Московский великий князь стремился подражать императорам могущественной Священной Римской империи германской нации, с печатей которых заимствовал около 1490 года изображение двуглавого орла. Такой же геральдический символ использовался и в Византии. К одной из великокняжеских грамот 1497 года привешена красно[?]восковая печать, изготовленная кем-то из западноевропейских мастеров: на её лицевой стороне символически изображён правитель в образе всадника, поражающего копьём дракона, а на оборотной - двуглавый орёл с распростёртыми крыльями.
В том же 1497 году на Руси появился первый свод законов единого государства - Судебник Ивана III, вводивший во всех землях однообразие судебно-процессуальных норм: один и тот же порядок рассмотрения споров, одни и те же наказания за совершение уголовных преступлений, а также за получение взяток ("посулов"). Кстати, за наиболее тяжкие и неоднократные кражи имущества впервые в истории общерусского законодательства преступника могли осудить на смертную казнь. Впрочем, Иван Васильевич порой казнил и по обвинению в политической измене, и реже, правда, за еретические взгляды. Суд при нём вершили бояре и окольничие.
Скончался государь всея Руси Иван III светским человеком в понедельник 27 октября 1505 года, просидев на московском великокняжеском престоле целых 43 года и 7 месяцев и войдя в историю нашего государства как самый многолетний его фактический правитель. Мало кто знает, что ещё до внука Ивана IV прозвище "Грозный" получил Иоанн III Васильевич. Но более справедливым по отношению к нему кажется эпитет "Великий".
Валерий ПЕРХАВКО,
кандидат исторических наук,
старший научный сотрудник Института российской
истории РАН
Не стоял в общем ряду
Яков Гордин.
Алексей Ермолов. Солдат и его империя: Документальный роман в двух томах. - ООО "Вита Нова", 2012. - 1000 экз.
Ермолов не был никогда любимцем нашей историографии. "Если консерваторы толковали о "цезаризме" Ермолова, то осведомлённые либералы не исключали его вмешательства в события в случае успеха тайного общества".
Иными словами, считалось, он мог стать Бонапартом русской революционной армии - если б кто-нибудь до того одержал её первоначальную победу. Это делало его подозрительным с двух сторон, в том числе для биографов разных направлений. Оттого о нём фактически принято было говорить только в связи с Кавказом и кавказскими делами. При этом даже главные козыри его военной судьбы: особая роль, какую он сыграл в войне 1812-1814 годов, - как-то терялись. Происходило то, чего сам Алексей Петрович в жизни опасался больше всего: он попадал в общий ряд. "Святую Анну 1-й степени получили за кампанию 1812 года более двухсот генерал-майоров и генерал-лейтенантов. А Ермолов не считал себя стоящим в общем ряду".
В этом смысле книга Якова Гордина заполняет лакуну, которую давно следовало заполнить.
Главное достоинство книги, это следует сразу подчеркнуть, - понимание исторической психологии: психологии давно прошедшего времени - и тем самым конкретной психологической ситуации событий. То, что отличает лишь истинных и глубоких историков. Гордин не замазывает грехов и не скрывает чёрных пятен на своих персонажах.
То была гигантомахия. Битва гигантов с титанами. Где титаны вдобавок ещё без конца воюют между собой. "После битвы под Смоленском борьба генералов отступающей русской армии со своим действующим главнокомандующим принимала всё более ожесточённый характер". Добавим, борьба идёт с человеком, стратегия которого, принятая им в этой войне, после будет признана всеми правильной, единственно верной. "Здесь зачинатель Барклай, здесь совершитель Кутузов[?]" - скажет после Пушкин.
В эпоху, когда судьбу войны решало сражение, прямое столкновение войск на сравнительно небольшой территории, великого мастера сражения Бонапарта следовало заставить отступить от его коронных методов. Его должно было победить самоё пространство России. Но этот план "не соответствовал идеологии "подвига", которой дышал не один лишь главный герой книги. "Генералы - такие как Раевский, Остерман, Милорадович и, конечно же, Ермолов, - будучи искренне преданы интересам отечества, мечтали не просто об изгнании Наполеона, но о победе со славой. А слава давалась только кровью солдат и их собственной".
Автор книги сдержан даже в несомненной симпатии к своему герою - Ермолову. Этот римлянин душой, воин, который в ночь перед Бородином зачитывается героическими легендами Оссиана, вместе с тем, не смущаясь, строчит доносы императору на своего непосредственного начальника Барклая де Толли, за что заслуживает от того звание "интриганта". А когда не станет Барклая, не найдёт добрых слов в адрес усопшего и будет исходить желчью. Возможно, от сознания собственной вины?
В целом книга Гордина трагична, как трагична, в сущности, и сама война. Даже если главный герой книги и окружающие его люди избрали её своей профессией. Кто прочтёт книгу, вряд ли сможет позабыть, как, оставляя Москву, Кутузов просит, чтоб кто-нибудь знающий город проводил его пустыми улицами. Он не хотел никого встретить. Одинокий старик с одним сопровождающим, проезжающий на коне по пустому городу[?]
Не менее сложен и трагичен и второй том книги, посвящённый Кавказу в жизни Ермолова. Месту и уделу, избранному им самим. Тут много причин для такого странного выбора после почти оглушительного триумфа в войне. (Он даже отказывается от командования гвардейским корпусом.) Тут и желание самостоятельности и отдалённости от петербургского начальства, столичной бюрократии, и то самое "цезарианство" Ермолова - его представление о том, что надо и как надо строить империю. "В Европе не дадут нам ни шагу без боя, а в Азии целые царства к нашим услугам". Это целая идеология - не будем её скрывать.
Гордин очень точно показывает здесь и причины самой войны, и методы её ведения в ту пору, когда во главе российской власти на Кавказе стоял великий Ермолов. "Смирись, Кавказ, идёт Ермолов!" "Проконсул Кавказа", как его называли. Война рождалась поначалу из необходимости безопасных дорог в Грузию, которая присо[?]единилась к России. Но окружающие народы смотрели на дело иначе. Они привыкли властвовать на этих дорогах. Разбой, грабёж, взятие пленных за выкуп или обращение в рабов. Это было никак не преступление по их убеждению - но доблесть и форма жизни.
Чего Ермолов с его европоцентризмом (вернее, "россиецентризмом") и европейским мышлением (как он полагал) никак не мог понять. Для него Кавказ был как Галлия для Юлия Цезаря - это очень точно в книге!
Грибоедов, который долго служил при Ермолове, потом поссорился с Ермоловым, писал в одном письме: "Борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещением[?]. Будем вешать и прощать и плюём на историю". Если последняя часть фразы и не впрямую цитата из Ермолова, то, несомненно, формулировка позиции Ермолова. Грибоедов предостерегает там же: "Одно строжайшее правосудие мирит покорённые народы со знамёнами победителей".
Ермолов ненавидел карликовые ханства Дагестана, считая, среди прочего, что ханы угнетают свои народы. Но эти восточные ханы были куда ближе своим подданным, чем европеец Ермолов. И как только были разрушены ханства, которые можно было ещё как-то держать в узде, вольные горские общества на месте их сплотились на религиозной основе. Вокруг имамов, ещё более жестоких, чем ханы. Был объявлен газават - священная война против неверных. Явились такие вожди, как Шамиль. И война шла ещё больше трид[?]цати лет после ухода Ермолова с поста проконсула.
В сущности, Ермолов первым нащупал болезненный узел столкновения цивилизаций, который и сегодня мы носим под сердцем, как пулю, застрявшую в груди ещё с той войны. И уроки Ермолова - его ошибки в том числе - нужно рассматривать скрупулёзнейше. И не только нам, но и нашим западным партнёрам или, чаще, оппонентам.
А смещён был Ермолов с поста враз, фактически без причин. Он был заменён неплохим генералом, небесталанным и храбрым. Но генералом, каких было немало. Ну да, Николай I, взошедший на престол, мог подозревать, что Ермолов имел какое-то отношение к подготовке мятежа декабристов. Но, когда снимали, уже прошло следствие и было ясно, что не имел он к заговору никакого отношения. Николай I видел в нём другое - сильного человека! Талант. "Кумир прапорщиков!" - бросал царь в его адрес. Только ли прапорщиков?
