Меж тем фильм обнаружил какое-то болезненное любопытство к пряным и пикантным ситуациям – когда неверные любовники, мужья и жёны бывают застигнуты врасплох, в самый неподходящий момент. Мания адюльтера будто преследует авторов картины, являя игривый лейтмотив. Мальчик Паша Исаев застаёт маменьку в момент жаркого поцелуя с чужим дяденькой, а рядом на постели лежит пьяный папенька. Затем пьяница муж, на миг протрезвев, видит жену в объятиях солдатика Феди, друга дома. Потом Федя, уже офицер и новый муж недавней вдовы, «случайно» натыкается на жену Машу, когда та нежно обнимает молодого любовника. Позже доктор Яновский созерцает свою жену Сашу целующейся с их общим другом Фёдором Михайловичем. Ещё позже Фёдору Михайловичу доведётся «застукать» свою возлюбленную Аполлинарию Суслову в объятиях её нового любовного партнёра испанца Сальвадора. Даже четырнадцатилетней Соне Корвин-Круковской (будущей Софье Ковалевской), по малолетству безнадёжно влюблённой в Достоевского, удаётся подглядеть, как любимый человек признаётся её старшей сестре Анне в страстном чувстве. А дальше смятенный зритель становится свидетелем, как грубо и неблагородно ведёт себя Достоевский, бросая в лицо отказавшей ему Анны Корвин-Круковской злые слова: «Вы всего лишь смазливенькая немочка».
Эпидемия неверностей, вакханалия измен и вся эта польдекоковщина нужна, скажут мне, для сугубой драматизации сюжета, для оживления образа: особый киноязык, средство экранной выразительности. Однако нарочитое стремление к скандалу выдаёт себя грубыми подтасовками: бронзу с памятника гения обдирают вместе с кожей. Известно, как любил Достоевский публичные чтения: собирал большие залы, и его глухой, будто надорванный голос был слышен в каждом уголке самых больших столичных аудиторий. Известно также, что исполнитель главной роли Е. Миронов долго искал и таки нашёл похожий тембр голоса.
Но как расходуются в фильме выдающийся талант и мастерство артиста? Его вынуждают читать монолог крайнего циника и эгоиста князя Валковского («Униженные и оскорблённые»): «Я люблю значение, чин, отель; огромную ставку в карты… Но главное, главное – женщины… и женщины во всех видах; я даже люблю потаённый, тёмный разврат, постраннее и оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия!..» Откровения про «грязнотцу» будто током ударяют пришедшую сюда с опозданием ревнивую жену Машу: гримаса отвращения искажает её лицо, и в гневе она покидает собрание. Зато красавица-эмансипантка Суслова, сидящая в зале, хищно раздувает ноздри и сужает зрачки, будто готовясь к прыжку: «гиена уже лизнула крови», учуяв того, с кем вместе можно попробовать большой разврат. Ничего не скажешь – выразительный эпизод.
Но дело в том, что Достоевский никогда не читал на публике этот монолог. Фрагменты из «Неточки Незвановой» и «Бедных людей» в зале Пассажа в начале 1860-х читал, отрывки из «Мёртвого дома» произносил, но символ веры князя-циника в тёмный разврат не декламировал и декламировать не мог. «Он вообще любил читать, чужие вещи, но и свои, – объяснял В. Хотиненко. – Это нам помогло. Он тщательно выбирал, что читать, выбирал отрывки, интересные публике. Сентиментальные, может быть… Он думал о публике. Ему было важно, как она поймёт то, что он читает».
Оказалось, авторы фильма тоже «думали о публике» и тоже «тщательно выбирали», что читать Е. Миронову от имени Достоевского. Но «выбрали» они текст на потребу тех зрителей, кому, быть может, очень хочется, чтобы главный русский писатель выглядел как гадкий стареющий эротоман, который рвётся разделить свои тёмные вожделения и тайные пороки с приличными дамами, пришедшими на литературные чтения в пользу учащейся молодёжи.
Нет, обманул мои ожидания режиссёр. Он ведь обещал не только «убрать бронзу» с памятника, но и рассказать о том, «как что-то из жизни писателя перекочёвывает в его произведения». А показал совсем другое – как ловко и с какой готовностью будущие поступки героев-убийц репетирует автор в своём личном пространстве.
Ну не бросался с большим садовым ножиком путешествующий по Италии в 1863 году Достоевский на свою неверную возлюбленную Аполлинарию Суслову, не прятал холодное оружие во внутреннем кармане пальто – в фильме нож предательски падает на пол, когда распалённый страстью Фёдор Михайлович, не терпящий, чтобы женщины отказывали ему в привычных ласках, всё-таки добивается своего. Может быть, авторы «неизвестного Достоевского» не знали, что тем летом Суслова как раз начала вести дневник («Годы близости с Достоевским»), где подробно фиксировала все перипетии своих любовных отношений, в том числе и с Ф.М., и уж непременно, имея множество претензий к нему, занесла бы в блокнот историю с ножом. Но никогда Достоевский не держал в руках садовый нож с убийственной целью и не «перекочёвывал» этот опасный предмет из жизни писателя в его творчество. Нож появится только через несколько лет – и это будет смертельное оружие купца Парфёна Рогожина («Идиот»), которым он едва не зарежет своего крестового брата Льва Мышкина, а потом ударом в сердце убьёт Настасью Филипповну.
Недавно, отвечая очередному интервьюеру, В. Хотиненко объявил, что не будет следить за оценками, которые дадут фильму биографы Достоевского, – дескать, они и между собой постоянно спорят. Смею заметить: да, у биографов есть темы для дискуссий, есть соперничающие версии, но они уважают бесспорные факты. Не лечил доктор С. Яновский (при всём уважении к артисту Д. Певцову) Марию Дмитриевну – её лечил зять Достоевского, муж его младшей сестры Веры доктор А. Иванов. Не делился (и не мог делиться!) Достоевский с Тургеневым своими сокровенными переживаниями – о том, как на каторге вместе с товарищами своими, «несчастненькими и солдатиками, ощутил себя русским, желал успеха оружию русскому»: Ф.М. писал об этом в 1870 году другу Аполлону Майкову. Не бросал Тургенев в лицо Достоевскому при встрече с ним в Баден-Бадене и в присутствии его молодой супруги обвинений в преступном педофильском прошлом – писатели действительно спорили, но не о тёмных похождениях Ф.М. (которых не было!), а о судьбах России и Европы. Не относил Достоевский рукопись «Игрока» полицейскому приставу для передачи издателю Ф. Стелловскому вместе с Н. Страховым, а отнёс её сам, по совету знакомого мирового судьи. Не жене были адресованы признания Достоевского о замысле романа с «положительно прекрасным» героем, а племяннице Соне. Не с женой обсуждал писатель проблему доноса на террористов, а с издателем «Нового времени» А. Сувориным. Не ездила весной 1871 года Анна Григорьевна искать мужа, застрявшего в игорных залах Висбадена, а безвыездно сидела в Дрездене с маленькой дочкой Любой и ежедневно высылала незадачливому игроку денежные переводы. Никогда не хотела шестидесятница А. Суслова стать цареубийцей, а мечтала учить русских деревенских мужиков грамоте.
Таких бесспорностей, больших и малых, которыми пренебрегли авторы фильма, оклеветав почти всех его персонажей, многие десятки. Поражает даже сокращённый их перечень: зачем нужно было почти в каждом эпизоде картины игнорировать правду? Зачем нужно было поминутно, чуть ли не покадрово, мешать правду с ложью? Допустим, сериалу не хватило лишних трёх минут, чтобы показать истинные обстоятельства казни петрашевцев, но зачем понадобилось с изумляющим избытком раскатывать историю невинного флирта (а больше ничего и не было!) актрисы А. Шуберт, жены Яновского, с Достоевским? Зачем нужно было целую серию заставлять героя сражаться с предательской рулеткой – будто от времени пребывания съёмочной группы в европейских казино напрямую зависело раскрытие образа игрока? Зачем нужно было провоцировать героя на резкие идеологические выкрики, вырванные из контекста, адресованные не тем, кому они предназначались, сказанные не там, где они на самом деле произносились, отчего смысл сказанного приобретал почти анекдотический смысл?
Подлинный, то есть известный, Достоевский остался не востребован создателями сериала, сотворившими нелепый перевёртыш. Говорить в этом случае об отдельных актёрских удачах, операторских находках, о дивных пейзажах или натурализме каторжных сцен как-то даже и неловко.
Что же остаётся от семи часов просмотра? Ответ несложный: портрет Достоевского кисти В. Перова; чтение пушкинского «Пророка» в зале Благородного собрания; вдохновение писателя, когда он диктует сцены из «Игрока». То несомненное, чему не смогли помешать ни нарочито недобрый сценарий, ни ошеломительно пустой режиссёрский замысел.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,5 Проголосовало: 15 чел. 12345
Комментарии: 02.06.2011 11:50:20 - Ефим Суббота пишет:
Ну что тут скажешь? Очередная пошлость от автора "Штрафбата" Володарского и режиссера Хотитенко, снявшего дикий комикс "1612". Разве что-то другое они могли "сварить", кроме очередного "мыла"?
