Даже из упомянутых здесь косвенных свидетельств с большой долей уверенности устанавливаются мотивы спокойствия, проявляемого Соединенными Штатами. Они и другие страны Запада высказывают вполне оправданное беспокойство по другому поводу: их тревожит судьба военного ядерного потенциала в случае политического коллапса Российской Федерации («мирный атом» — особый вопрос и не менее тревожный). Вашингтон обращает особенно пристальное внимание и на расползание технологий за пределы уже существующего ядерного клуба, на миграцию материалов и специалистов, которые могут способствовать созданию атомных бомб (и иных видов оружия массового уничтожения) в странах, не входящих в клуб. В общем на все то. что может лечь в основу будущего ядерного терроризма (или терроризма при помощи биологического и бактериологического оружия).
Связанные с этими процессами проблемы колоссальны: они существенно влияют на работу центров проектирования и производства ядерного оружия, центров производства ядерных материалов, т. е. плутония и обогащенного урана, затрагивают судьбы десятков тысяч людей — инженеров, ученых, рабочих, занятых в атомной военном промышленности. По имеющимся у нас данным, только в трех российских «городах плутония» — Озерске (Челябинске-65, население 83500 человек), Северске (Томске-7, население 107 тысяч человек), Железногорске (Красноярскс-26, население 90 тысяч человек) — число лиц. непосредственно занятых в ядерном секторе, соответственно 14, 15 и 8 тысяч. Что делать с этими городами, в которых почти 40 тысяч первоклассных мозгов?
По оценке одного из лучших западных экспертов, профессора Маурицио Мартинелли, «провозглашенный перевод милитаризированных советских структур на рельсы свободной экономики осуществился лишь в малой степени, конверсия военной промышлeннocти остановилась в начале девяностых годов и сейчас можно говорить о ее провале», «налицо катастрофическая утечка мозгов» и, наконец, «военный и гражданский ядерный комплекс, включающий десятки закрытых атомных городов, лаборатории и научно-исследовательские институты, сотни хранилищ ядерных материалов, находится в критической ситуации в плане безопасности и охраны окружающей среды» (Limes. 1998. № 4. С. 185–186).
Достаточно бросить взгляд на место, занимаемое российским ядерным архипелагом на географической карте, чтобы убедиться в том, что в случае политического кризиса никто не может гарантировать безопасности центров ядерной промышленности — они расположены вдали от столицы: многие из них находятся на Урале (Свердловск-45, Челябинск-70, Златоуст-36) или в Западной Сибири (Томск-7, Новосибирск), а также в Восточной Сибири (Красноярск-26. Красноярск-45, Ангарск). Тому же взгляду, на этот раз обращающему внимание на границы военных округов, откроется, что Северокавказский военный округ имеет 250 оперативных ядерных боеголовок и 4 их склада. Уральский — 90 боеголовок и 6 складов, Сибирский — 1250 боеголовок и 10 складов, а Забайкальский и Дальневосточный — 2010 боеголовок и 18 складов. Эта дислокация планировалась в другие времена и перед лицом иного противника. Сейчас она утратила всякий смысл. И что будет, если Россия распадется на части?
Глава 11
ГРОЗНЫЙ: ГОРОД, ГДЕ ИДЕТ КО ДНУ РОССИЯ[11]
«Добро пожаловать в ад». Нарисованный наскоро плакат с таким «приглашением» стоит на обочине дороги, ведущей к Грозному с запада. От Назрани до города, где царит ужас, 90 км ничейной земли. После последних ингушских КПП, где проверка документов проводится достаточно формально, не видно ни одного российского танка, ни одного солдата. Кажется, что русских здесь нет, что они призраки. Но в небе над низкими тучами слышен гул их самолетов и вертолетов.
Первая странная особенность этой войны: журналисты, оформившие свой приезд по всем правилам, были привезены в Моздок, где размещается командование российских войск, и там оказались под разными предлогами заблокированы. Другие, кто, как и мы, не доверились официальным властям, решили добираться самостоятельно. Мы не знали, очутимся ли мы в Грозном, не были уверены, что не попадем под артобстрел или не станем мишенями для чеченских снайперов. В кармане удостоверение иностранного корреспондента, выданное МИДом России, — наш единственный пропуск.
Первая часть маршрута — перелет Москва — Минеральные Воды. Никто не препятствует в приобретении билетов и не задерживает нас при посадке в самолет. От Минвод до Грозного 450 км. Приходится добираться на попутных автомобилях. Водители просят много, преувеличивая риск и опасности на дороге. Журналистов не так много, они на вес золота, и их стараются «ощипать» как следует. Дорога в 360 км до Назрани, столицы Ингушетии, занимает целый день. Ехать дальше с русскими, осетинами или ингушами нельзя. Везти пассажиров из Назрани в Грозный действительно страшно и никто зря не заламывает цену. На следующий день добираемся до Грозного с тремя пересадками. На последнем отрезке пути нас подвозят бесплатно 2 молодых чеченца на новеньких «Жигулях». От них узнаем, что мы находимся на территории, контролируемой повстанцами. Это имеет свое преимущество, но есть и определенный риск.
Наконец мы в Грозном, который встречает нас артиллерийской канонадой и очередями тяжелых пулеметов. Вокруг руины домов. Война идет чуть больше месяца, наступление федеральной армии, начатое под Новый год. продолжается. Российская авиация бомбит весь город, включая окрестности. Огромные языки пламени вырываются из разорванных газовых труб. На улицах битое стекло. Не видно ни одного целого дома. Пострадали и многоэтажки, построенные в советское время. То здесь, то там дыры в стенах, сквозь которые можно разглядеть убранство брошенных квартир. Кажется, что ушли все, десятки тысяч людей, но затем выясняется, что тысячи жителей еще остались. Они живут в подвалах и под лестницами и готовы в любой момент броситься тушить пожар в своем жилище и спасать от воров свое имущество: главным образом это беспомощные старики и бедняки, которым некуда податься. Среди тех, кто страдает от бомбежек. очень много русских. Оба чеченских парня предупреждают, что мы въезжаем в зону повышенной опасности. Машина несется с сумасшедшей скоростью по пустынным улицам, лавируя между кучами битого мусора, оборванными проводами и вывернутыми из земли столбами. «Русские снайперы хорошо стреляют и не разбирают цели», — говорит наш водитель Руслан. После таких слов голова инстинктивно вжимается в плечи. Выезжаем на улицы, забитые сожженной бронетехникой. Один танк, пять, десять, далее сбиваюсь со счета. На перекрестках все больше вооруженных людей, их группы движутся в разных направлениях по только им известным маршрутам. Русских пока не видно. Та часть города» по которой мы едем, — это центр Грозного, находящийся под контролем чеченцев. Доносятся взрывы, высокие клубы дыма поднимаются в северной части города у ипподрома и на юге в районе улицы Первомайской, где идут, как говорят, сильные бои.
Войско Дудаева видим во всей его красе вокруг президентского дворца: сотни вооруженных людей, многие с зелеными мусульманскими повязками на голове.
«Мы здесь все генералы», — говорит Магомед Арзамаев. Он только что вернулся с железнодорожного вокзала, что в полутора километрах от президентского дворца. Русские там попали в окружение. Прошел слух, что утром сдались 20 экипажей вместе со своими танками. Все пространство за президентским дворцом «забито трофейной бронетехникой, захваченной в недавних боях. «В любом случае. — говорит на прощание Магомед, — мы победим. А если умрем, то попадем прямо в рай — это двойная победа».
Перед моим носом размахивают совершенно новым потрясающим ручным пулеметом АК-47С. «Мне его подарило российское правительство», — слышу я от молодого ликующего бородача под всеобщий хохот. — Вот вам, пожалуйста, бандит. Я преподаватель истории и английского языка. Воевать начал сегодня утром. А этот пулемет взял у одного русского майора, который, вылезая из своего танка, остался висеть вниз головой».
Спускаемся в бункер Дудаева. Сейчас мятежного генерала здесь нет, и неизвестно, где он. Там. внизу, новые сотни вооруженных мужчин, которые едят, греются и спят, прижавшись к стенам. Штабелями сложены буханки хлеба и консервы, висят бараньи туши. Пьем чай и слушаем, что рассказывают чеченцы. Странно: все говорят по-русски почти без акцента в отличие, например, от грузин и азербайджанцев. У всех российское военное обмундирование и российское оружие. Испытываешь ощущение чего-то ирреального. В чем смысл этой войны?
И тем не менее идет война и война кровавая. Мне указывают на русского, вернее, башкира. Его зовут Марат Дихмухамедов. Ему 19 лет, он дезертир. «Я себя не чувствую дезертиром. Нас на дагестанской границе было 10 человек на БМП. Пришли чеченцы и потребовали, чтобы мы сдались. Наш полковник дал деру, и мы остались без командира и карты. Некому было отдать приказ. Потом прилетели российские вертолеты и обстреляли нас. Мы не знали даже, где мы находимся. А Грачев (тогдашний министр обороны РФ. —Д. К.) сказал, что военнопленных быть не должно, потому что это не война. Вот так мы и решили перейти на другую сторону. Никто из нас не хотел напрасно погибать под пулями. Я давал присягу народу, а не Ельцину. Напиши это! Не хочу умирать за него и за тех, кто сидит в Москве». Я это записываю. Вниз приносят трех раненых русских: капитана Виктора Мичко из Самары, солдатов Диму Бакулева из Челябинска и Диму Колдашева из Кирова. Капитан ранен в живот, у Бакулева автоматной очередью прошиты ноги, у Колдашева тяжелые ожоги лица. Они единственные, кто остался в живых из экипажей трех только что подбитых БМП. «Я должна была бы их ненавидеть, потому что они убивают наших сыновей, но мне их очень жаль», — говорит нам медсестра-чеченка, оказывая им первую помощь. Ее слова кажутся мне искренними. Оба солдата явно еще в состоянии шока. В их глазах видны страх и боль. Капитан же в состоянии говорить: «Как я смогу смотреть в лицо женам моих друзей — тех, кто остался на поле боя?» Вкратце рассказывает свою «одиссею»: «Мне было сказано, что наша задача — находиться на границе с Чечней и не допускать проникновения вооруженных бандформирований. Затем нас поставили в колонну, следовавшую к Грозному. В первом же бою мой БМП взлетел на воздух. И вот я здесь». Надеюсь, он выживет.
