стал бы тебя расстраивать. Наша с тобой служба — что рассветы встречать: вечная. А человечество несовершенно — всё в рот тянет. Да много ли съест наша виверра, а?
Ахмет-хан вздохнул — жизнь почти прожита. Он помнил, как работал под прикрытием и в низких сводчатых залах сам молол кофе для посетителей. Он помнил старых предсказателей, которые ходили между столами и предсказывали будущее по гуще. Гущи было много, и хотя глотать её не принято, но для вкуса настоящего кофе, густого и терпкого, плотного и похожего на сметану — она была необходима.
Тогда гуща текла из фарфоровой чашки, гадатель отшатывался, смотрел на Ахмет-хана безумными глазами — а в подпольную кофейню уже вбегали десантники Собеса, кладя посетителей на пол…
И вот жизнь ему показывала ещё раз, что все логические конструкции искусственны, а люди ищут только способа обмануться.
Он посмотрел ещё раз в глаза виверре, что кривлялась и прыгала на экране, и решил, что оставит её живого собрата в покое.
Хейфец смотрел на старика за соседним столиком, ожидая официантку. Известно было, что старик приходит в кофейню каждое утро. В этот раз он заказал коньяк — видимо, день рождения или кто-то умер. У таких людей одинаковы и праздники, и похороны.
Хейфец всегда точно опознавал таких — тоска в глазах, свойственная всем не-нативам Третьего Рима. Но у этого была прямая спина: видимо, бывший военный, пенсия невелика, но на утреннюю чашечку чёрного густого кофе хватает.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
08 октября 2013
Горелик Я. М. Два портрета. — Ер.: Айастаи, 1987. 46 е., ил. СУРЕН ШАУМЯН
09 октября 2013
Общество мёртвых поэтов (2013-10-20)
Ещё ночью лейтенант услышал сквозь обшивку лёгкий треск и понял, что это отходит от бортов последний лёд.
Это означало, что дрейф заканчивается, но сил для радости уже не хватило.
Лейтенант снова заснул, но ему снился не тот сон, что часто приходил к нему среди льдов. Там ему снилась деревенская церковь, куда его, барчука, привела мать. В церкви было тепло, дрожало пламя свечей, и святые ласково смотрели на него сверху. Он помнил слова одного путешественника, что к холоду нельзя привыкнуть, и поэтому все полтора года путешествия приходил в этот сон, чтобы погреться у церковных свечей.
Но теперь ему снился ледяной мир, который он только что покинул и бесшумное движение таинственных существ под твёрдой поверхностью океана. Лейтенант всегда пытался заговорить с ними, но ни разу ему не было ответа. Только тени двигались под белой скорлупой.
Сейчас ему казалось, что эти существа прощаются с ним.
К полудню «Великомученик св. Евстафий» стал на ровный киль.
Корабль стал лёгок, как сухой лист.
За два года странствия многие внутренние переборки были сожжены.
Огню было предано всё, что могло гореть и греть экипаж. Но теперь запас истончился и пропал, как и сам лёд, окружавший его.
Северный полюс не был достигнут, но они остались живы.
Неудача была расплатой за возвращённое тепло, и мученик-наставник печально смотрел с иконы в разорённой кают-компании.
Теперь вокруг них лежал Атлантический океан, серый и безмятежный. Матросы уже не ходили, а ползали по палубе. Он сами были похожи на тени неизвестных арктических богов, загадочных существ, что остались подо льдами высоких широт.
Они подняли паруса и начали самостоятельное движение на юг.
В этот момент лейтенант пожалел, что отпустил штурмана на Большую землю. Полгода назад штурман Блок и ещё девять человек ушли по льдам в направлении Земли Франца-Иосифа, чтобы искать помощи.
Но это было объяснение для матросов — на помощь лейтенант не надеялся.
Он надеялся на то, что хотя бы эти десять человек выживут, и вернутся в большой мир, где снег и лёд исчезают весной.
И в этот мир тепла и травы попадёт так же сундучок, который взял с собой штурман.
В сундучке были отчёты и рапорты морскому министерству, письма родным и две коробки с фотопластинками.
— Ничего, поэты всегда выживают, — сказал штурман в ответ на немой вопрос лейтенанта.
Штурман действительно пописывал стихи и даже напечатал пару из них в каком-то по виду роскошном журнале. Стихи лейтенанту не понравились, но он не стал расстраивать штурмана. Он взял под козырёк, наблюдая, как десять человек растворяются в снежном безмолвии. Собак уже не осталось, и они волочили сани с провизией сами.
Но это было полгода назад, а сейчас, стоя на палубе, лейтенант пожалел, что отпустил штурмана.
Океан лежал перед ним, как лужа ртути.
Ещё несколько дней, и они окажутся на торговых путях, где из Старого Света в Новый, движутся огромные плавучие города.
В этот момент прямо по курсу на неподвижной поверхности возник бурун.
Лейтенант сперва решил, что это кит, но бурун тут же вырос в стальной пень над гладкой поверхностью океана. Лейтенант видел такие в кронштадской гавани — железные рыбы, обученные плавать под водой. «У них есть радио… Или там радиотелеграф, это ведь тоже сгодится», — успел подумать он.
Но в этот момент от железной рыбы отделилась пенная струя.
Радиостанция на подводной лодке действительно была — мощный «Телефункен», радиусом действия в сто сорок миль.
Но командир лодки старался им пользоваться пореже, соблюдая скрытность. Это бесило штабных связистов, но внезапно оказалось, что капитан угадал то, что не мог никто предвидеть.
Он будто предчувствовал, что русские поднимут сигнальную книгу с ушедшего на дно крейсера «Магдебург». Теперь и русские, и англичане свободно читали секретные радиограммы, а вот радиограмм с этой лодки не читал никто.
Их не было.
Но у капитана и без целеуказания был особый нюх — он появлялся именно там, где англичане пытались прорвать блокаду.
Будто сказочный волк, он потрошил беззащитных овец, ничуть не боясь их вооружённых пастухов.
Как-то раз он расстрелял как в тире целый конвой — четыре корабля. А потом снова растворился в холодном тумане Атлантики.
Начальство не любило его за излишнюю самостоятельность. Подчинённые, впрочем, подчинялись: как дети — отцу.
Даже в штабе его звали «Папаша Мартин». У капитана было много имён — Мартин Фридрих Густав Эмиль… Но у всех них было много имён — штурмана звали Райнер-Мария, лейтенанта, ответственного за
