Начальник говорит мне:
– Нет денег.
И тут же в кабинет заходит какой-то сельский участковый, свой человек, к нему на охоту начальник ездил. И начальник выписывает ему материальную помощь – три тысячи рублей на свадьбу дочери, да еще спрашивает:
– Ну что, три тысячи хватит?
Я тут же, в кабинете, стою, еще не успел выйти. Начальник посмотрел на меня и говорит:
– Ну чего стоишь, я же сказал – денег нет.
Ладно, не стал я больше ни о чем просить. Мы переехали жить к моей матери, я залез в долги.
Наступает день зарплаты – ее задерживают! Не было денег и нет по-прежнему.
А тут ударили крещенские морозы… Пишу рапорт, чтобы мне выдали служебный тулуп, каждому сотруднику он положен. Мне в ответ: «У тебя был тулуп, где он?» – «Сгорел». Слышу: как так сгорел, проведем служебное расследование, вычтем с тебя стоимость…
И вдруг меня переводят в дежурную часть с понижением в должности и зарплате. Новый удар судьбы? За что? За… связь с преступным миром!
Это вообще отдельная история. Однажды ко мне приехал начальник РУБОПа из Ачинска, он меня хорошо знал, я его – тоже, и вот он говорит:
– Мы вышли на одну группу, взять которую можно только с вашей помощью. Ты можешь, Вадим, подготовить кое-какие бумаги?
– Могу, конечно, в чем вопрос… только нужно поставить в известность начальника ГОВД [10] .
– Нет, не надо. У вас в ГОВД происходит утечка информации.
И я в обход начальника подготовил бумаги, передал их. Потом было громкое дело, о нем писали в газетах: в Ачинске раскрыли банду и все такое… Разумеется, в ГОВД пошли пересуды, что да как. Не знаю уж, о чем говорили в верхах, но только меня вскоре переводят в дежурную часть. Официально вменяют в вину реальный случай, когда я за одним столом сидел с двумя уголовными авторитетами. Это тоже отдельная история, которая произошла годом раньше.
Я был в отпуске, с братом ездил в другой город, к общим знакомым. Один из них пригласил нас в ресторан. Мы согласились, пришли, огляделись: вокруг люди как люди – в костюмах, галстуках, с женами. Отмечали юбилей нашего знакомого. У кого-то из приглашенных оказалась любительская видеокамера, он время от времени снимал на пленку хозяина стола, нас и других гостей. А потом, когда веселье было в разгаре, наш знакомый подсел к нам и стал пояснять:
– Вон тот человек – директор золотых приисков, вон его жена, а вон – телохранители. А тот человек – местный авторитет, и вон еще один авторитет…
Через год видеокассета «вдруг» попадает к моему начальству. Меня отстраняют от работы. Приезжает по моему «делу» куратор из Красноярского УВД, собирает справки, уезжает. Потом вызывают меня – к заместителю генерала. Еду, встречаюсь, объясняю. Он мне говорит:
– Подожди в коридоре.
И я два часа жду. В коридоре! А они всё совещаются. Наконец снова приглашают, и я слышу:
– Мы вас проверили.
Отдают мне служебное удостоверение и желают – не поверите! – успехов в работе.
Приезжаю домой и узнаю, что меня переводят в дежурную часть. Так-так, думаю, теперь я в черном списке. Значит, дальше будет еще хуже, и рано или поздно милицию придется бросать.
В дежурной части работа посменная: через три дня на четвертые сутки. У меня появилось свободное время, в которое я стал заниматься частным извозом. Кое-что зарабатывал и рассчитывался по долгам.
Однажды ко мне пришли цыгане. Они осели в нашем городе, купили дом недалеко от дома моей матери, где мы тогда жили. И знали они, что я занимаюсь извозом. Просят: съезди туда-то, на станцию, привези одну женщину. Я отказываюсь, говорю, что нет на бензин денег.
Они на другой день опять просят: съезди, привези, за бензин заплатим. Ну ладно, думаю, всякое бывает в жизни, может, и вправду им не к кому больше обратиться. Еду на станцию, встречаю цыганку средних лет, у нее в руках сумка. Сажаю в машину, завожу мотор и вдруг чувствую что-то неладное. То ли взгляд этой цыганки показался мне каким-то напряженным, то ли в ее движениях мне что-то не понравилось. Я на нее оборачиваюсь, киваю на сумку и спрашиваю:
– Что у тебя там?
– А тебе какое дело, а? Тряпки разные. Поехали, дорогой, тебе уплатили.
Едем по трассе. Не доезжая до поста ГАИ, я глушу мотор. Подтягиваю к себе ее сумку, запускаю в нее руку – и точно: вытаскиваю пакетики с наркотой. Выкидываю все пакеты в окно, туда же сумку. Цыганку высаживаю. И уезжаю. От греха подальше.
Приезжаю домой, меня всего трясет. Чтобы не объяснять ничего жене, говорю, что съезжу к брату. Но за руль уже не хочу садиться. Оставляю машину во дворе, иду на автобусную остановку.
В автобусе ко мне подваливает какой-то тип, похожий на бомжа, и говорит:
– Ну что, мужик, я тебя узнал… Тебя уже выпустили?
Я смотрю на него, он – на меня. И опять говорит, что меня должны были вот-вот посадить. Я спрашиваю:
– За что?
– Как за что? За перевозку наркотиков.
Вот те на! А он-то, тип этот, при чем тут… Что-то знает? Но что именно? И откуда знает?
Оказалось, его на сутки закрывали в ГОВД за какое-то административное правонарушение, и пока он сидел, к нему подошли и спросили:
– Понятым будешь?
– А? Чего?
– Мужик, слушай внимательно. Тут посадить одного надо. Поедем к цыганам, они торгуют наркотой, проведем обыск. Найдем наркоту и поедем к тому, кто наркоту привез им…
И показывают этому бомжу мою фотографию. Взятую из личного дела! Потом спрашивают:
– Запомнил? Вот к нему поедем, понял?
Бомжу, конечно, деваться некуда, он на все согласен, лишь бы выпустили. Спустя какое-то время едут к цыганам, проводят обыск, но ничего не находят. Несостоявшегося понятого отпускают на все четыре стороны. Счастливый бомж находит способ, чтобы вскоре в его руках появилась бутылка водки, которую он тут же опорожняет. На остановке он залезает в автобус, собираясь «ехать туда, не знаю куда». И видит меня, пытается вспомнить, откуда ему знакомо мое лицо, а потом по простоте душевной, говорит ту самую фразу: «Ну что, мужик, тебя уже отпустили?»
Оказалось, не отпустили… Мне предъявили обвинение в перевозке наркотиков. Хотя я честно признался: да, я подозревал, что везу наркотики, и я добровольно отказался от преступления – выкинул сумку и высадил пассажира.
После моих объяснений начальник ГОВД мне лично сказал:
– Слово полковника, что тебя не посадят.
Но его слово оказалось не более чем словом. Еще бы! Ведь за три дня до моей поездки произошло следующее. К цыганам приходили из нашего ГОВД, сказали: пойдите к соседу, заплатите, пусть едет на вокзал, возьмет пассажира. Когда доставит сумку, ждите, придем с обыском, укажете на него.
Меня отвезли в изолятор временного содержания. Но не в камеру, а в карцер. Это метр на метр площади, бетонный пол и бетонные стены. Настоящий каменный мешок, где постоянная жуткая сырость, пробирающая до костей.
На четвертые сутки, чувствую, у меня – температура. Нос заложен, в горле хрипы, глаза каким-то гноем покрылись. Когда меня выводили на очередной допрос, слезы текли с меня градом вместе с гноем, я кричал как помешанный: «Переведите меня в камеру! Переведите, переведите, переведите, иначе я здесь умру». А мой адвокат только покачивал головой и тоже повторял: «Да ты успокойся, успокойся, успокойся». Я шел по коридору изолятора, натыкаясь на стены, ничего не видел, кроме бликов света, появлявшихся то справа, то слева. Шарил руками, как слепой, и все бубнил: «Переведите, переведите, переведите».
В тот день я показал против себя, дал «признание», оговорил себя. И меня перевели. В общую камеру. Так началась моя вторая, тюремная, жизнь.
Ко мне подошел какой-то паренек, спросил:
– Ты с погон?
– Да.
– Кто ты по воле? Гей?
– Нет, с чего… Что за вопрос?!
– Всякое бывает.
Потом меня повезли в ачинский следственный изолятор. В столыпине я оказался в одной камере с уголовниками. Один из них долго смотрел на меня, потом проворчал сквозь зубы, обращаясь к другим уголовникам:
– С нами – мент! А вы… зубами щелкаете!
Про себя думаю, что надо ему ответить. Если промолчу, значит, позволю делать с собой все, что угодно. Говорю:
– У тебя по воле ко мне какие-то претензии? Или как?
Он опять не «вывозит» меня, накаляет обстановку:
– Ты мент, ты красный – вот моя претензия.
– Хорошо, я мент, но я не красный. Я такой же заключенный, как ты, или он, – показываю на другого, – или вот этот… Ты что же, судишь по профессиям? Так нельзя. Если к вам заедет бывший сантехник, то его надо сразу в угол – говно откачивать? Так, что ли?
Смотрю, сидят два особика – с особого режима. Один говорит мне:
– Остынь, Вадим. Садись, – а потом добавляет, поворачиваясь к наезжавшему на меня уголовнику. – Запрыгни наверх, баклан, и молчи. Мы его знаем.
До конца пути ко мне больше никто не приставал.
Ачинское СИЗО. В одной камере двадцать один человек. Хмурые, злые лица. Косые взгляды.
Суд, приговор. Новый этап – в колонию.
Что особенно поразило… вот я, осужденный – да, преступник… когда моя жена, первое время не зная, как жить, пришла с детьми в ГОВД, где я служил, думала, ей в чем-то помогут… от нее, наоборот, стали шарахаться как от прокаженной.
