"Сегодня часто говорят о силе общественного мнения, я покажу вам, как его можно создать, если хорошо знаешь секретные механизмы власти.
Но прежде чем управлять народом, его нужно ошеломить, посеять сомнения удивительными противоречиями, ослепить его различными обещаниями и незаметно столкнуть с правильного пути.
Один из великих секретов сегодняшнего дня — суметь овладеть народными предрассудками и страстями так, чтобы привести к смешению принципов, которое сделает невозможным любое соглашение между теми, кто говорит на одном языке и имеет общие интересы".
"Диалог Макиавелли и Монтескье в аду".
Сразу хочу отвести любые ассоциации заглавия статьи с заглавием известной мемуарной работы Э. Лимонова. В лимоновском смысле у каждого из нас — свой мартиролог...
Мне же важно было обозначить здесь указание на метафизические глубины того мифа, который созидается прозаиком Юрием Козловым из плоти нынешней реальности, прорастая символами и аллюзиями во времена дохристианские, проецируя в будущее такие тенденции и коллизии, какие сегодня вообще пока не проявлены. Именно потому, что опирается на исторические культурные пласты, пророчество Козлова в его последних романах не оставляет впечатления мрачной фантазии мизантропического философского ума, транслирующего, подобно Оруэллу в своей антиутопии, личные и коллективные страхи западного индивидуума.
Более того, с выходом в свет почти одновременно этих двух романов — "Проситель" и "Реформатор" (издательство " Центрполиграф", Москва) — можно, пожалуй, с уверенностью говорить о некоем оправдании современной русской словесности перед своей собственной классической традицией, которая, впрочем, для большинства так называемой творческой интеллигенции стала сегодня анахронизмом. “Реклама к тому времени сделалась "тотальной". Она занималась уже не столько товарами и услугами, сколько организацией, регламентацией, непосредственным управлением процессом человеческой жизни. Реклама в виде блоков новостей, клипов, сериалов, музыкальных и прочих программ, включая весьма интеллектуальные и интересные, адаптировала, препарировала реальные события, превращала их в заданную телевизионную версию, которая, материализовавшись на экране, становилась единственной и правильной. В данном случае версия была такова: мясо новых животных стерильно и абсолютно безопасно для человека, а если где-то в мире случаются эпидемии, то они никак не связаны с употреблением в пищу этого мяса.
Отныне на каждый удар судьбы человечество отвечало ударной же рекламной компанией, в результате которой удар представал чем угодно, точнее тем, чем было нужно: досадной случайностью, спланированным заговором, а то и ... достижением, благом. Причинно-следственная связь вещей размыкалась легко, как бутафорская цепь. Человечество, таким образом, окончательно вырвалось "из-под ига Божьего Промысла", как писали тогда передовые мыслители, обрело виртуальное (в том смысле, что между жизнью и смертью господствовала новая телевизионная версия реальности) бессмертие. Жизнь конкретного человека теперь протекала внутри этой версии, но никак не внутри Божьего Промысла. Помнится, Савва как-то заметил, что (может быть) это и есть тот самый третий путь, который так долго ищут социологи и политологи — ни жизнь, ни смерть, но клип!“
Фрагмент из романа Юрия КОЗЛОВА “Реформатор”
Не забыть жесткие слова итальянского публициста Джульетто Кьеза в моем интервью с ним в середине 90-х годов:
"В последнее время я отмечаю появление тех, кто постепенно, с трудом начинает мыслить критически. Они пока в меньшинстве. Большинство же интеллектуально мимикрирует. Раньше эти люди с энтузиазмом аплодировали разрушению Союза, теперь же говорят: мы всегда были за Союз. Не желают признать, какая совершилась трагедия, и они ей способствовали. С моральной точки зрения подобное поведение служит прямым доказательством: эти люди — ничто. Как следствие, творческое бессилие. Прошло восемь лет, а за небольшим исключением ими не написано ни одной достойной строчки по поводу катастрофы, случившейся со страной. Самое величайшее предательство России отражает тот факт, что литераторы, кинорежиссеры, театральные деятели не смогли произвести ничего такого, что наводило бы на размышления, заставляло бы переживать и осмысливать происходящее с Россией. Полный провал, даже не политический, не моральный — творческий."
Именно так — провал. И капитуляция. Перед настоящим и будущим. Конъюнктурное извращение прошлого. Неспособность осмыслить не только социальные процессы, но и травмы, изменения в психологии человека, причины и следствия смены ориентиров в системе ценностей и жизненных целей. А главное — художественное бессилие, умело маскируемое порою даже изощренной игрой приемов, паразитированием на творчестве великих предшественников, развязным стебом. Вся эта массовая и "не для всех" продукция, заполнившая прилавки, экран и галереи, получающая даже премии и усиленно навязываемая СМИ, в сущности, муляж, имитация творческой деятельности. Там нет подлинной страсти, "драйва", "гибели всерьез"… Мы, современники и свидетели жуткого представления: на фоне недосягаемых Пушкина и Лермонтова, Достоевского, Толстого, Чехова, Платонова кривляется, витийствует, заклинает, хохмачествует толпа карликов — карманный бомонд безнационального криминала, жирующего на крови и слезах России.
После публикации несколько лет назад философского романа "Колодец пророков" от Юрия Козлова был ожидаем прорыв не столько даже к дальнейшему исследованию и воплощению тончайших мутаций души человека за минувшее катастрофическое десятилетие (прозаик блестяще делал это от книги к книге — "Имущество движимое и недвижимое", "Геополитический романс", "Одиночество вещей"), сколько к выявлению средствами романа сдвигов в социуме, технологий управления общественным сознанием, средой обитания людей, временем и в конечном счете самой историей России и человечества.
"Проситель" прочитывается, как пролог к грандиозному замыслу "Реформатора", где действие уже не вращается вокруг судьбы какого-то одного главного персонажа, а свободно сквозит из прошлого в будущее и обратно, охватывая целые страны и эпохи. Если "Проситель" — обнаженное танго одинокой неприкаянной души, неустанно кружащей вокруг вопроса о смысле человеческого существования в мире, где царственно правят Деньги, то "Реформатор" — трагическая трехголосная фреска, обретающая почти эпические интонации в откровениях о конце гуманистического миропорядка. О власти торжествующих демонов.
А пока механизм власти денег — вот, что пыта
ется понять герой "Просителя", маленький нелепый человечек, писатель-фантаст Руслан Берендеев, своей фамилией символично отсылающий память читателя в заповедную глушь теперь уже легендарных заволжских лесов. Почти сказочный случай и приводит его к богатству, в круг международных дельцов, где Берендеев — чужак, да к тому же еще опасный, так как не до конца утратил в себе человеческое. Только смерть может быть ему спасением из этой действительности, где "деньги" — это сила, "лишающая мир логики, уводящая от наказания виновного, заставляющая страдать невинного, разрушающая все мыслимые причинно-следственные связи, вынуждающая ползать на брюхе праведного, торжествовать порочного, демонтирующая государства, иссушающая недра, сгоняющая людей с лица земли, плюющая в души законопослушным, ликвидирующая как класс стариков и детей"… И Берендеев сам "заказывает" и оплачивает себе смерть, поступая вполне по законам своего нового окружения.
В "Реформаторе" смерть предполагается "заказать" целой стране, вернее тому, что от нее осталось в результате десятилетий сознательных реформаторских вивисекций.
Эта страна — Россия…
Сегодня никто, как Козлов, так глубоко не проник в психологию современного "реформаторства", не осененного ни искренней верой, ни любовью, не опирающегося на исторические традиции, презирающего свой народ, жалких "пластилиновых уродцев", которых можно лепить по любой прихоти или сминать в бесформенное ничто… "В часе восьмом, — продолжил Савва, — искусство утрачивает всемирную отзывчивость, боль и сострадание, уходит в электронные, виртуальные технологии, встает на путь предельного упрощения, я бы сказал, скотинизации человеческих эмоций. Живую жизнь, искреннюю ноту приходится выковыривать из этого искусства, как... из руды золотые крупинки. Одним словом, как из дерьма. Смысл искусства — изображение художественными средствами пусть иногда обманной, но истины, пророчащей о самой себе. То есть самой же и отвечающей на вопрос — обманная она или нет. Но сейчас пророчества не имеют смысла, поскольку истина, в принципе, никого не интересует, как отсутствующая — примерно такая же, как Бог, — категория. Жизнь без истины, — убежденно произнес Савва, — собственно, и есть идеал свободы. Вот и получается, — понизил голос, — что свобода — это божество, не имеющее ни перед кем никаких обязательств, но в жертву которому приносится ... все".
