Конечно, интеллектуальный уровень этого шоу заставляет краснеть западного зрителя. Да и мои интеллигентные знакомые-москвичи корчат гримасу, стоит лишь спросить их, смотрят ли они эту передачу, - но в то же время не лишено интереса, что романтические иллюзии Юлии Георгиевны идут не от бульварных западных романов, а скорее от Толстого.
И она сама, и люди в аудитории совершенно свободно и непринужденно сдабривали свои реплики цитатами из мировой классики - от Гоголя до Пикассо. Трудно, конечно, сказать что-либо позитивное о репрессивном советском режиме, но, слушая этих в общем-то заурядных людей, невозможно удержаться от мысли, что железный занавес, отгораживавший Советский Союз от проникновения западной поп-культуры, не так уж однозначно плох.
Другим сюрпризом, озадачившим наблюдателей постсоветской жизни, была реакция аудитории на откровения сексуально озабоченной Юлии Георгиевны. Ее не осуждали, а одобряли, даже аплодировали ей. Одна средних лет женщина сказала, например, что сама она была замужем только один раз и завидует Юлии Георгиевне. Другая пошла еще дальше, заявив: "Нужно гордиться тем, что у нас в Москве есть такие женщины, с такой жаждой жизни. Большое вам спасибо, Юлия Георгиевна". Интересно высказывались и мужчины. Один из них сказал: "Вы все время искали каких-то необыкновенных партнеров, а почему вам не пришло в голову поискать среди мужчин вроде меня - обыкновенных, но сексуально одаренных?"
Восхищение, вызванное современной Анной Карениной, женщиной, которая предпочитает страсть долгу, очень далеко от сегодняшней западной реставрации викторианской морали с ее культом семейных ценностей. На этих русских телешоу восстанавливается скорее атмосфера западных шестидесятых годов с их культом раскрепощенной чувственности и сексуальной свободы. Русская аудитория напоминает подчас калифорнийских хиппи. Возникает впечатление, что нынешние русские, несмотря на тяжелую наследственность, оставленную тоталитарным режимом с его официальным ханжеством, сейчас куда свободнее в эмоциональном отношении, чем люди на Западе.
Статья Кристии Фриланд в Файнэншиэл Таймс заканчивается такими, несколько озадачившими меня словами:
Чувствуется какая-то ирония в том факте, что, наслаждаясь новой для них свободой, русские демонстрируют литературную выучку советской эпохи, конец которой они так шумно празднуют на московских секстелешоу.
Озадачивает здесь прежде всего уверенность автора в несовместимости постсоветской жизни с советской привычкой апеллировать к классике - как будто люди, свергнув большевиков, тут же должны разучиться грамоте. Это относится к фактам; факт же тот, что живо еще советских годов поколение, привыкшее читать - за неимением каких-либо других приятных альтернатив. Но помимо фактов есть еще тут некая философема. Кристия Фрилэнд, по-видимому, считает совершенно естественным положение, при котором свободная жизнь западного типа априорно исключает любовь к серьезному искусству. Это тема демократии и культуры. Философема философемой, но тут опять же существуют неоспоримые факты. И не очень отрадные факты, надо признать. На Западе действительно высокое искусство не в ходу. То есть оно, конечно, существует - хотя бы в форме классиков, всегда присутствующих на любой полке любого книжного магазина. Музеи тоже, натурально, имеются. Вот сейчас в Нью-Йорке такое обилие художественных выставок, что глаза разбегаются: тут тебе и прерафаэлиты, и Родченко, и Бонар, и фотографии девочки Алисы Лидделл, сделанные ее вздыхателем Чарльзом Доджсоном, известным под псевдонимом Льюис Кэролл. Одна из этих фотографий, виденных мной в какой-то книге, стала для меня откровением: я понял, что такое нимфетки. Понял, откуда вышел Набоков со своей эстетикой. Какой же надо иметь глаз, чтобы в одиннадцатилетней девочке увидеть сексуальную богиню! Сложная жизнь была у этого оксфордского математика, очень сложная; сложнее была разве что у папаши Карамазова или у того же Набокова. Случай Вуди Аллена, о котором я писал не так давно по поводу его наконец-то состоявшейся женитьбы на Сун И, которая сейчас отнюдь не девочка - двадцать семь лет. Тут опять же Набоков вспоминается - кошмар Гумберта Гумберта: Лолита старая, семнадцатилетняя...
Вернемся, однако, к теме. Собственно, мы не так уж и удалились от нее. Вопрос у нас сегодня - как соотносятся темы пола и высокого искусства. Или по-другому, учитывая специфику сегодняшнего разговора: существовала ли в русской культурной традиции тема секса? И совсем конкретно: нужно ли было людям в аудитории телешоу "Я сама" апеллировать к высокой русской классике для того, чтобы оправдать сексуальные вожделения Юлии Георгиевны? Найдет ли она, сердечная, защиту у русских классиков?
Боюсь, что нет. И самое страшное - даже у женщин-классиков не найдет. Даже у самой из них сексуально раскрепощенный - Анны Ахматовой.
Не буду голословным - приведу два высказывания Ахматовой: как они были зафиксированы в Дневниках ее Эккермана, Лидии Корнеевны Чуковской. Первый разговор из этой серии состоялся в сороковом году, после возвращения Ахматовой из Москвы, где она встречалась с отцом Чуковской всем известным Корнеем Ивановичем, ознакомившим ее с тогдашней сенсационной новинкой: рукописью воспоминаний недавно скончавшейся Л.Д. Блок, вдовы поэта:
К.И. рассказывал мне о Дневнике Любови Дмитриевны. Говорит, такая грязь, что калоши надевать надо. А я-то еще жалела ее, думала - это ее юный дневник. Ничуть не бывало, это теперешние воспоминания... Подумайте, она пишет: "Я откинула одеяло, и он любовался моим роскошным телом". Боже, какой ужас! И о Блоке мелко, злобно, перечислены все его болезни.
Второй разговор о Любови Дмитревне Блок состоялся в 42-м году, в ташкентской эвакуации. Ахматова:
Подумайте: ведь она могла бы на всю жизнь остаться Прекрасной Дамой, Софией Премудрой. Ей для этого нужно было только промолчать. А она написала порнографические записки, которые во всех вызывают омерзение. ... Насколько мудрее поступила Дельмас, не написавшая никаких записок, промолчавшая. Теперь все будут знать ее только как Кармен, "дивный голос твой, низкий и странный", как красавицу... А была она толстая женщина, вся в веснушках, приземистая, безвкусная, с черными бусами в волосах; выступала в голубом платье и стоптанных голубых туфлях, в платье, в котором просвечивали ноги; пела плохо, играла бездарно...
Мне тут больше всего нравится, что, даже и похвалив Андрееву-Дельмас за ее примерную скромность, Ахматова не преминула тут же наговорить о ней гадостей, совершенно бабьих (с трудом произнес последнее некорректное слово - я ведь феминист). И туфли не такие, и платье не такое, и толстая, и кожа в веснушках. Но тут дело, конечно же, не в героине Блокова цикла "Кармен", не в певице Дельмас, а в самом Блоке. Ахматовой в голову не пришло, что о Блоке можно было бы сказать нечто, что подкрепило бы позицию Любови Дмитриевны, его номинальной жены. Что у самой Любови Дмитриевны были какие-то права - какое-то право написать о Блоке то, что она написала. Ахматова в данном случае исходила из обычной русской презумпции: поэт всегда прав. Вот эту позицию, эту презумпцию мне и хочется оспорить.
Почему промолчала Андреева-Дельмас? Не потому ли, что ей сказать было, в сущности, нечего? Говорю об этом с достаточной долей ответственности, потому что я этот вопрос изучал, и весьма тщательно. Результаты этих изысканий я уже излагал на радио, в большой, сорокапятиминутной передаче под названием "Блокова дюжина". Какой резонанс вызвала эта передача, мне неизвестно; во всяком случае, словесно это нигде не зафиксировано - хотя бы потому, что текст, который я отправил в солидный журнал, напечатан не будет, как дали мне понять. То же самое произошло с другим моим текстом - "Девочки и мальчики Достоевского". В общем-то я на российских издателей не в претензии, мне обидно, так сказать, за державу - за самих этих издателей, редакторов так называемых толстых журналов, традиционно считавшихся в России цитаделями высшей культуры. Увы, культура оказывается не шибко высокой. Люди, полагающие, что достоинство Блока или Достоевского будет задето, если сказать об их сексуальных причудах, - это люди не вовсе культурные. Это так называемые интеллигенты - понятие специфически русское, предполагающее сочетание добрых намерений с провинциальной неуклюжестью. У немцев есть поговорка: хороший человек, но плохой музыкант. Это о русских интеллигентах в сущности сказано.
Собственно, и не в сексуальных причудах Блока или Ахматовой дело, - а в Любе Блок, несчастной жене гения отечественной литературы. Почему-то в России априорно считается, что она должна была помалкивать в тряпочку, коли уж судьба послала ей в спутники жизни такого гения. Именно так Ахматова считает. Но послушаем и вторую сторону - Любовь Дмитриевну:
