— Ну-ка, девочки, тихо! К нам едет ревизор.
— Кто такой? — спросила Земфира Варваровна.
— Неважно. Доктор знаменитый. Запомните, если кто лишнего пикнет, сразу на правилку. Особенно тебя касается, Хакамада. Прикуси свой японский язычок. Ни одной жалобы, понятно?
— Ишь, как задергался, смерд, — Земфира Варваровна презрительно сощурилась. — А того не знает, что давно в пенсионном списке.
Володя не успел ответить, в палату вошел высокий, стройный мужчина с насупленным, как у ворона, лицом. Белый халат сидел на нем как военный мундир. Ткнул пальцем в Хакамаду.
— Эту убрать.
БОЛЬШЕ ВСЕГО НАПУГАЛО АНЮ, что неукротимая воительница послушно, молча спустила ноги с кровати, шаря тапочки. Похоже, явился по ее, Анечкину, душу какой-то совсем невиданный зверюга. Володя помог Хакамаде управиться с халатом. От дверей она обернулась.
— Я ведь вас узнала, Гавриил Стефанович. А вы меня?
— Вон! — бросил гость, не поднимая головы. Но лишь только закрылась дверь, его лицо прояснилось, улыбка проступила в черных глазах.
— Не надо бояться, Аня. Вполне возможно, у меня для тебя хорошие новости. Только сначала ответь, пожалуйста, на парочку вопросов. Без всякой придури. Договорились?
Его глаза пронизывали насквозь, как два черных сверла.
— Что вам угодно?
— Ничего особенного. Учти, я про тебя знаю все, в том числе и такое, что ты сама про себя не знаешь.
Аня потупилась, собираясь с духом. У нее давно исчезла надежда выбраться отсюда живой, но воля к сопротивлению не угасла окончательно. Спасибо Земфире!
— Итак, — продолжал страшный визитер, — кто такой Сабуров? Кем он тебе приходится.
— Не знаю.
— Что — не знаешь?
— Не знаю никакого Сабурова.
— Нет, Анна, так не пойдет, — доктор придвинулся ближе, положил руку ей живот поверх одеяльца. В его лице, опять обретшем черты ворона, в его мягком, проникновенном голосе не было ни угрозы, ни намека на близкую боль, но Аня остро почувствовала, что от этого мужчины каким-то образом зависели сроки ее пребывания на земле. — Я же просил без придури. Ты же нормальная, верно?
Она не купилась на его почти ласковый тон. О-о, она слишком хорошо знала эту вкрадчивую интонацию.
— Конечно, нормальная, — сказала она. — Почему я должна быть ненормальной. Я же пью все лекарства.
— И ты никого не убивала, да?
— Не помню, — смутилась Аня, — знаете, доктор, у меня в голове какой-то кавардак. Словно накачали газу. Но никакого Сабурова я точно не знаю. Не сердитесь, пожалуйста.
— Что ты, Аня, зачем же я буду на тебя сердиться. Наоборот, ты мне очень нравишься. У тебя такие красивые, умные глаза. Наверное, с тобой плохо обращались, но все это позади, поверь мне.
— Считаете, я уже выздоровела?
— Если не знаешь Ивана Савельевича Сабурова, то, возможно, слышала что-нибудь про Илью Борисовича Трихополова?
Аня изобразила мучительное раздумье. Доктор ее не торопил, легонько поглаживая по животу. У нее возникла странная мысль, что он способен погрузить пальцы глубже и вырвать ее кишки.
— Нет, этого тоже не помню, — ответила она с сожалением. Никак не удавалось угодить мучителю, а что это был именно мучитель, опытный и беспощадный, она не сомневалась, и приготовилась к самой неожиданной и изощренной пытке.
— Так я и думал, — улыбнулся доктор — и опустил поглаживающую руку пониже. — Полагаю, ты не помнишь и Олега Стрепетова?
Аня обрадовалась.
— Ну что вы! Как же! Его отлично помню. Это диктор "Токсинора", я там работала до того, как сошла с ума.
— Прекрасно, прекрасно... Он, кажется, был твоим любовником?
Аня порозовела.
— Это было так давно... С ним что-нибудь случилось? Он тоже свихнулся?
— Замечательно... очень остроумно... — внезапного доктор убрал руку, и от страха Аня зажмурилась. Но ничего не произошло. В том же дружелюбном тоне доктор продолжал расспросы:
— Это ведь он втянул тебя в эту историю?
— В какую историю?
— Да вот с этими кошмарными убийствами.
— Что вы?! Зачем ему это? Мы отлично ладили. И с работой я справлялась. Пока не заболела.
Доктор укоризненно покачал головой.
— Подумай, Анна. Как же я смогу помочь, если ты мне не доверяешь? Не хочешь быть откровенной.
— Я доверяю... — голос ее дрогнул, краска хлынула на щеки. — Я думала, вам самому противно.
— О чем ты?
— Наверное, вы хотите немного развлечься.
До него не сразу дошел смысл ее слов. Чернота, беспросветность его глаз одурманивали Аню.
— Не переигрывай, девушка, — сказал он со строгостью школьного учителя, но с каким-то неподдельным сочувствием. — Никому еще не удавалось перехитрить систему. Но ты все равно молодец. Это просто чудо, что до сих пор не сломалась. Твой любовничек арестован, ему не выкрутиться. Припаяют на полную катушку. Слишком высоко вы замахнулись. Не по чину.
— Простите великодушно, доктор, кажется, вы принимаете меня за кого-то другого. Не за ту, кто я есть. К сожалению, не вы один.
— Разумные слова, — одобрил доктор. — Нас всех вечно с кем-то путают... Ладно, готовься к свиданию, Анна.
— Какому свиданию?
— С тем, кого ты не знаешь.
1
2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="
"; y+=" 57 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
58
Напишите нам 5
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Владимир Бондаренко ШВЫДКИЙ УГОДНИК
ИЗ МОЕГО ДЕТСТВА запомнились разговоры отца на украинской мове. В частности, швыдче — значит, быстрее. Само слово быстрый не несет в себе ни отрицательной, ни положительной характеристики. Бывает быстрый ум, а бывает быстрый на расправу. Бывает быстрый, как тигр, а бывает быстрый угодник.
Увы, вот это последнее определение очень подходит нынешнему министру нашей несчастной отечественной культуры Михаилу Швыдкому. Никогда не отличался он ни смелостью своих статей, ни мужеством борца, ни даже наглостью хищника, подобно какому-нибудь Чубайсу. А вот угождать Михаил Швыдкой с детства любил и умел. В советское время доугождался до высокого поста в журнале "Театр", до высоких научных степеней в сервильном нашем театроведении. Никогда не шел на риск или скандал, никогда не перечил партийному и театральному руководству. Был удобен всем. И всегда знал, откуда ветер дует.
Словом, образцовый чинуша. Вот когда таких угодников позднебрежневскому руководству и стало в нашем обществе выше критической планки, тогда и рухнуло все, что могло рухнуть. Такие не верят ничему и ни во что. Такие лишь угодливо подчиняются.
Казалось бы, пришел для демократов и борцов за либеральную свободу долгожданный ветер перемен, рухнул ненавистный им советский строй. И первым делом наши революционеры должны были смести со всех постов угодливых советских чиновников, отправить их на свалку истории. Сделать ставку на смелых и мужественных преобразователей, на мучеников за свободу. Но что-то Вацлавов Гавелов и Звиадов Гамсахурдиа, Лехов Валенс и Вуков Драшковичей у власти в России не появилось. Обкомовский боров, панимашь, всяких там Буковских и Сахаровых и близко к власти не подпустил. Ему нужны были быстрые угодники, угождавшие беспрекословно и во всем. Чем меньше у этих угодников было нравственных, религиозных и политических принципов, тем лучше для их карьеры. Наступило время нравственного маразма, одной из вершин которого, несомненно, был и навсегда останется в истории России показ по государственному телевидению в самое престижное время порнофильма о похождениях, якобы где-то и кем-то подсмотренных и зафиксированных на пленку, не кого иного, а генерального прокурора России Юрия Скуратова. Еще не снятого с должности, еще подтвержденного голосованием в Совете Федерации. Такого беспредела, государственного и нравственного, не было еще никогда в истории цивилизации. Генерального прокурора страны могли тайно убить, могли бойкотировать, травить в коммерческой прессе в легально допустимых пределах. Но показать по государственному телевидению порнофильм с интимными подробностями из жизни одного из высших должностных чинов государства не позволили бы себе ни Черчилль, ни Рузвельт, ни де Голль, ни Индира Ганди. Само собой, и Иосиф Сталин не решился бы на показ такого фильма, понимая, как это роняет престиж государства и его собственный престиж.
