Ближе всех подходит к обыкновенному уженью блесна. Если хотите — это настоящее уженье, с тою разницею, что рука охотника, в которой он держит лесу блесны, служит вместо удилища; впрочем, я не знаю, почему не употреблять коротенького удилища? Им также ловко будет подергивать и потряхивать насадку. Это происходит следующим образом: на обыкновенную лесу прикрепляется металлическая, блестящая рыбка, у которой сбоку припаян крючок (иногда по крючку с обеих сторон); иногда крючок торчит из рта искусственной рыбки; рыбак садится в лодку и, пуская ее вдоль по течению реки, бросает одну или две блесны, на которых искусственные рыбки кажутся плавающими; жадные окуни, а иногда и щуки, хватают с размаху плывущих за лодкою искусственных рыбок и попадаются на крючки. Эта ловля производится осенью, когда вода делается чиста. Я никогда не уживал на блесну, но видал, как удят другие. Я встречал страстных охотников до этой ловли, но мне она никогда не нравилась, может быть потому, что я не охотник до уженья с лодки, плывущей по глубоким местам… Надо признаться: я люблю твердую землю, берег, а жидкого пути — боюсь.
Впрочем, можно ловить блесной, или блеснить, как говорят охотники, зимой в прорубях, а осенью с берега на местах глубоких, у самого берега, причем необходимо надобно часто потряхивать и подергивать за лесу, чтоб искусственная рыбка сколько можно казалась похожею на настоящую. Блеснить с берега и в проруби не так удобно; что же касается до уженья зимой, то в зимнюю стужу у меня пропадает охота удить.
Охотничьи произведения писались С. Т. Аксаковым в годы расцвета его таланта, то есть почти одновременно с автобиографической трилогией.
Обратившись во второй половине 40-х годов к активной литературно-художественной деятельности, Аксаков вместе с тем окунулся в атмосферу напряженных общественных интересов, которая кипела вокруг него. Рост социальных противоречий в России и Западной Европе и связанное с ними повсеместное обострение идейной борьбы, назревание серьезных политических событий — все это вызывало в Аксакове очень сложную реакцию. С одной стороны, в нем проявлялись элементы критического отношения к порядкам современной жизни, а с другой — эти порядки и все последствия, которыми они были чреваты, пугали писателя и возбуждали в нем желание уйти от «скверной действительности», от «хаоса» современной политической жизни в природу, «в мир спокойствия, свободы». Вот характерные для подобных настроений Аксакова строки из его письма к сыну Ивану от 12 октября 1849 г.: «Скверной действительности не поправишь, думая об ней беспрестанно, а только захвораешь, и я забываюсь, уходя в вечно спокойный мир природы» (ИРЛИ, ф. 3, оп. 3, д. № 16, лл. 70–70 об.).
Но уход в «спокойный мир природы» отнюдь не мог изолировать писателя от острых вопросов действительности. Работа над другими произведениями этого периода вызывала у Аксакова более непосредственные ассоциации с идейными проблемами современности.
В середине 40-х годов, в самый разгар работы над «Семейной хроникой и Воспоминаниями», Аксаков задумал написать книгу о рыбной ловле. Удочка была давней страстью писателя. В «Детских годах Багрова-внука» он рассказал о первых радостях рыболова, которые испытал в самом детстве. «Уженье просто свело меня с ума! — писал он. — Я ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить…» В годы юности и молодости Аксаков стал отдавать решительное предпочтение охотничьему ружью перед удочкой. Но на склоне лет он снова увлекся уженьем рыбы. Даже старым, немощным, тяжело больным человеком Аксаков ежедневно летом, в любую погоду, выходил из дому с опущенным на почти невидящие глаза защитным козырьком и часами просиживал на берегу Вори в Абрамцеве с удочкой в руках.
Рано пробудившееся в Аксакове пытливое внимание к самым разнообразным явлениям природы было вскоре дополнено еще одной страстью — стремлением описывать предметы своих наблюдений. В известном своем мемуарном очерке «Собирание бабочек» писатель рассказал о том, как любил он с детских лет «натуральную историю», а также о своих первых ребячьих попытках описывать полюбившихся ему зверьков, птиц и рыб. «Но горячая любовь к природе и живым творениям, населяющим божий мир, — продолжал Аксаков, — не остывала в душе моей и через пятьдесят лет; обогащенный опытами охотничьей жизни страстного стрелка и рыбака, я оглянулся с любовью на свое детство — и попытки мальчика осуществил шестидесятилетний старик: вышли в свет «Записки об уженье рыбы» и «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» (наст. изд., т. 2, стр. 159).
Начало работы над первой книгой можно с большой достоверностью отнести к 1845 г. 8 октября этого года С. Т. Аксаков писал сыну Ивану: «Впереди у меня составление книжки об уженье и диктовка моих воспоминаний» (ИРЛИ, ф. 3, оп. 3, д. № 16, л. 67 об.). А неделю спустя Вера Аксакова в письме к М. Г. Карташевской отмечала: «По утрам отесенька диктует книгу об уженье, которую недавно начал писать» (ИРЛИ, ф. 3, 10. 615/XV с. 12, л. 112 об.). Наконец, 22 ноября того же 1845 г. Аксаков сообщал Гоголю: «Я затеял написать книжку об уженье не только в техническом отношении, но в отношении к природе вообще; страстный рыбак у меня так же страстно любит и красоты природы; одним словом, я полюбил свою работу и надеюсь, что эта книжка не только будет приятна охотнику удить, но и всякому, чье сердце открыто впечатлениям раннего утра, позднего вечера, роскошного полдня и пр. Тут займет свою часть чудесная природа Оренбургского края, какою я зазнал ее назад тому сорок пять лет. Это занятие оживило и освежило меня» (наст. изд., т. 3, стр. 315).
В конце 1846 г. работа над книгой была закончена, и в начале следующего, 1847 г., она вышла из печати под названием «Записки об уженье». Разъясняя во Вступлении содержание и характер этой книги, автор предупреждал читателей, что она «не трактат об уженье» и «не натуральная история рыб», что это «ни больше ни меньше, как простые записки страстного охотника». Нисколько не претендуя на «художественность», автор строил свою книгу в форме непритязательных зарисовок-очерков «бывалого» человека-рыболова. Начав свое повествование деловыми заметками о рыболовных снастях и способах рыбной ловли, автор затем переходит к характеристике «рыб вообще» и подробному описанию различных пород рыб. Весьма кстати оказались многочисленные дневниковые заметки, которые Аксаков вел на протяжении многих лет. Он аккуратно записывал количество выловленной рыбы, найденных грибов, застреленной дичи, точно классифицируя ее по видам и способам добычи (например, убитых «в лет», «сидячими», «покрытых шатром», пойманных капканом). В этих записях сопоставлены цифры, характеризующие число выстрелов и количество добытой дичи. Например, «в 1817 году выстрелено 1758, убито 863» или: «в 1819 году выстрелен 1381 заряд, убито 743» (отрывки из этих своеобразных дневников Аксакова опубликованы Н. М. Павловым в журнале «Природа и охота», 1890, № 1, стр. 93–98). Все это очень пригодилось Аксакову в работе над его охотничьими книгами.
Сведения, сообщаемые Аксаковым в «Записках об уженье», сопровождаются многочисленными его воспоминаниями из «собственного опыта». Практические советы, полезные для рыболова, перемежаются с тонкими «портретными» зарисовками рыб, их повадок и нравов, поэтическими описаниями картин природы.
Появление «Записок» Аксакова неожиданно для него самого стало сразу же приметным явлением в русской литературе. Скромное, деловито-прозаическое заглавие книги воспринималось как нечто мало соответствующее богатству и удивительной поэтичности ее содержания, ее литературной манере, языку. «Вообще автор человек бывалый; его записки дают более, нежели обещает заглавие», — отмечал рецензент «Современника» (1847, № 6, стр. 114). О необычайной новизне и своеобразии аксаковских «Записок» писал рецензент «Финского вестника»: «Мы были совершенно изумлены, когда, раскрыв «Записки об уженье» с полною уверенностью встретиться в них с галиматьею, сделавшеюся отличительным достоянием книг о подобного рода предметах, увидели вдруг книгу если не весьма полезную, то весьма умную, написанную чистым русским языком и складом, книгу, которая, на безделье, может быть прочитана с удовольствием не одними охотниками удить рыбу, но и каждым образованным человеком» («Финский вестник», 1847, № 6, отд. V, стр. 2).
В таком же духе откликнулись и многие другие современные критики, единодушно отмечавшие и чисто познавательные и эстетические достоинства книги Аксакова. Как вспоминал позднее Хомяков: «Нашлись люди, которые догадались, что тут скрывалось искусство, и искусство истинное» («Русская беседа», 1859, № 3, стр. III) В числе почитателей аксаковских «Записок» был и Гоголь. «Об вашей же книжке он говорил и прежде, что хотя он и совсем не интересуется предметом, но прочел ее всю от доски до доски с большим удовольствием», — сообщала в сентябре 1848 года отцу Вера Аксакова («Литературное наследство», 1952, т. 58, стр. 706).
