Разлученные на годы, мы часто встречались, и Карлос продолжал брать К. Дж. на целый день на экскурсии или прогулки по студенческому городку. С одной стороны, Карлос был серьезен и ненадежен, но, с другой стороны, он мог быть обворожительным и заботливым - как когда убеждал меня, что работает над книгой о брухо ради нас всех. Это будет своеобразной данью моему терпению, говорил он, победной песнью для его чочо. Но, когда он закончил рукопись, не было той бурной радости, которой он ожидал. Не было ничего, только смутное, неопределенное чувство, что он разбит, изгнан из аспирантуры и обладает запутанной, не отредактированной автобиографической рукописью о брухо, которая не давала уверенности в том, что ее можно продать. И все усугублялось тем, что я уехала вместе с К. Дж. Я устроилась главным оператором на WTOP - телерадиостанцию в Вашингтоне и поселилась в центре города.
"Когда ты забрала малыша, ты на самом деле забрала свет из моей жизни, - написал он мне в сентябре. - Я неоднократно говорил тебе, что мы не уйдем с этой земли, пока не расплатимся сполна за все свои дела. Я, должно быть, доставлял некоторым своим ближним ту же боль, какую испытываю сейчас. Вот и все, что я могу тебе сказать. Кем бы я ни был и что бы я ни переживал из-за мальчика, это должно беспокоить только меня",
"Мою работу еще не приняли; может быть, там уже нет больше моего духа. Я пытаюсь делать все, что в моих силах, чтобы быть в состоянии помогать моему маленькому чочо, и все же, что бы я ни делал, это кажется бессмысленным. Иногда у меня возникает иллюзия, как будто я глажу его детскую головку. Что я могу сказать тебе? Что ты можешь сказать мне, что принесло бы облегчение моей душе?"
Через неделю он сел за свой рабочий стол со стаканом "Матеус" и напечатал горький ответ на мою просьбу о деньгах.
"Приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что мне тоже нужен кто-то, кто бы помогал мне? Не думаешь ли ты, что я бесчувственная машина? Или, может быть, я просто глупый мексиканец" который достаточно хорош, чтобы его эксплуатировать, но не достаточно хорош, чтобы его уважать. В своей слепой глупости я позволил тебе припереть меня к стене; это только моя вина. Когда я ушел из аспирантуры в прошлом году, чтобы помогать (Альберте Гринфилд) писать эту книгу, я ушел также от своих возможностей сделать что-либо в своей области. Теперь я вынужден доказывать свою надежность, и поэтому, похоже, мне придется просить тебя не бросать работу. У всех нас есть свои ограничения; мы должны знать и признавать этот факт, и в то же время мы должны быть доброжелательны и не судить своих ближних".
19
В работе над рукописью Карлос использовал свои записи и воображение, пытаясь сделать ее более интересной для чтения. Сначала он писал длинные разделы обыкновенным письмом в своих желтых блокнотах, а затем печатал их, сидя за своим столом. Большая часть окончательного варианта книги "Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки" была написана у него дома. После своего первого опыта спейотом в 1961 году Карлос представил длинный анализ своих видений профессору Гарфинкелю. Но профессор не хотел читать интеллектуальную оценку происшедшего какого-то студента - ему нужен был первичный материал, непосредственные детали. Поэтому Карлос переписал и расширил свою работу и вновь показал ему ее через несколько лет Но у старика по-прежнему вызывал отвращение весь академический жаргон и психологические объяснения поведения дона Хуана. Тогда Карлос полностью переработал всю рукопись и, когда закончил, пошел прямо на второй этаж Хейнз-Холла с толстой переплетенной пачкой бумаг под мышкой. С тех пор как Карлос ушел из аспирантуры, они время от времени беседовали с Мейганом, но никогда не говорили о полевой работе с брухо.
"Он зашел сюда однажды с законченной рукописью, которую положил на стол, - вспоминает Мейган - Он попросил меня прочесть ее и дать свои комментарии и советы, вследствие чего я стал относиться к нему гораздо серьезнее. Еще он просил меня подумать, не смогу ли я посодействовать изданию его рукописи в какой-либо серии монографии университетских публикаций по антропологии или в подобной серии.
Я читал и думал о том, что там говорилось. Это была очень популярная тема. и даже более популярная тогда, чем сейчас, благодаря психотропным средствам и расширению сознания, которые представляли собой настоящий культ именно в то время. Думал я и о том, что работа во многом представляла собой описание интересных эпизодов личного характера, и в некоторых ситуациях мы видим его самого, а не независимого наблюдателя, как в большинстве научных, трудов. В рукописи говорилось о нем больше, чем о чем бы то ни было еще. Поэтому, по обеим причинам, я считал что он написал книгу, а не нечто, что могло бы войти в научную серию. Он пытался решить это, отделяя более личные аспекты рукописи от того, что можно было бы назвать беспристрастным мнением ученого".
Мейган решил пойти и переговорить кое с кем в издательстве "Юниверсити оф Калифорния Пресс", которое находилось прямо через лужайку от Хейнз-Холла в подвале библиотеки Пауэлл. Он также предложил Карлосу не представлять свою рукопись для антропологической или какой-либо иной научной серии, а предложить ее как коммерческую книгу для обычного читателя.
Мейган с Гарфинкелем не были единственными членами факультета, кто первым прочел книгу. Карлос посетил Уильяма Брайта и Педро Карраско, которые с энтузиазмом отнеслись к проекту. Был еще Роберт Эджертон, который изучал работу и критиковал ее на различных стадиях с самого начала.
Одним из друзей Мейгана в университетском издательстве был Джим Квебек, стройный, лысеющий человек с седой козлиной бородкой, с заискивающими манерами, который начал слушать мнения об этой невероятно подробной рукописи, собранной одним бразильским аспирантом, который провел годы с настоящим архаическим соноранским брухо. Квебеку работа понравилась с первого чтения, но он сам был старым антропологом и знал, что настоящим испытанием станет отдел сбыта. Рукопись неделями переходила из рук в руки. Ее редактировали, как обычно, и редколлегия собиралась для ее обсуждения, но отдел сбыта не был убежден в том, что утомительное обсуждение Кастанедой жизни среди брухо было таким уж превосходным материалом. Кое-кто стал говорить о том, чтобы опубликовать книгу как монографию, потому что, среди прочего, имело место определенное беспокойство по поводу того, будет ли продаваться коммерческая книга неизвестного писателя, вроде Кастанеды, да еще опубликованная академическим издательством.
Нельзя сказать, что решающее слово оставалось за отделом реализации, вовсе нет. Это было уважаемое издательство "Юниверсити оф Калифорния Пресс", а не одна из ориентированных лишь на прибыли книжных конвейеров Восточного побережья. Этот материал обсуждали ученые, постоянно проживающие при университете мастера, такие, как социолог и этнометодолог Гарольд Гарфинкель и Уолтер Гольдшмидт, один из представителей клуба концептуальных антропологических социологов, которые всегда фигурируют в учебниках и научных журналах, один из тех парней из чванливых академических кругов. Гольдшмидт был интеллектуалом, и хорошо известным, но его творческий гений не сиял, как скажем у Талькота Парсонса из Гарварда или Бакминстера Фуллера или Маршалла Маклаэна, знаменитых социальных провидцев. Он был просто одним из постоянно проживающих при университете корифеев, которые публиковались, процветали и поддерживали репутацию УКЛА. Когда профессор Уильям Брайт, ухватившийся за рукопись с самого начала, написал Квебеку письмо, превозносящее эту работу, Гольдшмит тоже прочитал это письмо, и это было важно, потому что он не только был местным корифеем - он еще и входил в редакторский совет "Юниверсити оф Калифорния Пресс".
Брайт видел некоторые части рукописи еще до того, как Карлос сделал последнюю редакцию и нанял Ф. А. Гилфорда, независимого редактора, чтобы тот просмотрел ее и исправил ошибки. "Я видел рукопись, и во что бы то ни стало вы должны напечатать ее", -говорил Брайт. Он всем рассказывал об этом замечательном творческом произведении, которое он случайно нашел. Квебека неожиданно забросали благоприятными отзывами с отделения антропологии. Даже один из его собственных служащих, Алти Арнольд, молодой редактор, встречавший Карлоса за год до того в ЛАОК, когда еще оба они были тамошними студентами, даже Алти заговорил об этом парне Карлосе Кастанеде. По утверждениям Алти, рукопись представляла собой шедевр, но вот уже второй год она ходила по рукам, пока ученые решали, в каком же именно виде должен выйти этот роман о брухо, Карлоса, который не учился тогда, все это ожидание приводило в крайнее уныние.
"Кажется, только мой чочо заставляет меня продолжать, но, с тех пор как он не со мной, все неприятности обрушиваются на меня", - писал он мне в январе 1967 года. От мысли о том, что его К. Дж. так далеко, у него пропадал аппетит. "Я хочу сказать, что если я не могу помочь моему чочо, то должен находиться в совершенно безвыходном положении. Но в подобном положении не добиться успеха. Я убежден, что Бог позволит мне вновь почесать его головку, чтобы он засыпал скорее. Иногда в таких весьма простых действиях мы можем выразить весь смысл своей жизни. Скажи ему на ушко, что Кики сделает все, чтобы помочь ему. Сражение еще не закончено".
