А ведь ему, что бы и кто ни говорил, действительно виднее. Кого-кого, а свои кадры он наверняка знает.
Но означает ли это, что диссидентство и правозащитная деятельность на постсоветском пространстве исчезли? Нет, конечно. Да и задачи, которые они решают, остались прежними. И главная — себя не обделить.
Вот только один пример, о котором знаю не с чужих слов.
В Ташкенте играли свадьбу. Шумную, яркую, весёлую. Во главе одного из столов сидели жених с невестой, а рядом, за другим, — посол и ответственные сотрудники дип-представительства одной очень продвинутой европейской державы, уверенные, что присутствуют на тайном съезде правозащитной организации, оформленном для конспирации под свадьбу.
Они же оплатили это празднество, простите съезд. И невдомёк было дипломатам, что сценарий всего этого действа папаша невесты, он же «главный узбекский правозащитник», скопировал с пары старых фильмов советской эпохи. Помните, как большевики, отбывающие ссылку, собравшись у кого-нибудь из коллег, поют «Интернационал», разоблачают меньшевиков, планируют свержение «ненавистного царизма»? И вдруг в окошке хаты, где всё это происходит, появляется физиономия пристава, Все сразу вскакивают, начинают плясать краковяк и орать «горько!». То же самое произошло и в Ташкенте, только без «горько» (обычай не позволяет) и краковяка (не принято).
Посол уехал довольный — съезд прошёл на высшем уровне и при максимальном соблюдении конспирации.
Довольными остались и гости: хорошо выпили, сладко закусили. Ну а про молодых и их родителей даже говорить не приходится — какие деньги сэкономили, какие люди почтили свадьбу своим присутствием!
А в это же самое время в России, Грузии, Украине и Бог знает где ещё играли и продолжают играть другие свадьбы, ставят другие, не менее оригинальные, спектакли. Естественно, и деньги там крутятся тоже другие, значительно большие, нежели в Узбекистане. Поэтому выражение «Весь мир театр, все люди в нём — актёры» актуальности не утратило. И вряд ли когда-нибудь утратит.
2010 г.
О литературе российских немцев
Особенность литературы российских немцев (именно особенность, а не уникальность, ибо в схожей ситуации пребывают литературы ещё некоторых народов) заключается в том, что существует и развивается она как бы в двух языковых пространствах: немецком и русском.
Но так было не всегда. Вплоть до Октябрьской революции, или, как теперь говорят, Октябрьского переворота 1917 года, живущие в России немецкие писатели и поэты писали исключительно по-немецки.
Конечно, мне могут возразить, назвав имена Дениса Фонвизина, Антона Дельвига, Владимира Даля, Вильгельма Кюхельбекера, Николая Греча, Елизаветы Кульман, Филиппа Вигеля, Николая Берга, Егора Энгельгардта, Николая Гейнце, Фёдора и Ореста Миллеров, Александа Востокова (Осте-нек), Егора Розена, Эдуарда Губера, Александра Эртеля, Петра Струве, а также живших позже Александра Блока, Зинаиды Гиппиус, Бориса Пильняка (Вогау), Константина Вагинова (наст. фамилия Вагенгейм), Веры Фигнер, Николая Эрдмана, Ирины Одоевцевой (урожд. Гейнике), основателя первого литературного музея в России Фёдора (Фридриха) Фидлера, о котором современники говорили, что «никто из русских не любит русскую литературу, как этот немец». Всё верно: являясь немцами по происхождению, свои произведения они создавали в большинстве на русском языке. Но в данном случае я веду речь о литераторах, в центре внимания которых в основном были российские немцы.
Так вот, принято считать, что первым поэтом российских немцев, их «праотцом» является дворянин и офицер Бернхард фон Платен (Bernhard von Platen) из Брауншвейга (по другим сведениям из Померании), направившийся в Российскую империю «за счастьем» и рассказавший о своих приключениях в пути на Волгу, незнакомых краях, трудностях и разочарованиях переселенцев в поэме «Описание путешествия колонистов и образ жизни русских» (1766-67 гг.). К слову, этот его стихотворный отчёт стал не только первым, но и последним чисто «эмигрантским» литературным произведением из написанных российскими немцами. Ни на миг не забывая свою прародину, германские княжества, объединившиеся в 1871 году в единое государство, и не отказываясь от неё, все они искренне считали Российскую империю, а позже СССР, новой родиной. Пусть не очень ласковой, зачастую жестокой, но родиной.
Вот об этом их отношении, их радостях, печалях, сомнениях, праздниках, буднях и повествовали немецко-русские литераторы.
Признаюсь, я не стремился найти среди них «вторых Гёте с Шиллером», или «второго Пушкина». Да это и не нужно, ибо стереотип «основоположника» весьма условен и носит, как думаю, скорее политико-патриотический, нежели интеллектуальный характер. Но это, повторяю, моё личное мнение.
Что же касается «крепких писателей» с «пристальным взглядом и лёгким пером», то они у российских немцев, конечно же, были. К примеру, Антон Шнайдер (1798–1867), Фридрих Дзирне (1835–1872), Александр Вульф (1862–1921), Август Лонзингер (1881–1953), которых, собственно, и считают основоположниками литературы российских немцев.
Я не случайно привёл годы их жизни. Дело в том, что именно в тот период творили официально признанные основоположник украинской художественной прозы Григорий Квитка-Основьяненко (1778–1843), латышской поэзии — Юрис Алунан (1832–1864), нового грузинского языка и литературы — Илья Чавчавадзе (1837–1907), письменной казахской литературы поэт Абай Кунанбаев (1845–1904), белорусской литературы поэт Франтишек Богушевич (1840–1900). И, наконец, наше, то есть русское всё — Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837).
Всем известно, что прадеда Пушкина звали Абрам Петрович Ганнибал и был он «арапом Петра Великого», но мало кто знает, что женой этого самого арапа, то есть прабабушкой основоположника новой русской литературы, являлась немка, пасторская дочь Христина Матвеевна Шеберг. Да и Жорж Дантес, которого в России упорно называют французом, — француз лишь на четверть: отец его — наполовину француз, наполовину — немец, мать — чистокровная немка.
Впрочем, я несколько отвлёкся. Суть же перечисленных мною имён и дат в том, что литература российских немцев зародилась одновременно с литературой других народов, населяющих Российскую империю, а позже СССР. Причём не только на немецком, но в значительной степени и на русском языке. И в подтверждение этой мысли ещё раз упомяну обрусевших Дениса Фонвизина, Антона Дельвига, Вильгельма Кюхельбекера. А как не назвать Александра Герцена, Льва Мея, Максимилиана Волошина, Марину Цветаеву, Глеба Кржижановского, философа Ивана Ильина, Александра Фадеева (да, да того самого, руководителя Союза писателей СССР и автора «Молодой гвардии»), Сергея Татура, которые были немцами наполовину? Согласитесь, перечень имён впечатляет. Но он был бы неполным, если не вспомнить поэта Евгения Евтушенко, которому в 1944 году отцовскую фамилию Гангнус сменили на материнскую — Евтушенко.
Причину изменения фамилии живописно рассказал сам поэт, и я позволю себе воспроизвести этот его рассказ, тем более что он весьма характерен и символичен.
«Во время войны, как множество советских детей, — вспоминает Евгений Александрович, — я, конечно же, ненавидел немцев, однако моя не совсем благозвучная фамилия „Гангнус“ порождала не только шутки, но и немало недобрых подозрений — не немец ли я сам. Эту фамилию я считал латышской, поскольку дедушка родился в Латвии. После того как учительница физкультуры на станции Зима посоветовала другим детям не дружить со мной, потому что я немец, моя бабушка Мария Иосифовна переменила мне отцовскую фамилию на материнскую, заодно изменив мне год рождения с 1932 на 1933, чтобы в сорок четвёртом я мог вернуться из эвакуации в Москву без пропуска.
Ни за границей, ни в СССР я ни разу не встречал фамилии „Гангнус“. Кроме отца, её носили только мои братья по отцу — Саша и Володя.
Однако в 1985 году в Дюссельдорфе, после моего поэтического вечера ко мне подошёл человек с рулоном плотной бумаги и, ошарашив меня, с улыбкой сказал:
— Я прочёл вашу поэму „Мама и нейтронная бомба“. Вы знаете, учительница физкультуры на станции Зима была недалека от истины. Разрешите представиться — преподаватель географии и латыни дортмундской гимназии, ваш родственник — Густав Гангнус.
Затем он деловито раскатал рулон и показал мне генеалогическое древо по отцовской линии.
Самым дальним моим найденным пращуром оказался уроженец Хагенау (около Страсбурга) Якоб Гангнус — во время Тридцатилетней войны ротмистр императорской армии, женившийся в 1640 году в Зинцхейме на крестьянке Анне из Вимпфенталя. Его дети, внуки и правнуки были пастухами, земледельцами, скитались из города в город, из страны в страну, и, судя по всему, им не очень-то везло.
В 1767 году правнук Ханса Якоба — бедствовавший многодетный немецкий крестьянин Георг Гангнус, до этого безуспешно искавший счастья в Дании и разочарованно вернувшийся оттуда, решил податься на заработки в Россию вместе с семьёй — авось повезёт. В Германии в этот год была эпидемия какой-то странной болезни, и Георг, ожидая корабля, скончался в Любеке, оставив жену Анну Маргарету с восемью детьми — мал мала меньше. Но она была женщина сильной воли и, похоронив мужа, отплыла в Кронштадт, куда не добрался он сам, потом оказалась в лифляндском селе Хиршенхофе (ныне Ирши).
