2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="
"; y+=" 42 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
43
Напишите нам 5
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Александр Сидоров СЫН МАРАБУТА*
Посвящается Абд-аль-Кадиру, выдающемуся борцу за свободу и независимость Алжира, который и по сей день, среди всеобщего малодушия, измены и политического свинства, служит неустрашимым примером и идеалом для патриотов многих стран.
День встает над Алжиром с большою бедой,
И Атласские горы вздымаются круто.
Мой отец — марабут. Мой отец был герой.
А я — сын марабута.
Малодушным, коль так, не пристало быть мне,
Потому-то, не ведая страха,
Вынимаю из ножен я острый свой меч,
Меч Аллаха.
Я отцу — верный сын. Он не будет краснеть.
Должен всем правоверным служить я примером.
За Отчизну пойду, если надо, на смерть.
И за веру.
Племя подлых махзен* — поубавьте ваш пыл —
Не уроним мы знамя пророка.
Тех, кто клятву свою на коране забыл —
Покараем жестоко.
Благородные шейхи — вперед на врага!
Поднимайте полки половодьем в уэде.
И ведите, не дрогнет пусть ваша рука,
Их — к победе.
И пускай в полный рост полыхает джихад,
Рысью конных атак, пушек выстрелов гулким.
Мы устроим французам в стране нашей ад.
Здесь война им не будет прогулкой.
Тот, кто честен душой, тот, кто сердцем — не трус,
На джихад поднимайтесь за нами.
На ветру полыхает мой алый бурнус,
Словно знамя.
Александр СИДОРОВ
« марабут — глава религиозно-рыцарского ордена у племен Северной Африки.
« махзен — племя в Алжире, полностью и безоговорочно перешедшее на сторону завоевателей.
Автор — наш читатель из города Барнаула, изучает историю и культуру арабского мира не только в теории, но и на практике. А “второе дно” его поэзии хорошо просматривается не только благодаря прозрачному посвящению, но и всему образному строю стихотворения. У нас в России — свои оккупанты, свои предатели, свои знамена. Спасибо, Александр!
1
2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="
"; y+=" 44 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
45
Напишите нам 5
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Виктор Верстаков РУССКАЯ НОЧЬ
Empty data received from address [ http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/01/384/81.html ].
Сергей Щербаков ХОЗЯИН ЯМКИ (Глава из повести)
Сердечно поздравляем прекрасного русского прозаика Сергея ЩЕРБАКОВА, нашего доброго друга и автора, с 50-летием со дня рождения и желаем новых радостей и удач в жизни и творчестве.
Редакция “ЗАВТРА”
ВСТАВАЛО СОЛНЦЕ, и золотая оса на окне просыпалась, начинала кружить по стеклу и напевать одну и ту же песенку: дз-зынь, дз-зынь, дз-зынь... Никита пытался под одеялом продлить сонные грезы, но звон становился громче и требовательнее, будто оса знала, что в конце концов он не выдержит, вспомнит, как давным-давно, в розовом детстве любимая бабушка Василиса бережно прихватывала полотенцем колотящуюся о стекло "любую пчелу" и, ласково приговаривая: "Мы тебя обижать не будем, мы тебя выпустим", выносила ее на высокое крыльцо и долго глядела, как Божья тварь растворяется в яблоневом воздухе.
Никита вспоминал, бодро вскакивал с кровати, прихватывал полотенцем вестницу утра и, распахнув наружные двери дома, сразу останавливался, окончательно разбуженный утренним птичьим многоголосьем, какого не бывает, наверное, и в тропическом лесу. Казалось, что даже воронам смазали горло маслом... Наконец, заревая прохлада пробирала до пупырышек на коже, и он, как ребенок, бежал в теплую постель, но спать уже не хотелось, было жалко просыпать такую красоту. Так думалось, чувствовалось каждой клеточкой и вдруг сладко-сладко засыпалось. А когда Никита открывал глаза, то в доме и во дворе было тихо-претихо, только Дружок потягивался и зевал с громким аканьем и, радостно виляя хвостом, подходил и, лизнув в нос, подставлял для поглаживания черный атласный бок. Никита шутливо отталкивал его: "Песька, все язычком блямкаешь. Только любимые песики так громко язычком блямкают, а нелюбимые ведут себя тише воды, ниже травы".
А у калитки уже лежал, свернувшись рыжим лохматым калачиком, Шарик. Его привезли какие-то поселковые люди и бросили, сказав: "Нам собака не нужна". Кто это были такие? Никто не стал спрашивать, и Шарик не побежал им вслед. И после он не стал искать дорогу домой, хотя собаки могут найти ее за тысячи километров, если даже их везти в закрытом вагоне. А Шарик, хотя его привезли в открытом кузове грузовика, не стал искать, но упорно бегал от двора ко двору. Никита подкармливал бедолагу, и тот, видимо, решив, что от добра добра не ищут, прочно обосновался у калитки, даже вырыл ямку и с того дня как-то успокоился, принялся лаять на чужих, и согнать его с ямки было не так-то просто, приходилось обходить. Никита с улыбкой говорил жене Наде: "Шарик-то теперь у нас — непросто Шарик, не какой-нибудь там хухры-мухры, а хозяин ямки". Потом Никита пристроил его Серафиме, у которой всегда были две собаки, а тут одна осталась... И Шарик, как говорится, пришелся ко двору. Боясь потерять хозяев, всюду следовал за ними по пятам, бесстрашно кидался на встречных собак, и даже когда хозяева ехали в лес на тракторе, он неутомимо бежал следом. В общем, неожиданно свалилось на Шарика собачье счастье. Однако в благодарность за все это он прибегал по утрам и сворачивался в своей ямке у ворот. От старой жизни у него осталось только одно, когда кто-нибудь опускал руку, чтобы погладить, то Шарик не просто ложился на землю, но весь распластывался по ней, словно в ожидании удара...
Как-то Никита рассказал о Шарике одному близкому знакомому, переехавшему из Москвы поближе к монастырю, мол, стал песик хозяином ямки, и все устроилось, и как, мол, на сердце тепло, когда издалека, заслышав машину Никиты, Шарик во всю прыть бежит по тропинке навстречу. Вечером его в темноте не видно, только два летящих фосфористых глаза... Тот выслушал и равнодушно сказал: "У меня это как-то отсохло". Словно о надоевшей болячке сказал. А Никита рассказал-то о Шарике с умыслом, потому что при виде малорадостного, вечно слишком озабоченного лица знакомого ему всегда хотелось хлопнуть его по плечу, дескать, брось ты, дружище, вон какая жизнь у тебя прекрасная: монастырь рядышком, крыша над головой есть, кусок хлеба тоже и даже с маслом пока, друзья надежные, я тебя частенько на службы в монастырь вожу — чего еще человеку для счастья нужно. Мол, улыбнись и скажи: "Слава Богу за все".
Сам Никита оставался таким же, как в детстве: в порыве нежности обнимал Дружка и приговаривал одну и ту же фразу: "Песька, ну почему ты такой любимый? Потому что родной. А почему ты такой родной? Потому что любимый. Замкнутый круг у нас получается. И этот круг никому не разомкнуть". Хотя он тут же спохватывался, что его слова не только Господь слышит, но и лукавый, и поспешно исправлялся: "Да какой там любимый. Таксебешный незавидный песик. Ну немножко мы его прилюбливаем, да какое там прилюбливаем, просто терпим..."
