Вы когда-нибудь задумывались над корнем слова «работа»? Я обратил внимание на это совершенно случайно и сам поразился своему «открытию». Как может человек относиться к деятельности, в корне которой лежит слово «раб»? Потом я вспомнил русскую пословицу, не имеющую аналога в других знакомых мне языках: «Работа не волк, в лес не убежит». У меня нет никакого желания ударяться в философские рассуждения по этому поводу, но ясно, что исторически сложилось так, что отношение к работе в России, скажем так, своеобразно. На то существуют, конечно, свои причины, но это уже другая тема.
Вернемся к словам Энтони Хайзера. Мне кажется, что требуется наличие довольно развитой фантазии, чтобы представить себе нашего таксиста, восторженно говорящего о своём труде и городе. Слова «всякий труд почётен» пока ещё чужды русскому сердцу, и это, я убеждён, одна из серьезных проблем, стоящих перед страной.
Прощаясь на этой странице с Энтони Хайзером, я не могу лишить вас примера его типично английского чувства юмора. Когда я спросил его, есть ли у него дети, он ответил: «Да, у меня два сына. Младший похож на меня, а старший настолько умнее всех нас, что я не уверен, что он мой».
Артур Эдвардс
и Роберт Хардман
Время помазанников божьих, царей и цариц, королей и королев, давно миновало. Последним подлинным представителем этого рода в мире был, как мне кажется, Николай II. Ныне существующие монархи в таких странах, как, скажем, Люксембург, Бельгия, Дания, Швеция, Голландия и Испания, не имеют реальной власти и представляют собой лишь номинальных глав страны. К ним относятся чаще всего с симпатией; некоторые, в зависимости от обстоятельств и собственного характера, пользуются определённой популярностью и авторитетом, но не более того. За одним исключением. Речь о монархе Великобритании, в данном случае – Елизавете II.
Артур Эдвардс – фотограф, но не просто фотограф, а фотограф королевской семьи. Когда я спросил его, чем он объясняет преданность англичан своему монарху, давно лишённому какой-либо реальной власти, он ответил так:
– Мы, англичане, стремимся к надёжности и постоянству, и нет ничего более постоянного, чем королева. Она как Биг-Бен [28], как лондонский блэк кэб или красный двухэтажный автобус.
Когда я спросил историка королевской семьи, Роберта Хардмана, чем он объясняет всенародную любовь к королеве, он ответил:
– Она неизменна и надёжна, как скала.
Я был в Лондоне в день плебисцита по поводу брексита, то есть вопроса о том, выходить из Европейского союза или нет. На следующий день «Би-Би-Си» [29] разослала своих репортёров по всей стране с заданием выяснить, почему британцы проголосовали (пусть совсем незначительным большинством) за выход из ЕС. Я запомнил репортаж из небольшого городка на севере Англии, в котором журналист обратился к двум милым англичанкам лет пятидесяти, обе в шляпках, блузочках, аккуратных деловых костюмах, с вопросом:
– Вы голосовали «за» или «против» выхода?
– Конечно же «за», – ответили они хором.
– Почему? – спросил репортёр.
– Ах, – ответила одна из них, – так хочется, чтобы всё было как прежде.
А прежде была величайшая империя в истории, над которой не заходило солнце, прежде не было такого количества иммигрантов, такого количества непонятных языков и чужих лиц, прежде было раздельное обучение мальчиков и девочек, прежде мальчиков секли за непослушание и готовили из них бесстрашных, хладнокровных, не потеющих в жару и не мёрзнущих в стужу образцовых англичан-колонизаторов.
Бедные, бедные женщины. Они не понимали, что это «прежде» не вернётся никогда.
Мечта о «прежнем» – это тоска по привычному, по постоянному, которая чувствуется особенно остро в стремительно меняющемся мире. Мы не знаем, куда идём, что ждёт нас и наших детей, мы живём в подвешенном состоянии, а ведь прежде…
Мне кажется, что встречающаяся в России ностальгия по советским временам связана с жаждой спокойствия, постоянства, как говорили когда-то, уверенности в завтрашнем дне. Для советского человека жизнь была ясна, как маршрут автобуса, в котором все остановки неизменны и потому предсказуемы: детский сад, школа, пионеры, комсомол, вуз, работа, пенсия, похороны. Я помню многих моих друзей, которых эта предсказуемость сводила с ума, впадавших в депрессию от того, что всё было заранее известно. Вместо уверенности в себе – уверенность в уверенности в завтрашнем дне…
Странные мы существа. Предсказуемость и неизменность сводят нас с ума, если сопровождают нас с рождения до смерти. Но, попадая в иные обстоятельства, в иную среду, в которой всё подвижно и ненадёжно, не неизменно, в которой постоянно надо искать точку равновесия, мы начинаем страдать по чему-то такому, что неизменно, что внушает нам чувство постоянства, уверенности в том, что то, что было вчера, есть сейчас и будет завтра.
У англичан это есть.
Монарх.
Маргарет Тайлор
В пандан.
Дом, в котором живёт эта женщина, называется «Дом Наследия». Он целиком и полностью посвящён королевской семье. В его четырёх комнатах хранятся более десяти тысяч предметов, так или иначе относящихся к королевскому роду. В основном это абсолютный китч, хотя попадаются вещи ценные, например фарфоровый бюст принцессы Дианы производства фирмы «Веджвуд» стоимостью пять тысяч фунтов.
Какой философ постулировал переход количества в качество? Гегель? Вот бы ему приехать сюда, в «Дом Наследия», чтобы насладиться конкретным подтверждением этого закона: небольшой и малозаметный домик, в котором накапливалась всякая королевская всячина, превратился в… музей!
Да, да, в музей, сюда приезжают туристы из Америки и Японии (от А до Я), чтобы охать и ахать, удивляясь невероятному количеству и разнообразию собранного материала.
Самой госпоже Тайлер почти негде жить: забито буквально всё.
Но я вспомнил её в связи с предыдущим рассказом. Когда я спросил её, как она объясняет свою любовь и любовь своих соотечественников к королеве, она ответила: «Людям нужен кто-то, на кого можно равняться».
Кеннет Уорф
Попробуйте по фотографии угадать, чем занимается (точнее, занимался) сей джентльмен. Кто-нибудь сказал «полицейский»? Браво! Да не просто полицейский. Кен Уорф был личным телохранителем принцессы Дианы. И очень любил её, хотя не произносит этих слов, это было бы не по-английски, нечего выставлять напоказ свои чувства.
– Если бы она не отказалась от личной охраны, по сей день была бы с нами, – говорит он, глядя куда-то холодными, ох какими холодными глазами.
Я хотел было спросить, почему она отказалась, не уговорил ли её кто-то, но сдержался. Что-то в напряжённом лице и угрюмом молчании этого человека как бы говорило: «Помолчите. А то…»
– Знаете, – вдруг ни к селу ни к городу выпаливает Уорф, – я был на самом последнем концерте «Битлз». На крыше их штаб-квартиры на Абби Роуд. Давненько. 30 января 1969 года. Наш патруль вызвали, чтобы согнать их с крыши: соседям не нравился шум. Нет, представляете, «Битлз» поют в последний раз, слушай и смотри на здоровье, ан нет, какой-то лошадиной жопе (перевод буквальный, мой. – В.П.) не нравится. Так что я вошёл в историю благодаря тому, что разогнал последний концерт «Битлз».
Он помолчал. И я что-то тихо пробормотал про Диану.
– Сожалею, сэр, увлёкся прошлым. Проект по реформированию монархии, начатый Дианой, состоялся. Она изменила лицо британской монархии.
