагическое низвержение времён перестройки девяносто первого года, когда ГКЧП было последним аккордом этой спецоперации. ГКЧП — таинственный проект, зашифрованный, о котором никто никогда не сказал правды. Это конструкция, которая завершала перестройку и передавала власть из реального горбачёвского имперского центра региональному ельцинскому. А всё остальное было сброшено с русских плеч. И вместе с этим сброшено 30 миллионов русских, оставшихся за пределами России, что сделало русский народ разделённым — это одна из величайших трагедий народа.
Когда Россия осталась без Украины и Белоруссии, казалось, что разложение продолжается, и сбросом окраин русская история не ограничится. Россия начала сбрасывать с себя Кавказ, Поволжье, Татарстан, Чувашию, Якутию, сбрасывать Урал, где губернатор Россель стал печатать свою валюту, и всерьёз стали поговаривать об Уральской республике. Россия начала сбрасывать Сибирь и Дальний Восток, которые абсолютно не нуждались в Центре. И весь массив территорий стал дышать, двигаться, скрежетать и рассыпаться. Тогда казалось, что русской государственности, а вместе с ней и русской цивилизации, пришёл очередной конец, очередная пустота.
И я, участник этих событий, всех смут времён перестройки, участник событий девяносто первого года (моими друзьями были ГКЧПисты), участник катастрофы девяносто третьего года — я находился с баррикадниками у дома Советов — испытывал панику. Мне казалось, что вместе с моими друзьями я выбран судьбой и Господом для того, чтобы видеть смерть моей Родины, необратимую смерть моего государства и моего народа.
Но постепенно, через величайшее уныние и, может быть, затмение, мне вдруг стал открываться тот факт, что русское государство не погибло, что оно переживает страшную рану, трагически кровоточит, но не мертво. Были факты, которые убеждали меня, что государство есть. В безумные девяностые, когда царствовал порок, когда демоны хохотали над тем, что сотворили с Россией, с русским государством, когда везде были обман, стяжательство, слабоумие, гедонизм, потребление, в эти периоды были и симптомы того, что русское государство сохранилось и после девяносто первого года.
Баррикадники, которые погибали у Дома Советов, казалось, погибали за Советский Союз. Это был последний арьергардный бой, который народ не дал в девяносто первом либералам и демократам, а с опозданием в полтора года дал его у стен Дома Советов во время восстания девяносто третьего года. И тогда баррикадники, погибавшие под танками и пулемётами Ельцина, казались последними солдатами Четвёртой победоносной сталинской империи.
Но когда восстание было подавлено, когда была принята кровавая ельцинская конституция девяносто третьего года, и демократы, торжествуя свою победу, провели первые думские выборы (я помню ночной зал избиркома, где они у мониторов подводили итоги выборов после свержения, сокрушения красной конституции Российской Федерации), вдруг выяснилось, что на выборах в Думу побеждают русские патриоты, государственники. Тогда побеждал Жириновский. Вслед за ним шли зюгановцы — КПРФ. У либералов оказалось с гулькин нос, победы у них не было. И либерал Юрий Карякин воскликнул: «Россия, ты одурела! » Действительно, произошло нечто, не укладывающееся в разуме: народ, который был расстрелян из танков, был запуган, скован симптомом страха вековечного, опять выбрал государство, выбрал русский патриотизм.
