В таком негативном восприятии утопии у Буковского, вероятно, сказывается еще влияние советской идеологии, считавшей саму себя «научной» и отрицавшей всякий «утопизм». Однако результаты этой «научности» всем известны… Что же касается проекта «одного-единственного большого государства на весь мир» — то это безусловная антиутопия. Вряд ли Буковский не читал Замятина и Хаксли. Причем совершенно неважно, кто проповедует эту антиутопию — «левые» или «правые». Главная проблема состоит в том, что противостоять ей может только иной — позитивный, действительно утопический проект новой цивилизации.
В нынешней мировой ситуации все одномерные «правые» и «левые» теории стремительно теряют свой собственный позитивный смысл, предлагая лишь те или иные реакции на оппонента. Глобализация все более размывает и другой известный дуализм эпохи модерна — географический: так, к Востоку или Западу относятся Австралия и Новая Зеландия? А соседняя с ними бурно развивающаяся Малайзия, чья столица Куала-Лумпур все более превращается в шедевр сверхсовременной архитектуры? А Париж, где негров, арабов и китайцев уже больше, чем потомков франков и галлов, — это чья столица?
Отсутствие новых утопических проектов означает безысходное зависание в негативном постмодерне, который временами откатывается к модернистским стандартам, причем воспроизводя их во все более жестких версиях. Преодолеть это зависание — значит произвести историческую «перезагрузку» и осмыслить нашу эпоху уже не как «пост-», но как «прото-». (→ 1–3) Это, кроме прочего, означает переход от консервативного к революционному мировоззрению. Что временами осознает даже такой консерватор, как Бьюкенен:
Дабы отстоять свое право жить так, как им хочется, отцам-основателям пришлось стать мятежниками. И мы должны последовать их примеру.
Однако новый «мятеж» уже требует выхода за рамки исчерпанного дуализма «Запад-Восток». Гораздо более адекватным новой реальности становится мышление категориями Севера. Север при этом противоположен не столько Югу (Юг для него это скорее некое цивилизационное Другое), сколько — «Центру», определяющему мировой статус-кво. Американские отцы-основатели, в сущности, демонстрировали именно такое, северное мышление, видя своего главного противника не в экспансивных испанцах и португальцах, довольно решительно колонизировавших южную часть Американского континента, но — в Британской монархии. Фактически они восстали против своей исторической родины, препятствовавшей своим детям обрести автономную субъектность на открытом ими новом пространстве. Это характерная логика утопистов — и Север вообще является «архетипом» множества утопий. (→ 2–1)
Север, выводящий сознание за пределы иерархически централизованного «существующего порядка», формирует особое мировоззрение — позитивный постмодерн, обращенный к чему-то еще неосуществленному, «прото-реальному». Север снимает все догматические противоречия, но не за счет их «усреднения», а — трансцендентализации. Истоки этой метафизики описывает в книге «Сакральная география Русского Севера» архангельский философ Николай Теребихин:
Мистицизм Севера скрыт в его запредельности, недоступности, неподвластности законам «земного тяготения». По мере продвижения на Север весь тварный, видимый и осязаемый мир начинает терять свои «обычные» твердые формы и установленные очертания. Структурированный космос расплывается, становится текучим, зыбким, призрачным. Мир покидает свою пространственно-временную ограниченность, предельность, конечность. Пространство истончается, просветляется и исчезает, растворяясь в стихии целокупного света полярного дня. Подобная же трансформация происходит и со временем, которое начинает замедлять свой ход и, достигнув своего предела, навсегда останавливается и становится вечностью.
Исламский метафизик Гейдар Джемаль подчеркивает особенности антагонизма «Севера» и «Центра»:
Идея севера противоположна идее центра… С точки зрения центра, север есть абсолютная периферия. Ее абсолютность дана в совершенной независимости от центра. Бытийные проблемы, возникающие в центре, лишены смысла на севере.
Так, среди этих «бытийных проблем», на Севере уже нет нужды в делении на «левых» и «правых», равно как и в «централистской» идеологии мультикультурализма. Эта идеология только усиливает разделение разных наций и рас. Ее сторонники уверены, что идентичность человека полностью определяется его происхождением, напрочь игнорируя при этом факторы индивидуальности. В качестве альтернативы этой идеологии Север предлагает практику естественной и недогматизированной мультикультурности. Каждый волен быть самим собой, не принуждаясь к выбору тех или иных «предначертанных» идентичностей. Именно такая практика и является для северных цивилизаций изначальной. Гиперборейцы различаются по принципу духа, а не крови.
В условиях, когда «новая ортодоксия» мультикультурализма пытается свести человеческие различия к этническим и расовым, противопоставить их друг другу, а всем не согласным с этой механической структурой наклеить хлесткие ярлыки, «гиперборейским» методом является постмодернистская деконструкция. Сам Бьюкенен демонстрирует неплохое владение этим оружием:
Единственно верная реакция на все действия новой ортодоксии — неповиновение, высмеивание и контратаки. Раз наши противники ввели в обиход такие политические прозвища, как «нацисты», «фашисты», «антисемиты», «националисты», «гомофобы», «фанатики», «ксенофобы» и «экстремисты», мы должны отвечать им тем же.
Он цитирует Сьюзен Зонтаг, которую «называют самым уважаемым интеллектуалом нашего времени»:
«Белая раса есть раковая опухоль на теле человечества. Белая раса, и только она одна, уничтожала автономные цивилизации везде, где она появлялась».
Замените в этих фразах словосочетание «белая раса» на «еврейский народ» — и вы получите замечательный отрывок из «Майн кампф»! Если бы Зонтаг писала так о евреях, ее общественная карьера на том бы и закончилась.
«Критическую теорию общества» также имело бы смысл обратить на ее собственных последователей. Вы критикуете «отчуждение»? Но при этом сами создаете небывало отчужденное, нервозное общество тотальной слежки за «некорректными высказываниями». French theory отвергает «логоцентризм»? ОК, но пусть тогда и сама не претендует на статус некоего непререкаемого «логоса». Вы гуманисты и пацифисты? А кто громче вас аплодировал бомбардировкам гражданских (!) объектов Югославии?
В ходе этой «северной деконструкции» можно задать еще множество «неудобных вопросов» западным «властителям дум». Однако же предпринимающим такой опыт деятелям, вроде Бьюкенена, надо быть последовательными. То есть и самим не уподобляться Гитлеру и Зонтаг, и не провозглашать никакие религии, расы, нации и образы жизни «исчадиями ада».
Впрочем, сама эта зацикленность на плоских «право-левых» разборках является характерной особенностью западной мысли. А все новое рождается из совпадения противоположностей. Запад никогда особо не жаловал и не считал вполне «своей» русскую философию — хотя она часто отличается именно таким, объемным синтезом. Возможно, в ней и находится то ключевое звено, которое символически воссоединит пространство глобального Севера.
* * *
Бьюкенен рекомендует:
Если Запад рассчитывает на долгую жизнь, ему следует как можно скорее возродить «задорный дух юности».
Но на протяжении всей своей книги сам постоянно противоречит этому пожеланию. Там гораздо больше старческого ворчания на «эту развращенную молодежь», требований «запрета абортов» и «возвращения к традиционным ценностям христианства».
Бьюкенену почему-то совсем не приходит в голову, что нежелание западной молодежи обзаводиться детьми может быть связано с самим имиджем нынешнего, позднего христианства. (→ 2–6) Никакие требуемые им «запреты» уже ничему не помогут, а только усугубят эту стремительную депопуляцию. Главная причина того, почему христианство демографически проигрывает другим религиям, состоит в том, что в нем резко разграничены сферы «сакрального» и «мирского», причем последнее зачастую объявляется «греховным».
На это еще век назад обращал внимание крупнейший русский мыслитель Василий Розанов. Он выдвигал авангардные проекты синтеза религии и сексуальности — но, скандальные в свое время, сегодня для христианской цивилизации они становятся жизненно насущными. Например, поселение в храмах новобрачных — от венчания до наступления беременности:
