Ознакомительная версия.
И еще. В 1990 году часть архива была открыта, а в 1991 году опубликованы все секретные материалы и документы Политбюро ЦК КПСС по Чернобылю. И, к своему удивлению, я не обнаружил ни одной записки или письма от ученых и ведомств, которые чуть погодя так рьяно выступали и по Чернобыльской катастрофе, и по ядерной энергетике. К сожалению, никто из них в апреле и мае 1986 года не попытался проинформировать руководство страны о реальном положении дел, никто не выступил в защиту пострадавших. Так что все нынешние выступления по Чернобылю я обязательно сверяю с поведением людей в первый месяц аварии на АЭС.
Восемь дней писал пьесу. Не мог даже заснуть: герои «не отпускали» ни на минуту. Галя Николаева (она вот уже четверть века перепечатывает на машинке мои рукописи) плакала… Это была первая реакция на пьесу…
Зашел в гости Юрий Апенченко. Попросил написать статью для «Знамени». Я показал ему пьесу. Он взял ее на один вечер. Утром позвонил, сказал, что «знаменосцы» единодушно решили публиковать «Саркофаг» в сентябрьской книжке. Я удивился – непривычны такие темпы: ведь уже шел июль…
Юрий сказал: что «знаменосцы» считают своим долгом сказать правду о Чернобыле.
Олег Ефремов прочел пьесу. В программе «Время» он заявил:
«В ближайшие дни худсовет МХАТа познакомится с новой пьесой о Чернобыле. Мы будем ее ставить»…
Это был пролог к «спектаклю» вокруг «Саркофага»!
Дискуссия в Доме ученых была организована отделом публицистики журнала «Знамя». Я не ожидал, что огромный зал Дома ученых будет переполнен. Однако на встречу пришли не только ученые, но и писатели, актеры. Короткое вступительное слово автора, а затем на сцену начали выходить все желающие… Разгорелся спор о пьесе, автор через десять минут был забыт – речь шла об уроках Чернобыля. Отчет о дискуссии, подготовленный А. Егоровым, был опубликован в «Литературной газете».
Из множества мнений приведу одно.
«Мы не требуем от пьесы скрупулезности документа, – сказала профессор-радиолог А. Гуськова. – Потребность в обобщении причин случившегося рождается и у журналистов, и у ученых, и у врачей. Впрочем, врачи – люди конкретного действия, способность к абстрагированию – не наше свойство. А потому буду говорить о своих ощущениях. Мы, радиологи, ограждали своих чернобыльцев от информации – сколько жертв, „нет, это не в нашей клинике“. То была „ложь во спасение“. Мы соотносили каждый шаг с моральным самочувствием больных. Мы не занимались проблемами их вины. Мы лечили и спасали… Не было у нас подавленности, страха перед бедой. Шла борьба на полном истощении нравственных и физических сил. А в пьесе действует не очень подготовленный медицинский коллектив – две старушки и три практикантки. Каково это прочесть родным, близким, всем, кто разделяет заботы медицины? Нет, сила противостояния несчастью была максимальной, и изображать ее иначе – неверно».
Я принес извинения медикам клиники: «Если я кого обидел, то не от злобы – от боли».
Дискуссия продолжалась, но… прислушиваясь к аргументам некоторых ученых-медиков, я пытался понять: почему они столь категоричны, более того – агрессивны? Да, возможно, писатель в чем-то ошибся, но неужели нужно осудить его, не помочь, а именно «ввести в ранг преступника», как выразился один из участников встречи.
Через несколько дней я понял, что иначе они поступать не могли, ведь именно ими было уже отправлено письмо… Извините, не «письмо» – это именуется иначе. Если бы сей «документ» был адресован писателю или в редакцию журнала «Знамя», то его можно было бы назвать письмом. Но адрес был иной: «КГБ СССР. Председателю». Вот так! А ведь на дворе не 37-й год, а 86-й… Неужели мы так ничего и не усвоили из прошлого?! Неужели доносительство в наших генах?!
Из письма в КГБ: «В пьесе искажена работа, которая проводилась большим медицинским коллективом по лечению пострадавших на ЧАЭС. Не показано, что при этом был использован большой научный потенциал по радиационной медицине, накопленный за последние 40 лет; был спасен ряд больных, получивших смертельную дозу облучения. Руководители института (Центра) и клиники описаны как недееспособные и малоквалифицированные специалисты, что также не соответствует действительности…
Пьеса наносит большой моральный ущерб всем советским людям и, в частности, пациентам, которые лечатся и будут лечиться в условиях асептических стерильных блоков…
Таким образом, данная ситуация может быть использована зарубежными средствами информации как основа для возобновления антисоветской кампании об искажении советским правительством и советскими учеными реальной картины, сложившейся в результате аварии на ЧАЭС».
Любой бюрократической машине достаточен лишь первый импульс. События начали развиваться с удивительной быстротой: в недрах правительственной комиссии была создана специальная группа, которой было поручено проанализировать пьесу. Чиновники с удовольствием начали заниматься художественным произведением – и их не смущало, что еще не закрыт 4-й реактор, что в зоне аварии работы по ее ликвидации только разворачиваются… Не смутило даже отсутствие автора в Москве, который, кстати, в это время выехал в Чернобыль…
И вот за подписью заместителя Председателя Совета Министров СССР Б. Щербины рождается еще один документ – новое письмо уже на имя Николая Ивановича Рыжкова:
«При прочтении пьесы складывается впечатление, что автор вместо объективного изложения событий преследовал прежде всего одну цель – отразить сенсационность, необычность происшедшего. По-видимому, в стремлении поскорее опубликовать художественное произведение на тему об аварии в Чернобыле автор не позаботился о совершенно необходимом, не проконсультировался со специалистами – физиками, конструкторами, врачами, работниками соответствующих министерств…
Минкультуры СССР, Госкино СССР, Гостелерадио СССР, Госкомиздату СССР, редакциям газет и журналов необходимо повысить требовательность к публикуемым материалам, исключить проникновение на страницы газет и журналов, на экраны кинотеатров и в телевизионные передачи недостаточно глубокой и тем более искаженной информации по вопросам, связанным с аварией на Чернобыльской АЭС».
Не правда ли, знакомые нотки?! Мол, в случившемся «виноваты» журналисты и писатели… Требования к точности информации звучали от тех же людей, которые тщательно ее скрывали, а зачастую и умышленно искажали.
Но они не учли новых времен – право на собственную точку зрения имеют не только власть имущие. Идо конца своей жизни я буду признателен Николаю Ивановичу Рыжкову, который прислал все эти материалы автору пьесы. Кстати, конкретные замечания я постарался учесть, но «Саркофаг» уже начал самостоятельную жизнь. И реакция на него была прямо противоположной той, что описали и авторы письма в КГБ, и члены правительственной комиссии. Б. Щербина не совсем точно информировал руководство страны – некоторые члены возглавляемой им комиссии по-иному оценивали пьесу, более того – поддерживали ее. В частности, академик В. А. Легасов.
Отзвуки этих событий, конечно же, сказались на судьбе пьесы. МХАТ отказался от ее постановки, по сути, пьеса попала под запрет и на Украине… Впрочем, предоставим слово, как говорится, «рядовым» людям.
В своем коротком выступлении при публикации сцен из «Саркофага» в «Советской культуре» я писал: «Как рассказать людям о том, что увидел, пережил? Как дать возможность всем почувствовать ту боль, что живет в душе? Мне показалось – это возможно лишь в театре, где зритель всегда становится участником событий, если, конечно, спектакль откровенный и честный».
И эта боль Чернобыля была услышана…
Приведу небольшие отрывки из писем зрителей и рецензий на спектакли. На мой взгляд, это лучший ответ и медикам, и функционерам, а также тем, кто смел лишь на словах…
Би-би-си: «Через всю пьесу проходит тема ответственности. После взрыва на месте происшествия остались и храбрые, и трусы, и те, кто не мог решить, что делать. Так, например, начальник станции вместо того, чтобы немедленно поднять тревогу, подумал прежде всего о своих внуках и покинул пост, чтобы на личной машине вывезти их за пределы опасной зоны. Выясняется, что если бы по местному радио была объявлена тревога, то все смогли бы пешком вовремя уйти из опасной зоны. Однако этого не произошло, поскольку никто не мог взять на себя ответственность и отдать такой приказ до тех пор, пока из Москвы не приехала правительственная комиссия… В пьесе Губарева трудно разграничить действительность и вымысел, остается предположить, что факты, изложенные в пьесе, достоверны, несмотря на то, что личности героев не всегда совпадают с действительностью».
И. Шадрина (Минусинск): «Без преувеличения скажу: спектакль „Саркофаг“ – событие. И главное там – не только Чернобыль. Там – о нас всех, о сегодняшнем дне, о невежестве нашем, непрофессионализме и системе безответственности. Наши медики, посмотрев спектакль, сказали: „Надо всех медсестер и врачей города в обязательном порядке провести через этот спектакль. Лучше любого совещания или политзанятия“».
Ознакомительная версия.
