у большинства с едиными корнями. У каждой пятой-шестой российской семьи в Украине есть родственники. Вывод: украинцы ничем не отличаются от русских. А вероятно, если уж русские с такой готовностью принимают подчинение центральной власти Москвы и её риторику, то и украинцы явно в готовности к аналогичному подчинению».
В этих размышлениях полностью исключалось огромное количество противоречащих им фактов, в числе которых:
— то, что после образования новой России у неё самой был длительный период регионального сепаратизма. Уральская, Дальневосточная и Сибирская республики, рассуждения о независимости Кубани, фактические конфедеративные отношения с Татарстаном и Якутией, Кавказские сепаратистские войны и многое, многое другое, что даже правительством Путина преодолевалось не путем разового переламывания об колено, но сложными, где-то дипломатическими, где-то силовыми, где-то кулуарными и прочими, прочими мерами. В этом смысле Россия 1990-х годов намного больше была похожа не на нынешнюю Россию, а как раз на постмайданную Украину, и, конечно же, тоже в своё время не была готова к одномоментной трансформации. Период «путинских» изменений занял немалое время;
— русскость украинцев, также как и русскость сибиряков, казаков имеет свои региональные особенности, связанные с географией, историей, европейским приграничьем. Отрывание из общего пространства и последующее воссоединение — по затратности и сложности отличаются как битье стакана и его склейка;
— предположение о том, что наличие партнеров среди украинской элиты по общему бизнесу и прочим делам влечет за собой такую же готовность населения, а сами эти партнеры способны и готовы вступить в зону нерационального, выходящего за представления бизнеса, риска.
В этом смысле общие корни привели к довольно спорной уверенности в общих подходах к управлению.
В итоге на всю украинскую ситуацию стали смотреть как на череду ошибок в «ставках» на элиту, которую можно исправить более правильной «ставкой». Или операцией. Это искажение оценки обстановки «через себя».
Тогда представим, как подобная операция могла бы развиваться в альтернативе.
Для этого нам нужно выделить организаторов, силы, средства и инструменты, определить желаемый сценарий.
Предварительный этап
Военная составляющая — прокатка и оценка не на учениях и парадах, и не в Сирии, а на донбасском направлении.
По ответственным субъектам и исполнителям. Нецелесообразным представляется непосредственная организация и исполнение подобных СВО операций разведывательными структурами любой ведомственной принадлежности. Разведка должна быть эффективным инструментом сопровождения, контроля и всеобъемлющего обеспечения такого проекта.
Связано это не с какими-то личностными характеристиками, а со спецификой менталитета и организационными практиками.
Разведывательное сообщество всегда будет находиться в парадигме нескольких базовых постулатов:
1. Распространенной переоценки своих взаимоотношений с «источниками», значимости информации как таковой без интуитивного сопутствующего комбинирования активных мероприятий или слишком линейной зависимостью «действия-последствия». В этом смысле полицейский оперработник, специализирующийся на борьбе с преступностью, всегда будет эффективнее в своих активных мероприятиях. Но, конечно же, и он в мероприятиях формата СВО не будет компетентен.
2. Любой штатный оперработник, вне зависимости от своих качеств, пусть они будут самыми неординарными, встроен в системную работу и ментально находится в определенных рамках. Зачастую, попытки расширить эти рамки приводят не к повышению качества работы и служебных результатов, а к служебным злоупотреблениям под видом особой секретности вверенных направлений. Золотой середины здесь нет и баланс невозможен.
3. Порог компетенции всегда ограничен ведомственной специализацией — военная, политическая разведка, работа с территории, дифференциация по регионам и крупным задачам.
Компетенции же проведения столь сложных операций как СВО далеко выходят за границы таких специализацией. Нужен авантюризм, не просто знание, но вовлечение в нелегальные или полулегальные коммерческие схемы, опыт не мониторинга или кулуарного контроля, но прямой организации политических акций, достаточно девиантное и нигилистическое сознание.
Если же такой оперработник приобретает какие-то весомые и исключительные возможности и познания в практических сферах, то, с учетом специфики службы, обусловлено это определенными его связями и контактами.
В таком случае работник становится заложником и проводником мнений, а часто и интересов этих своих источников, при этом выдавая эти мнения и интересы за интересы службы, и зачастую, сам заблуждаясь относительно источников своих приоритетов и взглядов или вступая в конъюнктурные сговоры.
Канонические же правила о необходимости перепроверки информации разными источниками затруднены, а иногда и невозможны в условиях небольшого количества осведомленных и причастных к оперативно-значимым процессам.
Да, зачастую не дают гарантированного результата, лишь отсекая совсем уж полный деструктив.
Попытки же организовать межведомственные рабочие группы ещё более непродуктивны ввиду склонности такого контингента к сокрытию информации, источников, объективных процессов, что иногда связано с необходимостью сохранения в тайне оперативных источников, и ещё более часто — межведомственной конкуренцией.
Нецелесообразно также возложение ключевых организаторских функций СВО на реваншистов, заинтересованных неудачников, стремящихся реализовать свои амбиции и вернуть утраченные позиции. Они хороши как инструмент, но их излишние полномочия создают «эффект Медведчука» с последующими акциями в стиле американо-кубинской «Атаки в заливе Свиней».
Тогда возникает вопрос — кто же должен организовывать или проводить такие операции?
На основе положительного (а иногда и не положительного, но крайне значимого как навык) крымского, донбасского, сирийского, сербского, африканского опыта, представляется, что такую работу (ключевыми организаторами, общее руководство понятно, кто должен осуществлять) целесообразно возлагать на аффилированный с государством крупный бизнес, имеющий практику рисковой, амбициозной деятельности, которая доказала свою государственную полезность.
И здесь российская власть опять споткнулась на граблях самообмана. Если в 2014 году государственные органы ещё не имели опыта проведения подобных Крыму и Донбассу операций, и потому действовали аккуратно, стараясь сохранять инкогнито, в связи с чем с удовольствием пользовались услугами авантюристов и частных бизнесменов, на которых легко можно было переложить вину за срывы, то в дальнейшем всё изменилось.
Традиционная монополизация общих успехов, и, при этом, потребность найти крайних в неудачах привели к тому, что ранее удобные союзники нередко провозглашались виновниками неизбежного в таких случаях сопутствующего негатива.
На них списывались все проблемы, а чиновники от спецслужб, военных и политических акторов провозглашали себя безупречными и дальновидными деятелями, которые практически лично и единственные всё спасали, пока криворукие коммерсанты и отдельные ключевые исполнители, якобы, всё портили. Надо ли говорить, что подобная позиция далека от реальности.
Этот самообман в ситуации с СВО привел к болезненным последствиям. Столь удобных партнеров в этот раз не оказалось, потому что решили не делить, как тогда представлялось, гарантированный успех с другими бенефитами, прикрывая это иногда излишним режимом секретности. Излишним потому, что, как показали дальнейшие события, от утечек он не спас, а вот нормальную организацию процесса затруднил.
Обоснование СВО
Отдельного и особого внимания заслуживает мотивация начала СВО. Очевидно, что выбранный мотив помощи народу Донбасса сохранил слишком значительное количество вопросов, сомнений и был, далеко не всегда, в достаточной
