Трагедия произошла через два месяца. Добив бандитов в окруженном Комсомольском, забайкальцы будут уже собираться домой — до их вывода останутся считанные недели. 25 марта — в день перед выборами — Буданов с полковой разведкой, выполняя приказ командования, заедет с проверкой в село Танги. В какой бы дом мы ни заходили, везде обнаруживались глубокие подвалы с нарами и цепями — не иначе как для русских рабов. А в одном особняке насобирали целый мешок распиленных минометных мин, тротил из которых, без сомнения, пошел на фугасы. Потом разведчики задержали троих чеченцев без паспортов, но со всеми признаками настоящих боевиков. Но Буданов, к неодобрению всех офицеров, вдруг отпустил всех троих, не выдержав плача обступивших его чеченок.
На следующий день, проголосовав за Путина, после небольшого застолья по случаю дня рождения его дочери, закончившегося поминанием павших однополчан и разговорами, что зря все-таки командир отпустил накануне боевиков, Буданов на своей бээмпэшке, ничего никому не говоря, сорвется в Танги. И когда в одном из домов, где, как предполагали офицеры, и след простыл отпущенных накануне бандюг, одна молодая чеченка кинет в ответ разгневанному Буданову, что и она убивала и убивать русских будет, комполка уже не удержится. Он и так все чаще думал о том, как посмотрит в глаза женам и детям тех, кого не сумел сберечь на этой войне...
Воспользовавшись отсутствием улетевшего в Ботлих Шаманова, который ни за что не сдал бы своего лучшего командира полка, чеченцы поспешили с жалобой на устроившего самосуд (а главное нашедшего все их рабские подвалы и мины) Буданова к коменданту Урус-Мартана. И боевой командир полка, брошенный за решетку, из героя войны в одночасье стал "насильником и убийцей".
Честно говоря, больше всего в этот трагической развязке поражает легкость, с которой Буданова предали первые лица контртеррористической операции и равнодушие президента Путина, которого воюющая в Чечне армия привела к власти. Но Буданова не предали те, кто воевали вместе с ним. Своими обращениями куда только можно они вместе с честными журналистами, выступившими в поддержку полковника, по сути, и спасли его от скорой расправы в виде показательного процесса.
Но Буданов по-прежнему за решеткой. А значит, борьба за освобождение героя чеченской войны продолжается. Мы ждем тебя, Юра, делаем все что возможно, и верим, что ждать осталось уже немного.
Константин РАТИБОРОВ
Наша компания является официальным дилером МАЗ в Новосибирске 13 , Вот почему мы гарантируем Вам самые доступные цены на сегодняшний день.
Александр Дугин ДУХ ПОСТМОДЕРНА И НОВЫЙ ФИНАНСОВЫЙ ПОРЯДОК
1. Парадоксы постмодерна
Несмотря на то, что в современной культуре постмодернистский подход утвердился как нечто необратимое и тотальное, содержание самого термина "постмодерн" до сих пор вызывает оживленные споры. Постмодерн как ход, как поза, как стиль, как метод, как специфика отношения к объектам искусства и технологическим стратегиям постепенно вошел в cаму плоть нашего общества до такой степени, что теперь едва ли можно говорить о том, что является, а что не является постмодернистским. Проникновение постмодерна в стихии нашего бытия столь глубоко, что вычленить его как нечто самостоятельное более невозможно. Поэтому все интерпретационные и гносеологические модели, которые строятся на принципах и предпосылках, отличных от расплывчатых и ускользающих максим постмодерна, вынуждены обращаться не к обычной публике, но к крайне узкому сообществу специалистов.
Постмодерн отличается от модерна точно так же, как сам модерн отличается от премодерна. По целому ряду признаков постмодерн сумел утвердиться всерьез и надолго, соблазнив и загипнотизировав своей экстравагантной стихией всех, кто способен уловить агрессивную универсальность его методологии.
Модерн, прийдя на смену премодерну, в свою очередь, вытеснил на периферию, а то и в небытие, все связаное с традиционными парадигмами. Премодерн ушел в сферу разрозненных фрагментов, насыщающих собой периферию сознания и широкие поля бессознательного. Исследование и демифологизация "следов" премодерна составляло самое увлекательное занятие модернистов XX века. Интерес к "иррациональному" на самом деле был стремлением победившей "модернистической рациональности", ставшей универсальным языком, освоить те гносеологические слои, на преодолении которых основывался дух модерна.
На первом же этапе модерн поступил с премодерном очень жестко. Рационализм эпохи Просвещения просто осмеял традиционное общество и его структуры, дискредитировал их, брутально загнал в подполье, декапитировал, как последнего французского короля. Немодерну было отказано в праве на существование. Он был демонизирован в качестве "реакции", заклеймен как "отсталость", "нецивилизованность," "примитивность", "архаизм", "мракобесие" и т.д. Фактически, премодерн был табуирован. Лишь в ХХ веке к этому "преодоленному пласту" пробудился интерес, и оказалось, что модерн проявил некоторую поспешность, объявив премодерн побежденным, несуществующим, изжитым. Современный человек оказался гораздо менее рациональным и гораздо более архаичным, нежели триумфально утверждали позитивисты. Чем брутальней модерн поступил с премодерном, тем агрессивней его рудименты вели себя впоследствии. Европейский фашизм был яркой вспышкой такой реакции. Большевизм, внешне оперирующий рациональными моделями, был распознан как архаическая реакция несколько позднее. Дух модерна в ХХ веке трагически и постепенно открывал для себя границы своей победы и осознавал ее шаткость. Человек как факт оказался слишком заминирован архетипами предшествующих эпох...
Постмодерн пришел на смену модерну как сумма пессимистических рефлексий, как результат исчерпанности триумфальной стороны модерна, как результат кризиса наступательного аспекта позитивистской критики и воинствующего рационализма. Постмодерн явно воплотил в себе провал стратегии модерна. Но знаменует ли он собой иное, альтернативное направление? До какой степени правомочна аналогия между премодерном и модерном, с одной стороны, и модерном и постмодерном, с другой?
Это очень не простой вопрос. Крайней позиции на этот счет придерживается Хабермас. Этой же позиции (но с обратным знаком) придерживаются и некоторые "новые правые" (в частности, немецкий философ Армин Мелер), которые приветствуют в постмодерне крах рационализма и позитивизма, в свою пользу перетолковывая открывшуюся безграничную плюральность интерпретаций, сменившую одномерный модернистический тоталитаризм.
С другой стороны, есть мнение, что постмодерн не является антитезой модерна, что их явное парадигматическое различие скрывает единство глубинного вектора. Такой (или сходной) позиции придерживается, в частности, теоретик постистории Жан Бодрийяр. В таком видении постмодерн открывается как новый ход стратегии модерна, который осознал неэффективность борьбы с премодерном через его прямое отрицание. В этом случае более субтильная позиция -готовность обнажить ушедшие в бессознательное архетипы - занята модерном, не для того, чтобы их освободить, а для того, чтобы их "излечить".
За время своего тоталитарного и единоличного властвования модерн ушел в глубины парадигматических подразумеваний, стал "естественным" языком, сформировал очертания бессознательного.
Между тем, премодерн, пребывавший в "культурном гетто", утратил жизненность, ослаб, обособился. Из человеческого подземелья премодерн поднялся слепым, разбитым, усталым и нежизнеспособным, вампиричным, призрачным (отсюда невероятная популярность темы "вампиров" и "ревенантов" в современной массовой культуре). Более того, премодерн оказался в значительной степени контаминирован элементами самого модерна — по меньшей мере, теми, которые успели ассимилироваться глубинами бессознательного.
Таким образом, постмодерн открывается не как преодоление модерна, а как его продолжение, как его завершающая стадия, призванная увенчать собой его изначальную стратегию. Отсюда понятие "конца истории" (Фрэнсис Фукуяма) и аналогичные концепции оптимистических либералов, отождествивших постмодерн с окончательной победой своих идеалов.
Бесспорно, оба взгляда на сущность постмодерна обоснованы. Но навряд ли можно какой-либо из них предпочесть. Содержание и смысл постмодерна не могут быть схвачены в окончательном объеме, так как речь идет о неоконченном процессе, в котором мы все участвуем и исход которого будет в огромной степени зависеть от его дальнейшей траектории. Если правы Хабермас и Мелер, дисперсные пока элементы премодерна смогут организоваться в консервативно-революционный полюс, сформировать исторический субъект, который обозначит новый, альтернативный курс цивилизации, где традиционное будет реабилитировано, модерн будет распознан как субверсивное отклонение, и сложится новая парадигма. Если правы те, кто считает постмодерн новой тактикой модерна, то сегодняшний хаос приведет к окончательной деонтологизации архетипов, которые потеряют свою жизненность. Человек сможет спокойно подвергнуться клонированию, как очищенный биомеханизм, окончательно освобожденный от "онтологического тумана". И история действительно закончится, так как исчезнет ее субъект — человек.
